***
Когда мне плохо - думаю о Вас Когда блаженно - это тоже Вы Как музыка слетающей листвы Как поезд из тумана - в верный час Марина Ивановна Цветаева
В купе поезда тихо, спят все, кроме двух людей. Первым является Миша Горшенёв, чьи мысли заняты будущим. Вторым – Яков Цвиркунов, не спящий, потому что бессонница совсем замучила. Остальные люди в купе спят и видят чуть ли не десятый сон. Так что молчание разбавляется мирным сопением. — Яков, а знаешь, что в тысяча восемьсот пятом году в России уже фотоаппараты были? Так что в галереях и музеях висят не картины, а фотографии. Тогда художники просто чёрно-белые фотографии раскрашивали, а всем говорили про своё мастерство, — шепчет Миша, лежащему напротив Якову. Тот, как и Миша, не спит и просто смотрит непонятно куда. Ему, Якову, сейчас не хочется спорить: слишком уж сильна усталость, завладевшая телом. Настроение такое, что есть желание только лежать и слушать, как еле еле слышно стучат по рельсам колёса нового поезда. Яков лениво поворачивается к Мише лицом. Раньше споры об истории были частыми и занимали чуть ли не больше времени, чем концерты. Теперь же Яков не чувствует того пыла, какой имелся раньше. Тогда Цвиркунов был готов разбиться в лепёшку. Лишь бы доказать свою правоту. – Благодаря тебе теперь знаю, – отвечает он и натягивает одеяло чуть повыше, чтобы оно закрывало шею. Миша в ответ цокает языком, показывая этим Якову, что ждёт от него спора. Цвиркунов же не собирается говорить о таких глупостях, как фотографии в начале девятнадцатого века. Глупо пытаться разубедить Мишу, чьей упрямости преспокойно может позавидовать даже осёл. – А ты знаешь, что актёры в театре никогда не желают друг другу удачи? Даже своим друзьям. Актёры желают своим коллегам либо ноги переломать, либо, вообще, шеи, – Яков всё же решает поддержать диалог. Яков резко переводит тему с девятнадцатого века на театр, которым по-настоящему горит Миша. Он грезит своей зонг-оперой «TODD” и может говорить о ней часами напролёт. В подобные моменты Миша становился таким счастливым и живым что ли. В последний раз Яков видел такого Мишу много лет назад, когда он только-только познакомился с Анфисой. В то далёкое время в Горшке ещё оставалась жизнь, а не странное стремление доказывать кому-то непонятно что. – С чего ты это взял? Или просто пугаешь и издеваешься, а. Яша? – Горшок, судя по звукам, аж приподнимается на локтях и принимается сверлить взглядом собеседника. – Я в книгах слышал, да и некоторые знакомые это рассказывали. Если пожелать удачи – актёр может провалить спектакль или, вообще, помереть прямо на сцене, – Яков едва сдерживает усмешку. Он ничего не смыслит в театре и говорит о нём исключительно ради Миши. Тот раньше любезно одалживал свои рубашки Якову. Последний в то далёкое время не имел денег даже на еду, что можно было говорить об одежде? Цвиркунов занашивал одни и те же вещи до дыр, и Миша, на удивление. Не стал смеяться и отдал свою чёрно-белую рубашку. Она быстро стала общей. Наверняка для Горшка подобное ничего не значило, но Яков воспринимал это как самую большую помощь. Наверное, поэтому он сейчас пытается хоть как-то поддержать Мишу, чьи отношения с Князем с каждым днём становятся всё хуже и хуже. Яков не винил в этом ни Мишу, ни Андрея. С самого начала было понятно, что эти двое не смогут держаться рядом слишком долго. Они и так обогнали всякие прогнозы, которые составлял сам Яков. – А ты будешь желать мне сломать ногу? Или хочешь, чтобы сразу шею? – Спрашивает Миша спустя несколько минут молчания. – Конечно, ты же у нас актёр! Великий и ужасный Суини Тодд, лучший цирюльник во всей округе! К слову, не мог бы ты постричь и меня, мистер Суини? Может сможешь сделать что-то с моей лысиной, – тихо смеётся Яков, и его веселье быстро и легко подхватывает Миша. Ему сейчас спокойно и хорошо, Яков чувствует это. Он искренне рад, что смог хоть как-то отвлечь Горшка от мыслей о ссорах с Князем. Последний спит в соседнем купе рядом с Дмитрием Ришко. Почему-то Якову кажется, что Каспер точно так же говорит с Андреем и успокаивает его.***