Просто перетерпеть?

Когда Эймонду было 10 лет, он видел себя на большом драконе со сверкающим мечом из валирийской стали, доблестным рыцарем защищающем мать и сестру омегу от потенциальных врагов короны. Он видел себя альфой, которого признает отец и над которым перестанут издеваться брат с племянниками, ведь он будет больше их и сильнее. Прекрасный и смертоносный рыцарь дракон, победитель множества битв, любимец благородных омег и герой их прекрасных песен, что так часто раздавались во дворах Красного Замка и на пирах. Но монета его жизни повернулась жестокой стороной. Его дракон так и не вылупился. Мать уверяла, что все еще впереди и такое бывает, но Эймонд чувствовал, что из этого холодного, несмотря на все жаркие угли, камня не появится жизнь. Его дракончик окаменел, так и не родившись на свет для великих сражений со своим всадником. - Не у всех Таргариенов драконы появляются сразу, дорогой, - лепетала Алисента. – Не расстраивайся он еще проклюнется, - гладила она его по голове больно оттягивая волосы. - Да, мама, - улыбался ей Эймонд тогда. Рыдал он потом, прижимая к груди холодный камень. Больше он не опускал его в огонь. Он стал больше тренироваться с мечом и другим оружием. Сир Коль охотно уделял ему время, даже больше чем остальным, не отказываясь задержаться еще на тренировочной площадке. Эймонд осваивал искусство фехтования с той же отчаянной жаждой, что и пытался разжечь внутри яйца пламя жизни. Он все еще может стать рыцарем, он все еще может стать сильным альфой пока его глупый брат и племянники играются и придумывают ему новые обиды. На Драконьем Камне еще есть драконы без всадника. Он еще может. Он еще все может… Но потом в этой глупой детской драке, отражая обвинения в воровстве дракона, словно Вхагар какая-то собственность, просто драгоценная вещь, Эймонд не смог отразить острие ножа. Сквозь его пальцы вытекали его возможности, а крик боли заранее оплакивал утрату. - Я получил дракона, мама. Глаз… оправданная цена, - думал тогда он, напоенный маковым молоком и оглушенный этим событием. Даже безразличие отца и его выпытывания кто ему сказал про происхождение племянников, не казались тогда такими болезненными. Он обрел дракона. Самого огромного из ныне живущих. Он смог. Он еще сможет стать тем, кем мечтал, кем должен был всегда стать. Лишь потом, после мучительного восстановления, дурманящего макового молока он осознал… рыцарей калек не бывает. Ни в одной песне или легенде он не слышал об одноглазом рыцаре, что побеждал своих врагов и покорял сердца омег. Ни один белый плащ не был калекой. В королевской гвардии не было таких же увеченных как и он. Даже среди стражников и солдат, что он порой видел, не было таких как он. И он понял почему, когда после всех заверений мейстеров и с большим неодобрением матери вышел тренироваться с мечом. Сир Коль был мягок к нему, но это делало Эймонду лишь хуже. Ему было 12, у него был дракон как он и хотел, но теперь он утратил способность сражаться и не верил, что обретет её вновь. Вернувшись тогда после первой тренировки, избитым и опустошенным, он не плакал. Эймонд лишь прижал тренировочное оружие к своей груди и уставился в огонь камина. Он не понимал кто он, кем ему теперь быть, как он будет жить дальше. Пляска пламени в камине подала ему идею. Чувствуя лишь пустоту внутри, он оставил меч на полу и пошел к драконьим ямам. Умереть в пламени своего дракона, хоть что-то в его жизни будет таким как должно быть. Поднятая утром стража и слуги нашли Эймонда спящим под крылом своей драконихи. Никто из них не решился подойти к проснувшемуся от шума чудищу, так что они все, включая королеву, ждали, когда проснется принц. Алисента долго кричала на него в своих покоях, а потом роняла слезы, смотря на его увечье, что не было сокрыто повязкой. Но Эймонд ее не слушал, впервые ему было все равно, что говорит мать. Эта ночь… Он хотел умереть, хотел сдаться из-за утерянного глаза. Подойдя тогда к Вхагар и увидев еще раз ее мощь, Эймонд впервые заметил, как изранены ее крылья, как много отпечатков времени и былых потерь она на себе носит. «Дракарис» застыл в его горле, ведь… он правда захотел стать еще одной ее потерей? Он, кто несмотря на все оседлал и подчинил ее, кто спустя столько времени обрел дракона, хотел просто сдаться из-за того, что первый бой после тяжелой раны не удался как раньше? Эймонду стало стыдно за свою слабость, и вовсе не за ту, что наградил его Люцерис Веларион, а за ту что он сам в себе прорастил. У него не было дракона, но он добыл его заплатив сполна. Он лишился половины зрения и не сможет быть искусным рыцарем и героем баллад, но он сможет стать хорошим воином и защитить тех, кто еще дорог ему: маму, сестру, брата и короля. Он еще может стать сильным альфой, чьим-то мужем, отцом… В 14-е именины боги посмеялись над ним в третий раз, сделав омегой. Многие ждут этого мига, когда их природа раскрывается для всех. Благородные устраивают своим детям праздник, отмечая начало их возмужания, как для альф, так и пору браков, больше для омег. Когда мейстер огласил это ему и его матери, отец вновь отсутствовал в важные моменты его жизни, Эймонду вновь захотелось посетить драконьи ямы как два года назад и все же попросить Вхагар избавить его от этой никчемной жизни. Он никогда не думал, что мог быть омегой, как и окружающие его люди, зная о повадках принца и о его непростом характере так несвойственном для омег. Он только стал добиваться успехов на мечах, только привык к своему увечью и отпустил детскую обиду, только мать стала разрешать ему летать на Вхагар дальше чем простирается ее взор, только Эймонд стал думать, что он станет тем кем всегда хотел как… - Поздравляю вас, принц Эймонд, вы омега! Благослови боги вас на сильного, достойного альфу и много детей, - улыбался ему мейстер, а Эймонд хотел притащить его к пасти его дракона и спросить правильно ли он все понял. - Поздравляю, сынок, - надавила мать на его плечи в утешение или поздравлении. Было сложно понять, что именно она чувствовала, как и всегда. Лишь степенный благочестивый вид, сомкнутые на животе руки и непроницаемое лицо. Эймонд не хотел становиться таким. Он не видел себя в одном ряду с теми придворными омегами, что постоянно щебетали во дворах замка об альфах, нарядах и разных сплетнях. Он должен был быть альфой, с мечом, на драконе, пусть и с одним глазом, но воином что будет… - Ну что ты Эймонд, быть омегой хорошо, - стала успокаивать его мать увидев как одинокая слеза скатилась из здорового глаза по щеке, - это большая честь нести жизнь в этот мир, своему мужу, оберегать его, заботиться о доме… Всё будет хорошо. Мы найдем тебе достойную партию, всё будет… - дальше он не слушал. В отличие от него его мать еще не поняла, что в жизни Эймонда ничего хорошего не случается. Он знал, что как прежде его жизнь уже не будет, но не думал, что уже на следующий день сир Коль будет отговаривать его от занятий на мечах и говорить, что омеге не нужно уметь сражаться. - Мой принц, вам не нужно больше сражаться, вы омега, вас будет защищать альфа, - говорил ему рыцарь, стараясь не смотреть долго в злой глаз Эймонда, который был на грани того чтобы не заколоть рыцаря прямо тут несмотря на все уроки что тот дал. - А если у меня не будет альфы или он будет слабаком, я хочу уметь защищать себя и то что мне дорого, - все еще старался сохранять спокойствие Эймонд, но внутри уже горел огонь злости и ненависти на все. - Вряд ли ваш отец выдаст вас за слабого альфу, мой принц, - не сдавался Коль. - Моему отцу все равно на меня! – не сдержался Эймонд. – А если мне будет угрожать мой же альфа? Я хочу уметь защищать себя, ведь если я не сделаю это сам, никто не сделает, - вновь попытался успокоиться и приводить разумные доводы Эймонд. Но сир Коль лишь вздохнул, отводя глаза. Рыцарю теперь было неловко с ним и обидно, что его лучший ученик оказался омегой, кому нет места в битвах, по его моральным законам. - Прошу прощения, мой принц. Вам стоит заняться теперь более подобающими вашему статусу вещами, - рыцарь развернулся и удалился, оставляя Эймонда в одиночестве с его новым положением. Кипя от злости, Эймонд взмыл в воздух на Вхагар, выплескивая в ее пламени свою ярость на судьбу. Злость на семью, что была так равнодушна и отстранена друг от друга, злость на Люцериса, что отнял у него половину зрения, злость на богов, что сделали его таким, что каждый раз отнимали больше чем Эймонд успевал у них отвоевать. Теперь у него была лишь злость и никаких «я все еще смогу». Последние надежды сгорали в драконьем пламени внутри него. А внизу его уже ждала недовольная мать с поджатыми губами и фразой, что в ближайшее время Эймонд будет слушать постоянно: «Ты ведешь себя неподобающе омеге королевских кровей, Эймонд». Теперь Эйгон был не единственным разочарованием, как думалось Эймонду, глядя на веселившегося в такие моменты брата. А расстраивал мать он теперь регулярно, сбегая от септ на его тайную тренировочную площадку или к Вхагар, где к нему никто не решался подойти. Впервые он стал так рьяно отвергать кровь матери и ее воспитание, и все больше обращаться к своим предкам каждый раз приводя в пример сестер Эйгона Завоевателя, которым их сущность не мешала завоевывать Вестерос вместе с их альфой. Если раньше он чувствовал поддержку матери и своей сестры, то теперь ему казалось, что он совсем один и все хотят навязать ему свою волю, совсем не заботясь о его собственных желаниях. Сворачиваясь клубком под одеялом, зарываясь в подушки, где не доносились звуки слез, которых он так стыдился, Эймонд со страхом и отчаяньем думал, что так теперь будет всегда, просто указывающие ему, что и как делать, мать с дедом сменятся его будущем мужем, что будет требовать подчинения и осуществления его желаний. Юному Эймонду не хотелось думать об этих желаниях и как он будет их осуществлять, хоть гобелены в замке часто показывали это все, но лица омег никогда не казались ему радостными. Облегчение пришло оттуда, откуда он и вовсе не ждал. Его отец, король Вестероса Визерис Таргариен, вызвал его к себе для разговора о его поведении. Позади стояла мать и отводила от него глаза, словно это не она долго жаловалась Визерису и напоминала ему, что он отец Эймонда и он должен направить своего ребенка на путь истинный. - Почему ты так себя ведешь, Эймонд? – устало вздохнул король. – Ты знаешь, что расстраиваешь свою мать своими выходками? - Да, отец, - Эймонду не было жаль. – Но, отец, разве плохо, то, что я просто не хочу быть слабым, а быть достойным великому имени нашего рода? - И как связано это с твоим сбеганием с уроков септы? Омеге нужно много знать, чтобы быть достойным супругом своему альфе. А ты не просто омега, ты принц, - король вновь вздохнул, Эймонд видел, что он не хотел этого разговора и предпочел бы ему что-нибудь другое. А ведь это был их первый разговор за столько времени, и первый с тех пор как он стал тем, кем стал. – Что ты хочешь, чего тебе так не хватает? - Мне не хватает тренировок с сиром Колем, и полетов на моем драконе, отец, - тут же уцепился за это Эймонд. - Твоя мать сказала, что ты каждый день тренируешься. - Это и есть ее жалоба, отец. Из-за того, что я омега мне отказывают в тренировках с мечом и мать не одобряет мои полеты на драконе, но я не понимаю почему, отец. Я просто хочу быть сильным, как и мои предки омеги, что сражались за возвеличивание нашего дома наравне со своими альфами. Я хочу быть опытным и умелым всадником, чтобы тебе не было стыдно за меня, отец, - стал увещевать его Эймонд пользуясь всем, что он узнал на уроках с септой и мейстерами по риторике и политике. - Ты запретила ему тренироваться и летать? – обратился король уже к Алисенте. - Муж мой, наш сын омега и ему не подобает… - Он Таргариен! – повысил отец голос на мать, от чего Эймонду стало немного совестно. Но как его жизнь показал ему, если он не отстоит себя, никто не сделает это за него. – Ты можешь и дальше оттачивать свое владение мечом и полеты, но только если будешь посещать полагающиеся тебе уроки, - дал свой вердикт король. - Да, отец, я буду, - заверил его Эймонд, радуясь своей победе. И даже не разговаривающая с ним неделю мать не так сильно беспокоила его как раньше. Позже Эймонд думал, что лучше бы она так и продолжила не замечать свое новое разочарование в его лице, чем вести с ним беседы о замужестве и что случается на брачном ложе. Стоило жизни Эймонда вновь войти в боле менее стабильную колею как случилось новое потрясение - первая течка. С утра он чувствовал себя странно, но не придал этому большого значения, за последние дни такое ощущение посещало его и он не соотнес это ни с чем серьезным. А вот сир Коль, что встретил его на тренировочной площадке встрепенулся при его появлении. Его непонятный взгляд и застывшее лицо с раздувающимися ноздрями обеспокоили Эймонда заставив попятиться. Нутро пронзило болью и жаром. - Мой принц, вам стоит вернуться в ваши покои немедленно… у вас… - выдавил из себя Коль, так и не сумев произнести это в слух. Он прикрыл нос и подозвав служанку омегу, приказал ей проводить принца. Несмотря на то что Эймонду часто говорили на уроках с септой про течку это не было похоже на то что описывала она. Он не был к ней готов. Он не был готов быть омегой полностью. Ужасные несколько дней страха, одиночества и изнывающего жара внутри, что не могло погасить ничего, сменилось не менее неприятными часами с матерью, что рассказывала ему какого это быть омегой и какого это быть под альфой. - Секс, - произносила она, слегка морщась, - это необходимость любого брака, в нем нет ничего страшного, милый. После него у тебя будут дети, а ради этого счастья можно потерпеть немного, когда твой альфа будет… в тебе. Это терпимо, все мы через это проходим, дорогой, - Эймонда тошнило от этих разговоров и оттого, что его жизнь станет этим. Его тошнило от себя, от окружения, от всего. Тошнило от одной мысли, что он будет под альфой. Злость вскипала в его непокорной душе, но окружающее давление и непрекращающиеся увещевания матери делали свое дело, сгибая гордую спину дракона под тяжестью долга и судьбы, отданной, по их словам, всем омегам. Последний и самый тяжелый камень опустил его брат Эйгон, приведя его под покровом ночи в бордель на Шелковой улице, чтобы показать, как это случается между омегой и альфой на самом деле. Под конец Эймонда вырвало. Он еле успел выйти на свежий воздух, подальше от этих тел и этого удушливого запаха исходящего от возбужденных альф, противного и давящего ему прямо в нутро. Позабыв об Эйгоне так же как и Эйгон о нем, Эймонд медленно брел вдоль полупустых улочек в сторону замка, окончательно теряя надежду, что слова матери и септы преувеличены. Лица омег в борделе очень напоминали ему лица на гобеленах, скованные, неестественные, безрадостные. В их глазах так и читалось: "Должна улыбнуться, должна услужить, должна удовлетворить его, но не себя". Просто безвольные, бесправные существа в тени под своими альфами. Сворачиваясь в клубок в своих покоях, куда он добрался с большим трудом, не напоровшись на стражу, Эймонд словно взаправду ощущал чужой вес над собой, и этот тошнотворный удушливый запах возбужденного альфы, что заставлял его вздрагивать и сжиматься в своих объятиях. Впервые за долгое время он молился жестоким семерым, чтобы они никогда не делали его чьим-то супругом. И один подслушанный разговор вселил в него надежду, что боги все же стали милосерднее к нему и он сможет избежать этого долга. - Ты совсем не переживаешь за его будущее! Эймонд уже вступил в возраст и пережил свою первую течку, а ты так и не озаботился поиском ему супруга! – ругалась Алисента. – Ты хоть понимаешь, как его видят другие с его… глазом, который выбил сынок твоей дочери! Ты альфа, ты не понимаешь, как для омеги важна внешность в нашем мире. Ты не понимаешь, что он может остаться один из-за этого! И не был бы он омегой, но он омега, и если ты не позаботишься о его супруге, то только такие как эти и будут просить его руки. Им-то все равно, главное его титул, - что ответил отец Эймонд не стал дослушивать. Он предполагал, что это очередное заверение, что все будет хорошо и что время еще есть. Эймонд надеялся, что безразличие отца и его увечье сыграют в кои-то веки ему на руку и никто не станет ухаживать за ним и добиваться. Одна его часть чуть не сказала мысленно племяннику спасибо, но другая, непонятная для него, появившаяся не так давно, опечалилась этим мыслям, вызывая под ребрами непонятное чувство тоски и сожаления. Но потом чувство радости перевесило. Мысль, что он может остаться свободным, захватила его, улучшив его плохое в последнее время самочувствие. Но через месяц Эймонд все же окончательно уверился, что боги его ненавидят. После слов отца за совместным обедом Эйгон засмеялся в голос, выплевывая вино, что он успел набрать в рот. Эймонд поначалу думал, что это шутка, что он потерял сознание от удара меча на тренировке и это просто глупый сон. Но скованная больше обычного мать, прикладывающаяся к вину, и уверенный взгляд отца с радостной улыбкой давал понять, что это реальность. - Ваша свадьба с Люцерисом состоится, когда ему исполнится 16 и вы оба будете готовы к браку, - вновь провозгласил король. Эймонду самому хотелось выпить, но ему вина не наливали. Он, законный сын своего отца, принц Вестероса, и бастард его сестры, что выбил ему глаз в детстве. Все худшее, что могло с ним случиться, произошло и Эймонд не понимал за что. Неужели это все ещё была плата за Вхагар? Неужели плата за неё - это вся его жизнь? Эймонд был оглушен этим событием настолько, что долго не мог вернуться к обычной своей рутине. Потрясения последних лет, его борьба как с самим собой, так и с окружающими подкосила все его силы и он слег с лихорадкой. Но боги всё еще были жестоки к нему и дали ему выжить даже спустя несколько недель болезни. Но был и момент обрадовавший Эймонда. Из-за своего самочувствия он пропустил приезд сестры и своего новоиспеченного жениха, чему был очень рад, ибо не чувствовал в себе сил встретиться с этой реальностью лицом к лицу и вновь увидеть того, кто порой мелькал в его кошмарах, где один из его глаз навсегда закрывался. Последний раз он видел Люцериса на похоронах тёти Лейны, когда лишился глаза. Он помнил маленького пухлощекого мальчика, с которым они когда-то играли в Красном Замке. Он помнил его перепуганное лицо, залитое кровью из разбитого им носа и его собственной кровью из рассечённого глаза. Злая шутка судьбы. Мальчик, что лишил его глаза в детской драке, теперь станет мужчиной, что лишит его свободы окончательно. Это так или иначе говорили ему все после его выздоровления. Мать смотрела на него с печалью, а порой и с непролитыми слезами в глазах, уча его роли будущего супруга лорда Велариона. Ее всегда корежило на этих словах, ведь всем было известно, что Люцерис был Веларионом лишь на словах, но пока за ним стояла наследная принцесса Рейнира, её муж Деймон один из самых непредсказуемых и опасных Таргариенов и нынешний лорд Приливов Корлис Веларион права Люцериса никто не смел оспаривать. - Твой отец, - вышивка в руке матери комкалась, а стежки порой получались слишком перетянуты как сейчас, - хочет вашим браком объединить наши семьи и покончить с давними размолвками, - нитка лопнула под её яростными движениями, заставляя королеву злиться сильнее. – Словно это поможет, - шептала она, продевая новую нитку. В руках Эймонда тоже была вышивка, как и полагалось омеге. Он в очередной раз вышивал дракона похожего на Вхагар. Занятие, что в начале лишь злило его, привыкшего больше к роли альфы, со временем и начавшими приобретаться навыками стало приносить успокоение, так нужное ему в такие моменты откровенных разговоров с матерью, которые он ненавидел все сильнее. Порой, когда мать забывалась в своем негодовании и наговаривала всего, у Эймонда проскальзывало желание того, чтобы все уже случилось. Пусть Люцерис уже возьмет его и сделает что должен, лишь бы закончились эти разговоры. Спустя два года он перестал реагировать на них, отвечать, перестал спорить, доказывать матери, что он не будет таким, что он не позволит так с собой поступать, что у него все будет по-другому, что он скорее убьет Люцериса, чем позволит ему помыкать им как отец матерью. Тогда она дала ему пощечину за это. Впервые ее получил Эймонд, а не Эйгон. - Думаешь сможешь избежать своего долга? Ты разделишь участь предназначенную всем нам! Тебе придется принять то что этот бастард будет делать с тобой иначе… - на лице матери отразился испуг, она сжала губы не продолжая, оставляя фантазии Эймонда простор для страхов и новых переживаний. – Прости, - испугавшись своих слов и действий она ушла от него, оставляя Эймонда с этим всем одного. Ему казалось, что все смотрят на него с обреченным сочувствием. Даже сир Коль порой вместо меча учил его рукопашному бою, как уйти от захватов, как сдавить самому, как принять позу, чтобы удары наносили минимальные травмы. Эймонд учился, брал все, что ему давали для его мрачного будущего и тихо ненавидел их всех, стараясь по ночам не представлять ситуации, в которых ему понадобятся такие знания. Старался не представлять Люцериса с внешностью своего настоящего отца Харвина Стронга, стоящего над ним и заносившим руку. После уроков септ о его главном предназначении он надеялся, что одного раза будет достаточно и Люцерису хватит одного ребенка от него, после чего от него отстанут. Но сам слабо верил в такое, помня сколько детей было у его сестры и у своей матери. Отцу хватало и Рейниры, но они ведь появились на свет. - Альфам всегда будет мало и долг каждого омеги потерпеть и покорно дать своим супругам, что их по праву, как Матерь отдает всю себя… - увещевала септа, не замечая, как единственный глаз Эймонда стекленел в такие моменты. - Все будет хорошо сынок, ты сможешь это вынести, ты сильный, ты справишься со всем, - говорила мать, не замечая, как Эймонд стал отрывать кожу вокруг пальцев и царапать внутреннюю часть запястья. - Ну что, братец, уже скоро ты будешь кричать под этим… - не успел Эйгон тогда договорить как пришлось уворачиваться от брошенной Эймондом вазы. К моменту, когда пришло время и начались приготовления к свадьбе, Эймонд чувствовал себя неимоверно вымотанным и уставшим от этой жизни. Ему было все равно, что будут подавать на столы, в каком наряде он будет на церемонии, кого как рассадить и как украсить зал. Ему хотелось лишь лечь и окаменеть как его первый дракончик. Он принимал участие только когда рассерженная мать врывалась к нему в покои и сгоняла его с софы или кровати на примерки и прочие процедуры. Даже тренировки не приносили прежнего облегчения, а сочувствующих взгляд сира Коля раздражал, каждый раз возвращая мысли Эдмонда к грядущему. Лишь полеты все еще приносили покой и легкость в его растревоженную, разрываемую всеми на части душу. Но Эймонд не мог летать вечно. Рано или поздно приходилось спускаться с небес на землю.