Бумеранги

Мерное попискивание монитора совершенно внезапно взорвалось адским звоном, и Миха вздрогнул. Его тут же оттеснила прибежавшая на зов медсестра и принялась тормошить крохотное тельце. Миха не мог отвести взгляда от её умелых рук, так и сяк массирующих младенца, а монитор продолжал надрываться. — Сатурация совсем упала, надо интубировать, — подоспевший врач решительно взялся за ларингоскоп. — Подготовьте эндотрахеальную трубку. Миха, всеми забытый, стоял в углу детской реанимации, возле раковины, ловил незнакомые медицинские термины и боялся, что сейчас произойдёт то самое, безысходное и непоправимое. Перед прикрытыми на миг глазами мелькнул образ старухи с косой. Миха судорожно глотнул больничного воздуха и подумал, что много раз дразнил её и даже гулял под ручку, не замечая уродливого безобразия, а теперь словно в первый раз ощутил, как же она ужасна. Какие у неё костлявые пальцы и как мерзко они тянутся к живой плоти, чтоб навеки утащить за собой в небытие. — Пойдёмте, пойдёмте отсюда, вам пока здесь нельзя, — медсестра, улучив свободную секунду, вытолкала остолбеневшего Горшка за порог и усадила на светло-серую кушетку в холле второго этажа родильного дома. Он машинально сел, поправил наброшенный на плечи белый халат, провёл ладонью по лицу, утирая выступивший холодный пот, и только сейчас заметил, как трясутся руки и темнеет в глазах. Блять, не хватало ещё грохнуться в обморок. Надо собраться. Мужик он или тряпка? Миха только что вернулся с гастролей и, невыспавшийся, голодный, рванул прямиком сюда, лишь узнав от Владьки, что у Лады начались преждевременные роды, и её увезли на скорой. Он поднял на уши весь перинатальный центр и пробился в реанимацию. Его сын, его первенец, лежал в инкубаторе, опутанный десятками проводочков, и был таким хрупким, таким маленьким, таким беззащитным… Тонкая-тонкая просвечивающая кожа, красная и сморщенная, непропорционально большая голова, раздутая грудная клетка. Ушки, ещё без хрящей, прижались к голове, пальчики на руках и ногах, почти без ногтей, такие крошечные, что их едва видно. Глаза беспомощно закрыты, на носу большая кислородная маска. Миха увидел его и оцепенел. «Неужели это мой сын? Мой мальчишка… Какой же он маленький, ё-моё…» Сердце неприятно сжалось в тугой болезненный комок, а Миха всё стоял и смотрел издалека на крошечную ножку с манжетой пульсоксиметра, опасаясь подойти ближе. Казалось, от одного неловкого шумного вздоха с недоношенным малышом может что-то случиться. И вот, случилось. Что же произошло? Мишка абсолютно не разбирался в медицине, тем более детской, и от этого было в сто раз страшнее и беспокойнее. Он нервно стучал ногой по кристально чистому плиточному полу и заламывал пальцы, не зная, куда себя деть. — Михаил? Пока всё в порядке. Слышите? Пойдёмте в кабинет, я всё вам расскажу, — осторожно тронул его за плечо вышедший из реанимации неонатолог. — Пока? А чё, это… — он поднял полные тревоги влажные глаза. — Когда будет уже точно известно? — Первые семь дней решающие. Шансы пятьдесят на пятьдесят, — не стал обнадёживать врач. Миха потерянно кивнул, встал, размял затекшую шею и едва заметно покачнулся. Это неуверенное движение не укрылось от внимания доктора, и он повторил приглашение: — Идём скорее в мой кабинет. Вам надо успокоиться. Чем больше волнуетесь, тем хуже младенцу. Он ведь чувствует вас. — А жена моя, Лада? Мне сказали, она тоже в реанимации. Что с ней? — Миша задал новый вопрос и зажмурился, боясь услышать ответ. — Да, она во взрослом блоке. В него всегда помещают женщин, перенесших кесарево сечение. Насколько я знаю, у неё большая кровопотеря. Но это частое осложнение, после переливания ей станет лучше. — Блять… — Миха тяжело опустился на стул. — Я должен её увидеть! — Туда нельзя, — врач тоже сел в потертое глубокое кресло и тяжело вздохнул. — Подождите, пока её переведут в обычную палату. — Вы ведь знаете, кто я? — отчаявшийся Мишка был готов на всё. — Я могу… Ну, денег найти. Много денег. Всё, что угодно, лишь бы с ними всё было хорошо! — Михаил, перестаньте, — поморщился доктор и щёлкнул шариковой ручкой. — Это наша работа. Сделаем всё, что возможно, и даже больше. А остальное во власти Господа. — Я не верю в него, — глухо сказал Миха, опустив глаза в стол. Он уже видел икону Николая Чудотворца на входе в реанимацию, и привычно передёрнулся. — А зря. Иногда помогает только вера и чудо. После этого тяжёлого разговора Миша целый час пытался пробиться в палату к Ладе, но не смог. Он позвонил Владьке, который, скорее всего, тоже нервничал, сказал, что ничего ещё толком неизвестно, и спустился вниз. На него косились, но пока не прогоняли, и Миха долго сидел в холоде первого этажа, недалеко от приёмного покоя. Белое безмолвие стен время от времени разрезали сирены скорых, дребезжанье каталок, крики рожениц и мяуканья новорождённых. Пахло спиртом, хлоркой и тревогой. Тусклые дежурные лампы еле освещали коридор, а за окнами сгущалась тьмой стылая и мрачная февральская ночь. Мишка смотрел в неё и видел своё отражение. В голову то и дело лезли паршивые мысли. Под ложечкой сосало от голода и тоски, а голову стягивал тугой обруч боли. «Это всё не просто так, — пульсировало в уже тронутых сединой висках раскаяние. — Это мне наказание за всю ту дурь, что я творю по жизни. Сколько раз Ладка сидела вот так под дверью реанимации и гадала, выкарабкаюсь я на свет или нет? И вот теперь я оказался по эту сторону». — Шёл бы ты домой, милок, — прогромыхала вёдрами уборщица, проворная сухонькая старушка. — Нет. Что мне там делать? — Как что? Отдыхать. Знаешь, сколько сил тебе ещё понадобится? Ребятёнка на ноги поставить — дело непростое. — Да лишь бы выжил он! — от всей души воскликнул Миха. — Я… Блин, я столько раз видел смерть… Играл со своей жизнью. А теперь она смеётся надо мной. Знает, сучка, как больнее уколоть… — Ну что ж… — женщина остановилась и опёрлась на свою швабру, положив под подбородок руки в синих перчатках. — Испокон веков детям суждено за грехи родителей расплачиваться. Но ты не вини себя. Не такой уж ты пропащий человек, раз сидишь тут и переживаешь. И глаза у тебя добрые. Всё перемелется. Всё образуется. Иди домой. Ляг, поспи. Послушай старую женщину. Имя-то дали лялечке? — Нет ещё… — растерялся Миша, голова которого вовсе не свыклась с мыслью, что вот этот крошечный беспомощный комочек в инкубаторе и есть его сын. — Мы никак не могли выбрать. — Так называйте скорее. Будет имя — и на поправку быстрей пойдёт, и будет за кого молиться. — Я не верю в это, — второй раз повторил Миша и поднялся. — Скажите, когда приёмные часы? Я приду завтра. — С четырёх до семи, милок, — улыбка тронула морщинистое лицо. — Иди с Богом, касатик мой. — С богом… Да что ж они все, сговорились, что ли? — неслышно пробормотал себе под нос Горшок и достал телефон. Долго думал, куда звонить, в такси или Андрюхе, и всё же набрал Князю. Отношения между друзьями портились с каждым днём, но Андрей до сих пор оставался единственным человеком, к которому можно завалиться в любое время дня и ночи. — Андро… Можно, я приеду к тебе? Не могу, блять, один…