Она также понимает это после встречи с ней…
Как только она открывает дверь, над головой раздаётся перезвон колокольчика, в лицо дует тёплый воздух. Шаг, другой, и она вдруг сталкивается с кем-то. — О, простите, боже, я за всем этим не увидела, куда иду… Потирая ушибленный лоб, Лань Цзиньуа поднимает взгляд на темноволосую, немного бледную кожей девушку. В руках у той полно кистей и красок. — Я тоже не увидела. Прошу прощения… — Что вы, виновата я, мне и извиняться… Поток извинений, как бы он не начался, прерывается выкриком продавца: — Девушки, милые, вы под омелой! Первой на потолок смотрит незнакомка, а Лань Цзиньхуа, не понимая смысла, прослеживает её взгляд и видит листочки чего-то, что называют омелой, но разве в этом был какой-то особый смысл? Судя по тому, как звонко смеётся незнакомка, таковой имеется. — Это всего лишь омела, а мы обе — девушки! — парирует незнакомка, обратившись к продавцу. Тот отмахивается. — В Америке все равны! — Вот именно! Соблюдайте традиции, дамы! Закатив глаза, незнакомка смеётся немного тише и в этот раз смотрит прямо на Лань Цзиньхуа, которая, поглядывая то на одних, то на других, всё ещё пребывает в замешательстве. В Америке полно традиций, и спустя десяток лет она так и не узнала обо всех. За все эти года она ещё ни разу не попадала под омелу и тем более — не читала и не узнавала о ней, не сочтя нужным. Да кто вообще станет целенаправленно искать омелу?.. Не она, похоже. — Прости, они шутят и не станут всерьёз настаивать… — Станет! — выкрикивают более решительно и настойчиво. — Не станут, — повторяет незнакомка, закатив глаза. — Может, я могу помочь вам? В качестве извинения за то, что толкнула. Вон, шишка даже на лбу появилась. Моргнув, Лань Цзиньхуа касается лба — и правда, маленькая шишка, но не настолько большая, чтобы она волновала. Пока что. — Что не так с омелой? — вместо всего спрашивает Лань Цзиньхуа. — О, — тянет незнакомка и и тихо смеётся — не насмехаясь, а скорее просто довольствуясь чем-то. — Это традиция. Двое, кто попадёт под омелу, должны поцеловаться. Ах, этой традиции уже столько лет, а некоторые ведут себя, как дети, — она кидает взгляд на продавцов, а те точно и не замечают её взгляда, продолжая работать. — В общем, не обращай внимания. Так нужна помощь? Лань Цзиньхуа слушает эту женщину и не перестаёт удивляться тому, как быстро и скоро может она говорить, как и тому, что та так быстро перешла с уважительного тона на дружеский. И, по праве говоря, сложно сказать, что она против. Подняв взгляд на омелу, Лань Цзиньхуа осторожно выходит из круга её действия (образного, разумеется), а после смотрит на девушку, банки краски у той в руках и скопление пятен на рабочем фартуке, скрытом за кучей, которую та держит в руках. Перемены — к лучшему, напоминает она себе, и иногда не нужно стыдиться просить помощи — она запомнила это. — Хорошо, — в конце концов соглашается Лань Цзиньхуа. Как это происходит — она не уверена, но к концу дня она успевает узнать о Вэй Цансэ — просто Цансэ, как она попросила называть её, — практически всё: о ребёнке — Вэй Ине, о работе (художник), о насущных делах (требование раскрасить живописными картинами всю квартиру), об интересах и увлечениях (любит, но не умеет играть на пианино), мечтах и стремлениях (стать той, о чьём творчестве узнает мир, как бы по-детски не звучало). А потом…. Это происходит само собой: они вместе выходят (под все те же дружные выкрики сотрудников магазина про омелу) из здания и идут с полными сумками до дома Лань Цзиньхуа, потому что на этом настояла Цансэ. И ровно также само собой выходит, что она показывает ей квартиру и говорит про ремонт; само собой получается, что Цансэ хочет помочь с этим непростым делом с поразительной решимостью, восторгом и завидным энтузиазмом. — Вот тут можно добавить побольше голубого и белого… А вот тут красного! Ах, а цветы! Они бы так хорошо смотрелись в этом интерьере!.. — беспрерывно щебечет Цансэ, перебегая от стены к стене. А Лань Цзиньхуа смотрит на целый пакет пробников, которые она взяла, чтобы приложить и проверить цвета дома. Среди них были и те цвета, которые считает наиболее подходящими Цансэ, лежат на самой верхушке и пестрят матовым цветом. — А вот здесь бы парочку пташек… Что думаешь, Цзиньхуа? — спрашивает, обернувшись к ней, Цансэ. Медленно моргнув, женщина переводит взгляд на уже гостью, а не незнакомку, и смотрит на обклеенные старыми обоями стены, не представляя, как та может увидеть на них что-то кроме приевшихся узоров. Единственное, что видит Лань Цзиньхуа — бесконечно серые завитки, жёлтые подтёки, рисунки карандашей, царапины… Разве есть здесь хоть проблеск чего-то белого да красного? Кроме того, Лань Цзиньхуа не обладает ни богатой фантазией, ни художественными навыками или опытом, чтобы представить себе то, что вообразила Цансэ. Объёмное мышление — не то, чем она может гордиться даже в малой степени. Рисковать — не всегда плохо, верно? Она думает и думает об этом, глядя на длинные стены, улыбку Цансэ и ожидание в её взгляде. — Хочешь заняться? — спрашивает Лань Цзиньхуа. В глазах Цансэ загораются шаловливые звёздочки. — Да! Позволишь? Такие стены… Ах, мечта, а не холст! — восхищается она, закрутившись на месте счастливой танцовщицей, которое точно предложили выйти в главной роли на подиум. — Здесь такой размах для воображения! — она раскидывает руки в стороны, останавливается и смотрит с непередаваемым восхищением на ещё старые стены, и Лань Цзиньхуа уже представляет — по какой-то странной, абсурдной причине, — что в скором времени здесь будет самый настоящий хаос. — Хорошо. Действуй.***
В чём она не ошибается — так это в том, что хаос действительно случается. Банки краски стоят повсюду, мебель — где да как, а кисти и валики едва ли не лежат на полу, на который натянута плёнка — хотя бы какое-то подобие защиты от вандализма. Запах же стоит в квартире… специфичный. Не сказать, что она любит запах краски, как любит аромат свежих цветов или лёгких духов, но и этот можно назвать своего рода приятным. Особенно с тем, что наблюдать за процессом — занятие увлекательное, когда нет другой работы или приходится проводить время прямо под носом у Цансэ. Дистанционная работа — это работа мечты, и никто не посмеет это оспорить. Шум возни, запах краски, редкая болтовня — Лань Цзиньхуа впервые окружает такая суматоха, что она даже теряется. Лань Чжань и Лань Хуань — дети послушные, тихие, не проблемные. Поэтому хаос, который творится в её квартире, приводит в хаос и её саму. Занятая работой, Цансэ почти не говорит: она полностью увлеклась процессом и ушла в какой-то свой мысленный мир, если возможно так сказать. И Лань Цзиньхуа украдкой наблюдает за ней и за тем, как та двигает кистью, раскрашивая сначала стены в белый, а после — добавляет на своё полотно живость, рисуя пышные листья и цветы. И по какой-то причине… ей нравится это.Немного позже ей нравится уже не «это».
***
День идёт за другим, продолжая цепочку, и вскоре — спустя несколько недель, — они расставляют мебель у уже готовой стены, и Лань Цзиньхуа, глядя на уже одну готовую стену, задерживает дыхание. Листья — пышные, воображаемые, каких не встретишь в природе, но похожие на стебли кустарника; цветы — горечавки, розы, несколько лотосов — Цансэ изобразила те из них, которые понравились Лань Цзиньхуа больше всего; кое-где на белом фоне видно звёзды, словно бы, наплевав на солнце, те решили показаться из-за синевы неба на этом белом, изящном полотне. Другие стены пока просто лишены обоев, но, поглядывая и на те, Лань Цзиньхуа уже представляет подобную красоту и на них, и она действительно восхищается и проделанной работой, и умением Цансэ. — Это невероятно, — произносит она, коснувшись рисунка; тот не сойдёт со стен ещё много лет. — Ты постаралась на славу, Цансэ. Женщина смеётся в ответ и утирает чумазую щёку — краска осталась не только на фартуке, но и на лице. Потянувшись, она касается щеки Цансэ, а та замирает, не вздрогнув, но и не отпрянув. Стерев пятно, Лань Циньхуа одёргивает руку, кивнув. — Ты испачкалась, — объясняет она, едва смутившись. — Будь внимательна. Сначала — тишина, а после Цансэ заходится каким-то странным, словно бы неловким смехом. — Конечно, Цзиньхуа, учту! Прости, я такая чумазая за работой. Должно быть, это просто ужасно, — он качает головой и улыбается, а Лань Цзиньха хмурится. — Нет, просто пятно. Небольшое. Это не ужасно. — Ах, ты слишком добра к этой женщине.***
В один из дней они вместе выходят на балкон. Вернее будет сказать, что сначала там стоит одна Лань Цзиньхуа и дышит свежим воздухом; от краски, в конце концов, у неё закружилась голова. Спустя какое-то время — она не следит за ним совсем, смотрит на синее вечернее небо и просто отдыхает — приходит Цансэ. — Прохладно, да? — произносит та, выдохнув облачко пара. Оглядев женщину, она хмурится, задаваясь вопросом, как та могла выйти наружу в лёгкой рубаки поверх всей своей одежды; сама ведь Лань Цзиньхуа была одета в тёплый вязаный свитер и куртку поверх. — Было бы теплее, если бы ты оделась надлежащим образом, — хмыкает Лань Цзиньхуа. — Оденься. На тебя холодно смотреть. Та лишь смеётся и облокачивается на перила, со счастливой улыбкой глядя на людей, снующих под окном даже в такой морозный вечер. — Зато как на тебя посмотришь — становится тепло, — выдыхает Цансэ невпопад, и Лань Цзиньхуа, искоса глянув на ту, замечает на щеках румянец. Моргнув, она стремительно отводит взгляд, чувствуя, как краснеют и собственные щёки. — Однажды мне говорили, что я источаю… холодную ауру, — не соглашается Лань Цзиньхуа, — и добавили, что я — само воплощение мороза. — Ты-то? — удивляется Цансэ. — Кто был таков, что сказал тебе это? Давай разукрашу его лицо? Обещаю, это будет жуткая гримаса… какого-нибудь троля! Выдохнув смешок в кулак, Лань Цзиньхуа качает головой. А в мыслях невольно всплывает эта картина: как Цансэ, вооружившись кисточками и красками, разрисовывает лицо спящего Лань Цижэня и придаёт его лицу вид настоящего ворчливого троля. Прямо в точку. — Не стоит. Пожалей тех, кто уже не молод, Цансэ, — с лёгкой улыбкой в уголках губ Лань Цзиньхуа качает головой, а после смотрит на Цансэ и замечает, как та смотрит с тёплой улыбкой на устах в ответ. — Улыбаешься, — объясняет она, — почти и не видела ни твоей улыбки, ни твоего смеха. Тихо засмеявшись, Цансэ — эта прямая, тактильная, шумная женщина — приваливается к её плечу и так и остаётся, а Лань Цзиньхуа едва замирает и не смеет даже шелохнуться. Она лишь украдкой смотрит на гостью — гостью ли? — и думает, что не хочет отодвигаться. Впервые не хочет лишаться чьего-то тепла и прикосновения. Спустя пару минут, когда Цансэ начала мелко дрожать, Лань Цзиньхуа укутала её собственной курткой и валявшимся рядом пледом, подсев к той поближе, но никто из них не хотел уходить с балкона так быстро.***
Спустя месяц все стены раскрашены. Лань Цзиньхуа искренне надеялась, что это дело займёт больше времени, но, взглянув на нарисованную на одной из стен омелу, она вдруг смотрит на Цансэ — а та улыбается, и в глазах той искрились хитрые всполохи. — Та омела? — догадывается Лань Цзиньхуа. — Зачем? Просто понять — удостовериться, что поняла её правильно. Цансэ подходит ближе и чуть толкает плечом, а после скользит пальцами по её руке, чуть щекоча кожу и согревая её. Тепло вновь зарождается в груди Лань Цзиньхуа, и она, опустив взгляд на их руки, не хочет отойти или сбежать. И такое она испытывает действительно впервые. Ни одно из этих чувств она не испытала даже в браке, пусть и продлившемся недолго. — Захотела оставить от себя маленькое напоминание, — тихо произносит Цансэ. — Такое, чтобы ты помнила и… Возможно, ты не будет против сходить завтра в кафе? Взглянув на Цансэ пристально и пронзительно, Лань Цзиньхуа вдруг смеётся — тихо, осторожно, но смеётся. — О, Небеса, мы взрослые люди. Кафе? Цансэ, — она качает головой. — К чему такие обходные пути и причины, если можно просто позвать на свидание? А Цансэ, подхватив её смех секундой позже, улыбается и сжимает руку крепко-крепко, но вместе с тем бережно и нежно. — Хорошо. Ты не откажешь мне в свидании под омелой? Покраснев, кажется, как никогда, Лань Цзиньхуа решительно кивает. — Под омелой. Завтра. Договорились.