Детераль

Огромная толпа собралась на городской площади в честь знаменательного события. Настоящий праздник захватил город и вот уже который день его жители отдыхали и веселились, отмечая триумф королевы. Посаженное в начале недели, в сердце поселения, дерево начало отчет этого праздника и, на глазах людей, от маленького ростка разрослось до настоящего гиганта, покрывшего своей кроной весь город, а источающие свет листья грели еще теплее солнца. Его появление означает конец войнам, голоду и всем возможным проблемам – по крайней мере, так считали пребывающие в экстазе люди. Вот уже три дня к ряду, на главной площади проходили собрания, на которых зачитывали очередные новости касательно праздника, и сегодняшний день не стал исключением. Богато одетый глашатай, стоявший на помосте, подбадривал собравшуюся толпу, в ожидании сигнала. Наконец, раздался колокольный звон, сигнализирующий начало объявления, и шум тут же утих, давая слово оратору. – Славные жители благословленной Детераль! Сегодня последний день перед официальным открытием королевского сада, главной достопримечательностью которого является Семя Мироздания. Вы, возможно, видели его – это вон то огромное дерево, – выждав паузу, пока люди посмеются, он продолжил. – Напоминаю. Это благочестивый символ безграничной власти нашей обожаемой богини Фелензии, который знаменует начало не только новой эры, но и единение всего мира под знаменем великого королевства. Теперь воля богини распространится до каждого уголка, откуда будет видно это древо, а это очень далеко! – в очередной раз переждав радость толпы, он достал припрятанный свиток. – А теперь чествуйте очередных героев, поучаствовавших в величайшем творении истории. Все цветы, кусты и другие прекрасные растения в саду взрастила третья сестра Фелензии Селена! Хвала королевскому роду! Все статуи, ограды и прочие кованые изделия создал кузнец Огерон, вы все его прекрасно знаете! Ура! А теперь продолжайте веселиться, вложите в последний день праздника всю свою любовь и гордость к королевству! Заметив вышеупомянутого кузнеца, народ поспешил воздать ему заслуженные почести, отчего тот только и успевал благодарить за признание, но, между делом, активно выискивал глазами знакомую фигуру. Наконец, заприметив искомого, уже уходящего с площади, кузнец извинился перед людьми и поспешил за ним, неуклюже переваливаясь с боку на бок, с трудом переходя на бег. – Филарин, сэр! Постойте! – окликнул его запыхавшийся ремесленник. – А-а, Огерон. Поздравляю с отлично проделанной работой и заслуженной похвалой, – излишне формально произнес тот. Высокий, статный, благородный белокурый юноша словно сошел с гобелена о рыцарских подвигах, в самом что ни на есть романтизированном виде – а за этой внешностью скрывался никто иной как Филарин, “лицо и голос” Фелензии, её первый и старший брат. – Благодарю! – кузнец нелепо поклонился. – Вы подумали над моим предложением? – Ты хотел сковать украшение для королевы, верно? – Именно так! – воодушевился Огерон. – Я подумал, что сейчас как никогда подходящий момент. Моё имя на слуху, люди обожают Фелензию, они отлично примут такое событие. – Видишь ли в чем дело. Ты отличный мастер, наверняка один из лучших среди всех, – начал оправдываться Филарин. – Но я не смогу допустить для сестры подарок от кого-то… не божественного происхождения, понимаешь? К тому же, вся эта аура вокруг кузнечества слишком грубая и неотесанная, как ты. Образ Фелензии куда более возвышенный и подарки для неё должны быть, скажем, более неестественного происхождения. – Да, я прекрасно вас понимаю, – поспешил согласиться кузнец. – Простите, что побеспокоил. – Ничего. Ты куда ближе к народу, чем ко дворцу, довольствуйся лучше этим, – не дождавшись ответа, Филарин продолжил свой путь, оставив собеседника смотреть ему вслед. Подняв перед глазами свои руки, пытаясь рассмотреть в них упомянутую грубость, Огерон, сквозь пальцы, сфокусировал взгляд на королевском дворце – действительно, слишком изящном для такого как он. Сокрушенно опустив руки, он пошел обратно в свою кузницу, минуя площадь, ведь настроения праздновать уже не осталось. “Больше стараться, больше стараться”, – как мантру нашептывал кузнец, спускаясь в подвал своей мастерской, и не заметил неожиданного гостя, сидящего в тени, пока тот не решил подать голос: – Кажется, тебя не очень-то ценят. И это после всего, что ты сделал для города. – Эй, вы чего тут делаете? – возмутился Огерон, но, разглядев показавшегося из тени собеседника, осекся и снова попытался поклониться. – Простите, господин Энасдель, я сразу не узнал вас. – Не нужно кланяться. Я смотрю не на титулы, а в суть. И по сути ты ничем не хуже меня, – приятно доносился из тени его голос. Вставая со стула, на свет вышел уже младший брат Фелензии, что, наподобие этого подвала, всегда предпочитал держаться в тени своей легендарной семьи. – Что вы, Филарин мудр и если он это говорит, наверняка так и есть. – Чем же его суждения лучше моих? Он выбирает исполнителя руководствуясь какими-то лишь ему ведомыми образами, хотя должен выбирать по заслугам и мастерству. Лично для меня в такой ситуации выбор очевиден, и падает он на тебя. – Вы хотите у меня что-то заказать? – удивился кузнец. – Я, конечно, не моя коронованная сестра, но, надеюсь, ты не откажешь. – Сочту за честь, господин Энасдель! – радостно кивнул Огерон. – Вы уже придумали, что это будет? Вместо ответа, его собеседник достал спрятанную бумагу и скромно протянул ему. Аккуратно пытаясь развернуть бумажку своими толстыми пальцами, кузнец наконец сумел прочитать её содержимое, отчего его глаза тут же в страхе расширились, а схема выпала из рук. Он попытался её поймать, но здоровенная ладонь лишь сдула листок. – Нет, конечно я не смогу этого сделать, простите, – разволновался ремесленник. – Послушай, твоё мастерство намного, намного превосходит твои возможности. Ты просто скован обстоятельствами. – Это же предательство… – пытался защититься проигрывающий моральную схватку Огерон. – Настоящее предательство это делать забор для сада, когда талант дан тебе для чего-то великого. Да, ты предаешь, но предаешь именно свой талант, слушаясь зазнавшихся богов, которые не ценят тебя по достоинству. – Но меня уважают люди. – И вот перед тобой выбор. Либо остаться в памяти людей как добрый сосед, либо остаться в истории как создатель величайшего шедевра, – сорвавшись с пола на невидимом потоке, уроненная бумага вернулась в руки Энасделя, после чего он вновь протянул её кузнецу. – Я предоставляю шанс, который в будущем уже не повторится. – Неестественного происхождения… – он задумчиво повторил слова Филарина, прожигая взглядом бумагу. – Хорошо, я подумаю. – У тебя есть время до заката, а потом придется сделать выбор, – с этими словами, Энасдель вручил ему в руки продолговатый сверток, – и я надеюсь, что он будет верным. Стараясь отвлечься от мучительных размышлений, Огерон принялся за ковку – бесцельно, без малейших идей, что должно получиться. Простое вымещение напряжения на металлической жертве. К тому же, за работой время летело незаметно, а из подвала он и не узнает, когда наступит закат – возможно, таким образом кузнец пытался избежать ответственности, переложить её на судьбу. И судьба свой выбор совершила, вынуждая вслед за ней сделать это и Огерона: интуитивно понимая, что прошло очень много времени, он начал постепенно успокаиваться, как тут, без стука, в его дверь вошел незваный гость. – Кузнец, ты тут? – раздался очень знакомый голос Филарина. – Я тут по просьбе Энасделя. Он убедил меня, что это крайне важно. Поняв свершенную задумку и подступающую безвыходность, Огерон, от неожиданности, ударил по наковальне так, что заготовка на ней расплющилась и потрескалась. Впрочем, со стороны гостя это вызвало лишь краткий, брезгливый и надменный взгляд. – Да, дело действительно судьбоносное, – нахмурился здоровяк, стряхивая мусор с наковальни. – Но перед этим я бы хотел спросить. Считаете ли вы для себя важным занять место в истории? – Что за глупый вопрос? Если я затеряюсь в истории, то чем я буду отличаться от таких, как ты? – спокойно ответил брат богини, осматривая подвал. Стоя спиной, Филарин не заметил, как позади него выросла грозная фигура кузнеца. Мощнейший удар молотом, способный покорить себе самый прочный металл, обрушился на затылок беспечного божества – и хотя он не оставил абсолютно никаких повреждений, этого всё равно хватило, чтобы ненадолго оглушить цель. Воспользовавшись секундами замешательства, Огерон накинул и обмотал вокруг него необычную черную цепь; усаживая жертву на стул, он заковал ему шею, живот и руки. Поморгав, приходя в себя, Филарин совершенно спокойно осмотрел намотанную на него цепь. Оценивающе подергав руками, он посмотрел на кузнеца, с признанием произнеся: – Отличная работа. Я всегда говорил, что ты выдающийся мастер. Вот только даже такая цепь надолго меня не удержит, после чего тебе не поздоровится. Хотя признаюсь, убивать тебя мне будет жалко. Вовсе не слушая разговоры пленника, Огерон трясущимися руками достал вверенный ему сверток и начал его разворачивать, раскрывая обычный на вид нож. – О, Фелензия, мать всего сущего, прости меня если сможешь. Фелензия, благочестивая королева, я, твой верный слуга, утопаю во грехе. О, Фелензия… – едва не плача молился кузнец, подготавливая оружие. Замерев перед пленником в нерешительности, сжимая в обеих руках нелепо маленький для него нож, Огерон, наконец, резко вонзил его в грудь скованному богу, медленно опуская рукоять ниже, создавая обширную рану. На удивление, несмотря на дыру, зияющую в груди Филарина, в ней совсем не было крови, а сам бог всё так же беззаботно наблюдал за действиями пленителя. – Неплохая попытка. Вот только как бы ты ни старался, убить меня не получится. Оружие тебе дал мой малодушный братец? Я и до него доберусь. – Нет, я не хочу вас убивать! – не к месту оправдался кузнец, засовывая руку в проделанную дыру. Нащупав искомое, он медленно и бережно достал из груди бога его бьющееся сердце. Отбросив нож, Огерон аккуратно отнес орган к мастерской, где уже поджидал тигель с раскаленным металлом, куда он и опустил сердце. Беспечность Филарина сменилась мрачной настороженностью – больше не проронив ни слова, он весь процесс хмуро наблюдал за кузнецом, который, в свою очередь, залил металл в форму для клинка. В напряженной тишине раздавались удары по наковальне – ковка меча шла полным ходом. Уже на завершающем этапе, когда меч был практически готов, Филарин вновь подал голос: – Ты совершаешь большую ошибку. – Может и так, зато эта ошибка о которой я мечтал. Величайший меч в истории. – Да. Согласен… – смиренно произнес пленник. Раздался звук открывающейся двери, и в подвал вошел виновник содеянного. Оценив обстановку, он удовлетворительно кивнул. Отвесив приветственный поклон старшему брату, Энасдель обратился к кузнецу: – Ну что, он готов? Огерон молча протянул ему оружие, рукоятью вперед. Взяв меч, тот вытянул руку, осматривая изделие – искусно сделанное оружие переливалось кроваво-красным цветом; присмотревшись, можно было заметить, что внутри него пульсирует свет, в такт сердцебиению. – Великолепно, даже лучше, чем я предполагал. Ты уже дал ему имя? – Это же ваше оружие. Оставлю это право за вами. – Тогда я назову его Вестник. – И что же он предвещает? Энасдель наклонил оружие, устремив свой взгляд над лезвием, в сторону кузнеца. В его глазах отражались алые вспышки одержимости, вторящие мечу. – Перемены, друг мой.