Сирота

Январь, 1735 г.

      У Хэйтема Кенуэя не было друзей в привычном понимании. Таком, какое было заведено у детишек его возраста, или тем более прописано в приключенческих книгах, когда дружба крепко сцеплялась ещё в детстве, её проносили через годы и та становилась лишь крепче от испытаний к испытаниям — настолько крепкой, что её невозможно разрушить. Да и тех самых приключенческих книг у них в доме не особо-то было много. Сдавалось Хэйтему частенько, что их от него всенепременно прятали. Поначалу он думал на Дженни — кому как не сестрице, вечно кривившей губы, перепрятать томик любимых приключений от него? Особенно если то касалось даже не детской дружбы, а уже взрослых странствий, полных пороха, абордажных приключений и обязательно поисков сокровищ. После пытливый ум рассудил, что то было предрассудками, и как бы Хэйтем искренне не любил няню Эдит, именно она застала его как-то за чтением подобной литературы.       Неподобающей, ибо джентльменам не пристало читать литературы про грязных оборванцев и пиратов. Пытаясь представить реакцию родителей (Эдит всенепременно им сообщила), Хэйтем точно вообразил, как мать определённо поддержала Эдит в её порывах, пускай возможно, что поддержала только на словах. Этого няне было бы достаточно. А вот отец… Хэйтем проникался к нему уважением и часто по обыкновению рисовал то, что возможно сочли бы за намеренное приукрашивание, но отчего-то он был уверен: на новости Эдит отец бы отреагировал куда веселее, точно с блеском в глазах, после же уставно согласился да так, что няня точно бы уличила его в крайнем несогласии. Ситуацию между ними пришлось бы спасать матушке.       Так, в свои точно девять лет Хэйтем был лишён не только друзей, но и литературы о них, считавшейся по мнению няни недостойной. Согласно рекомендациям учителей, всё его чтение состояло из различных трудов по математике, этике, навигации и других наук, всенепременно должных сделать из него образованного джентльмена. Помимо прочего пыльные книги по наукам наводнялись и обучению фехтованию под началом отца. Это, как и разговоры с ним, стали отдушиной.       И всё же.       Находясь средь пыльных томов и учений, лишённый легковерной, хоть и куда более занимательной литературы, порой Хэйтем чувствовал себя одиноким. Пускай он в свои девять едва мог назвать ощущения громким «одиноко», точно Кенуэй ощущал холод. Сильнее он становился в мгновения редких проблесков звуков и видов, которые поэтично в дневниках (быть может, подражая классикам) Хэйтем сравнивал с лучами редкого солнца над пасмурным Лондоном. И коль высокими бы ни были стены, окружавшие дом на площади Королевы Анны, они не могли скрыть звуки, как и виды, если забраться на верхний этаж дома.       Сестры Доусон детьми общались друг с другом и выглядели беззаботно, радостно носясь по саду поместья. И в минуты первого и казалось последнего наблюдения Хэйтем ловил себя на зависти, после же — непонимании, когда нянька Доусонов увела сестёр подальше. Будто бы девятилетний мальчишка носил в себе какую страшную проказу.       Хэйтем искал отдушину в разговорах с отцом, с матерью, избегал разговоров с Дженни (считал это по-своему успешным), да в свете сложившегося научился занимать себя сам: придумывать игры, играться с тем, что было подарено и бережно хранилось, и полагаться на собственное воображение. Последнее подпитали те недостойные джентльмена книги, и детское сознание в красках рисовало походы, полные сражений и верности, где не было места лжи и обману. Эти походы помогали раскрашивать игрушки, а также всё, что было найдено в комнате и могло помочь воображению. Порой и пыльные книги по наукам становились также пыльными помощниками в этом непростом деле.       Друзей же не было.       Семья Кенуэй, иногда делился мыслями Хэйтем в дневнике, будто жила отстранённо, хотя в этих же записях он и возражал себе. Отец порой отлучался или к ним в поместье приходили люди знатные, с которыми родитель мог вести долгие разговоры в кабинетах. Помимо прочего отец имел долю в компании, что налагало на него обязанности посещать собрания акционеров, хоть и часто он спихивал это на помощников. И довольно много в доме Кенуэев бывали партнёры, также акционеры общей с отцом компании. Мама и Дженни напротив отца чаще старались выбираться в различные клубы и салоны, где обязательно сыскивали знакомство с другими дамами и проводили вечера за вышивкой, обсуждениями новостей и, короче, дамскими разговорами. И коль у каждого в семье был свой клуб и место, знакомства, Хэйтем всё же был лишён и того, и другого, научившись всецело доверять себе и своему воображению.       Вместе с тем… Даже при этих знакомствах и визитах нередко Хэйтем замечал пренебрежение или страх, какой появлялся у соседей или иных знатных господ, стоило им отправиться на визиты или выходить в то самое публичное общество. Люди боялись их, либо едва скрывали пренебрежение за натянутой маской этикета и устава «порядочных граждан Британской Империи». И определённо Хэйтем знал: за тем и другим скрывалась какая тайна, которую знали все вокруг (и даже Дженни), но только не он.       Так, Кенуэй научился к своим девяти, точнее к девяти с хвостиком (один месяц) занимать себя воображением, подпитывать его разговорами с отцом и нудными трактатами, и тогда тот самый холод в груди чуть унимался, и тоска, а также мысли уходили. Однако не оставляли.       От января одна тысяча семьсот тридцать пятого года Хэйтем Кенуэй по обыкновению не ждал многого. День рождения и Рождество были отмечены в минувшем году, Новый год отметился менее пышными празднествами. Январь после Рождества становился месяцем более умиротворённым, когда все впитанные памфлеты и проповеди должны были тихо осмысливаться в кругу семьи, как и разделяться между домочадцами теплота от таинства по случаю священного праздника. И пускай отец довольно скептически относился к религии, традиции Англии оставались традициями Англии, где особенно Кенуэи, принадлежащие к аристократии, должны были их соблюдать. Особенно праздник больше радовал мать и, конечно же, самого Хэйтема.       Январь же всегда становился более унылым и тоскливым. И раскрасило одно из дней его лишь известие о намечающемся визите, который должен был совершить давний партнёр отца. Хэйтема пускай и интересовал тот самый «давний партнёр», но сознание скоро подумало на партнёров отца, и больше озаботилось построением плана, как собрать маленькую армию и незаметно унести её в коридор для слуг. С недавнего времени Кенуэй обнаружил там небывалое спокойствие, где ему не могли помешать в его красках воображения, а оттого он мог завершить поход своих героев куда более успешно, нежели чем под очередные наставления одной или другой нянек.       Однако планам не суждено было сбыться. Хэйтем понял их тщетность, когда с самого утра все затеяли приготовления, а ему надлежало вырядиться так, как обычно говорила Эдит — чтобы всенепременно произвести хорошее впечатление. Слуги затевали обед. И Кенуэй вскоре догадался, что недавние хлопоты слуг по дому также были связаны с приездом неизвестных господ. Для партнёров-акционеров едва проводились такие приготовления, отчего Хэйтем думал на незнакомцев, пускай вновь и вновь всё равно возвращался к фигуре партнёра отца.       Визитёры почтили дом на площади Королевы Анны к полудню. Об их приезде сообщил камердинер семейства — Джек Дигвид, и семейство собралось в зале. Хэйтем видел: отец пребывал в весёлом расположении духа, мать испытывала меньший энтузиазм, отсутствовал он лишь у Дженни. Однако для сестры привычное отсутствие энтузиазма и обладание сдержанной улыбкой вполне соответствовало её привычным «настроеньицам», которые Хэйтем уже умел различать и в полутонах эмоций.       Визитёрами оказались точно не акционеры. И Хэйтема это завлекло. К счастью, он узнал вошедшего господина — его когда-то несколько лет назад Кенуэй также видел в доме отца также с другим спутником помоложе. Запомнил его Хэйтем по необычному капюшону, чьи единственные золотые узоры на клине складывались в слабо угадываемые очертания орла. Сейчас господин сменил одежды. Знакомого капюшона не отыскалось, зато знакомый золотой орёл по-прежнему смотрел на Хэйтема уже с ножен господина. А в них настоящая сабля, чей эфес блестел золотом, а клинок ловил блики света!       Клинок настолько завлёк Хэйтема, что не сразу он и заметил спутницу, прибывшую с господином. А когда и приметил, обделил её сравнительно меньшим вниманием, чем холодное оружие господина — скорее скользнул поверхностно взглядом. Спутница больше по наивному предположению была возраста Дженни, может младше. И совсем скоро Хэйтем также потерял интерес и вновь вернулся к сабле, подумав, что неизвестная могла обладать всеми чертами, присущими и сестре Дженни, оттого к чему и знакомство сводить с очередной не-Дженни и Дженни одновременно?       Ответ прост.       Того требовал этикет.       Сняв верхнее пальто и накидки, господа прошли в залу. Отец тепло приветствовал господина, и Хэйтем жадно оглядел его. Теперь он смог выцепить все детали внешности. Мужчина обладал острыми чертами лица, кончик носа его был чуть вздёрнут, на лице расцветали пятна веснушек, темно-рыжие почти бурые волосы с проседью были зачёсаны назад. Господин в отличие от правил не носил парика. Глаза также пускай не орлиные, рыжие цепко осматривали присутствовавших, но большей теплоты, конечно, был удостоен отец. Представился господин давним партнёром отца — Томасом Дэвисом.       А спутницу его звали — Элизабет Рид.       Её отец также приветствовал с особой теплотой, как и Дэвис подобно больше старому другу выразил почтение миссис Кенуэй, мисс Скотт и самому… Хэйтему. По правде, в этот момент Хэйтем испытал что-то вроде неловкости.       Мать и Дженни решили отойти дабы удостовериться в приготовлениях к обеду, тогда отец подозвал сына ближе после уставных приветствий. И Хэйтем оказался напротив не-Дженни и Дженни с именем Элизабет Рид. Он подумал, будто старшие намеренно всё это провернули, чтобы оба оказались всенепременно друг напротив друга, вскоре Хэйтем оставил эти мысли и обратился вниманием к Элизабет.       Элизабет уступала красоте Дженни, зато будто бы превосходила её по скуке, держась при этом по всем канонам установленного этикета. Хэйтем также не отставал от правил последнего, да до всего прочего старался выглядеть выше и крайне почувствовал себя оскорблённым, что этого у него никак не выходило — Рид была выше его, оттого ситуацию очевидно делало хуже её взгляд сверху на него. Чёрные волосы дамы были убраны в совершенно простую косу, надетое же платье едва отличалось изысканностью, чем платья матери и сестры. Скорее Хэйтем мог определить его нечто средним между платьем для слуг и платьем господ.       Глаза — тёмные-тёмные, отчего Кенуэй потерялся, не зная точно, как определить их цвет — первые секунды подобной неловкости осматривали его цепко, после потеряли блеска и наполнились хорошо знакомой скукой. Элизабет если и изучала его также, слишком быстро потеряла интерес.       Это будто и ранило?       Во всяком случае Хэйтем снова вернулся мыслями к сестре Дженни.       — Рада знакомству с вами, мистер Кенуэй, — выразила уставное приветствие Элизабет, чуть склонила голову.       А Хэйтем и не сказать, что рад. И точно осознал, что ей о нём известно куда больше. Подобное неравное положение — определённо начавшееся с разницы в росте — вызвало нарастание ощущения неловкости. Хэйтем поспешил ответить схожей этикетной фразой:       — И я рад нашему знакомству, мисс Рид.       Оба осматривали друг друга ещё несколько секунд. Старшие точно выждали короткую паузу, обменялись непонятными Хэйтему взглядами, после Калико обратился к отцу:       — Полагаю, мы сможем обсудить всё после обеда, Эдвард.       — Конечно, Томас. Давайте поскорее пройдём к столу.       И отец пригласил их следовать в другую залу, где обычно слуги накрывали стол для гостей. Хэйтем в тот момент определённо понял, Калико и отец были достаточно близки, чтобы избавить друг друга от манерности и называться именами, может даже друзьями. А что до Элизабет…       Хэйтем украдкой покосился на неё.       В тот момент он точно для себя определил: коль бы сильным не было желание обзавестись другом, едва ли другом для него могла стать вторая Дженни. Предрассудки оформились в юной голове слишком быстро, и далеко не скоро Хэйтем додумал до мысли крайне выгодной, заставившей бы от этих предрассудков избавиться.