Сирота

      Голоса. Что это?       И как можно слышать, если никто не говорил? И что значит, они как чутьё? Предчувствие едва говорило, да складывалось, по словам отца, на опыте. Если Элизабет имела в виду опыт, то почему сказала о говорящих голосах?       А может всё просто — и она просто такая же, как те, от которых Хэйтема уберегала свора нянек на прогулках по Лондону. Кенуэй видел несчастных несколько раз и слышал однажды, как один из них несвязно бормотал — речь его сбивалась, перескакивала, отчего сложным было понять, что конкретно хотел несчастный. Может, это голоса?       Но тогда, почему отец привёл её — подобную в дом? И почему в остальное время она не напоминала несчастных с улицы, выглядела обычно, говорила редко, но складно, и только тогда Кенуэй заметил за ней подобную странность. Что есть эти голоса, раз уж названы они чутьём? И почему Рид обратилась к нему так, будто он, Хэйтем Кенуэй, должен был также их слышать? После удивилась и спешно извинилась, будто бы опомнилась. Такими обычно раньше няньки делались, когда ляпнули то, что господин не должен был слышать.       Ясности не привносила Дженни. Поговорить с ней Хэйтем пробовал, но дважды его укололи иголкой, ещё пару раз отослали, и ещё несколько просто Дженни запиралась в комнате и довольно успешно избегала его общества.       Ну и да пожалуйста!       Он сам отыщет вопросы, как отыскивал спрятанные от него «неподобающие для джентльмена» книжки. И этих вопросов становилось больше.       Как и добавился новый: Элизабет Рид умела фехтовать и её допускали до занятий, традиционно считавшиеся для джентльменов и господ.       Открытие это шокировало и заставило растеряться Хэйтема. Произошло оно в конце января, когда матушка с сестрой отбыли на званный обед. Кенуэй знал о званных обедах ещё немного, но точно мог предугадывать их наступление, как и когда семью звали на праздники у Темзы. Утро начиналось с беготни служанок, всё их внимание обращалось к сестре, Дженнифер Скотт. Матушка выбирала лучшее платье, часто Дженни поправляла её, выказывая утончённое недовольство. Потом сестру облачали в платье, укладывали волосы, посвящали иначе всё внимание только ей, но отчего-то Хэйтем видел её глаза пустыми, стеклянными, лицо же делалось каменным и надменным, любой разговор с матушкой разбивался об уставные фразы, сказанные со знакомой скукой.       Дженнифер не любила подобные мероприятия. Хэйтему казалось, что будь бы её желание, она оставалась бы дома, запиралась в дамской или в досуговой, где все часы проводила бы за вышивкой или пианино. Хэйтем не понимал подобную нелюбовь. Как не понимал снова в тот день.       Но загадка несчастья Дженнифер быстро оставила его. Хэйтем готовился к занятиям по фехтованию с отцом, и оказалось, что сегодня они будут заниматься не одни. Не прошло и часа с отъезда родных, как в поместье появилась Элизабет. На этот раз её привел ни Дэвис, ни слуга его, привела дама. Её отец представил как мадам Авердин. Заинтересовало Кенуэя иное: почему у обоих было оружие, и одеты они были в мужские наряды, скрытые длинными накидками с капюшонами.       После вида сестры и матери в роскошных платьях, видеть на месте них в приёмной Элизабет и Авердин в мужских… Стало по меньшей мере странно. А отец той странности не заметил, заверял мадам, что вернёт Элизабет в целости, и Авердин оставила их. Дальше произошла ещё одна странность: Элизабет стояла недалеко от Хэйтема в зале, оставив накидку слуге.       — Отец? — осторожно позвал Хэйтем, когда устал не понимать очевидного, да никто ему и не пояснил!       — Да, сын? — Отец отреагировал с таким спокойствием, будто всё само собой разумеющееся.       — Почему она сегодня с нами? Разве она может держать клинок? — Он довольно пренебрежительно качнул головой на стоявшую рядом Элизабет.       Рид не ответила. Хэйтем лишь заметил, как она слегка склонила голову, исподлобья покосилась на него, совершенно недобро. Но Хэйтем выдержал её взгляд, распрямив плечи и чуть вскинув голову — разница в росте доставляла неудобства.       — Тебе заиметь соперником другого человека — хорошая практика, — спокойно ответил отец.       Хэйтем дёрнул на него головой, нахмурился и ясным стало едва. Он, не обдумав, задал следующий вопрос:       — Но почему Дженнифер тогда не с нами?       Отец вдохнул, глаза его будто потускнели. Хэйтем, несмотря на частое идеализирование отца, в этот момент подловил себя на странном ощущении — он ожидал услышать ответ и разобраться! И теперь сознание металось, не понимая: отчего если Элизабет такая же девчонка как Дженнифер (это и не требовало доказательств, в самом деле), то почему сестра не была приобщена к их разговорам, а теперь отец будто воспользовался предлогом званного обеда, чтобы заняться и с ним, и с Элизабет!       Во рту Хэйтем будто уловил горечь — не то, чтобы он так сильно ратовал за сестру. В самом деле: после частого пренебрежения от неё и указывания ею ему собственного места, обидных уколов иглой и неприятных обзывательств, он до появления Элизабет чувствовал собственное превосходство, занимаясь с отцом. Будто мстил Дженнифер, коль не мог ответить достойно словами или также уколоть её иголкой. Теперь он определённо ощущал иное, которому лишь спустя время найдёт определение. Пока же коротко — будто неправильно.       — У неё нет к этому желания, Хэйтем. Заставлять её я не стану, — ответил коротко отец, вырывая сына из потока мыслей.       Хэйтем нахмурился — не поверил, но допытываться не стал.       Пока решил принять за данное присутствие Элизабет рядом, как принял за данное её молчаливое присутствие в разговорах. Но считать её соперником? Хэйтем покосился на неё, как приметил, как Элизабет косилась на него — будто во взгляде её он отыскал схожее. Оба явно были не в восторге от идеи отца сделать их соперниками друг друга.       — Я бы для начала сразилась с вами, мастер Кенуэй, — проговорила Рид и подняла взгляд на отца. Хэйтем понял — обратились не к нему. Оттого удивлённо поглядел на отца, неужто он станет сражаться с ней?       Станет.       Отец кивнул с улыбкой, принимая предложение. Хэйтему пришлось отойти, встать поодаль, да всё глубже он падал в свои мысли.       Какая же глупость, глупость происходила! Куда ей? А она знала, как управляться с оружием? И почему отец ей так подыгрывал? Или может всё это какая-то шутка? Всё, что тянулось со знакомства и до сего дня?       Отец и Элизабет обнажили сабли будто не из шутки, а вот защитные перчатки надевать оба не стали, отчего мыслями Хэйтем подумал всё же на шутку. Он замер, угрюмо глядел на обоих, всё не верил. А потом… Оба по готовности сошлись в поединке, и мальчишка притих, сделался совсем незаметным и стал внимать всем естеством.       Соперники схлестнулись в поединке, точно в танце. И танец этот едва походил на тренировку или учебное фехтование, чего уж — само фехтование! Оное имело строгие правила и такие, где джентльмен не должен был покалечить смертельно другого джентльмена, лишь задеть его, что было достаточным дабы отстоять честь. Фехтование давно обрело больше показательное, традиционное, манерное, исключая военных. Это уяснил Хэйтем из истории, так его учили другие нанятые мастера.       Отец и Элизабет сражались не по правилам. Хэйтем дрогнул, когда Рид, отведя удар отца, дала ему пощёчину — немыслимо! Но вскоре отец вернул должок, и Элизабет оказалась на спине, вовремя откатилась и поднялась. Тумаки, удары руками, комбинация их с клинком, следом разрыв дистанции и лёгкая передышка.       — Мастер Дэвис хорошо тебя обучил, — похвалил отец. Хэйтем почувствовал укол в груди.       — Мастер Дэвис порой осторожничает, как и мастер Авердин, — ответила Рид и подняла саблю, заняла исходную позицию.       — Не проси большего, коль не готова к нему, — наставлял родитель.       — О! — хмыкнула Элизабет и осторожно закинула саблю на плечо обухом к коже. — Вы полагаете не готова? — паясничала она. Хэйтем удивлённо поглядел на неё, признавая насмешливость в голосе. — Эдвард Кенуэй, не следует ли мне спросить, готовы ли вы тряхнуть стариной? Не покрылись ли пылью и туманом Лондона, м?       Она склонила голову, глянула на того исподлобья, точно заигрывала. Нет, не то слово. Провоцировала! «Ну и наглость!» — задохнулся Хэйтем от увиденного. Неужто отец пойдёт на такое?       Родитель засмеялся, свободной рукой отряхнул с плеча пыль, будто действительно она там осела, что вызвало у обоих усмешки, следом направил в её сторону остриё сабли:       — Попробуй повалить меня, салага, для начала. Острый язык хорошо, но что толку от него без острых манёвров и металла клинка, м?       Провоцировали. Оба. Друг друга. И это сработало. Элизабет опрометчиво перешла в атаку. Родитель её ждал. Они продолжали взаимные тычки, переходя из атаки в оборону и пересекая площадку то в одну сторону, то в другую. Хэйтем смотрел дальше внимательно, подмечал уже детали.       Элизабет вела себя дерзко, рискованно, почти кидалась постоянно в атаку, будто точно не продумывала каждый свой шаг и не просчитывала соперника. Родитель отличался спокойной холодной уверенностью, несмотря на слова, полные смеха. Он медленно, стойко теснил её, изводил, заставлял больше двигаться. Отчего вскоре Рид выдохлась быстрее, а там отец и подловил её.       С громким шлепком она оказалась на полу, клинок отскочил со звоном в сторону, остриё сабли отца ткнулось в шею Рид.       — Мелкая собака громко тявкает о своей важности, но быстро трусит от опасности, коль зубы маленькие и она одна. Большая собака не гавкает, ей достаточно прорычать, она знает свою силу, но и её могут загрызть мелкие псины стаей. Лиса же поступает хитрее — не гавкает и не рычит, использует навык свой и слабости других. Иначе думает, Рид. Думает. — Отец убрал клинок и протянул ей руку.       — Тяв, тяв! Сэр, — со вздохом хватаясь за руку родителя, парировала Элизабет. Отец потянул её на себя, помог встать. Оба засмеялись, а Хэйтем вдруг подловил себя на том, что не дышал.       Он с упоением смотрел за поединком, хватался за мелочи и теперь, задышав, отвёл взгляд — всплыло из памяти одно из наставлений: «Слова менее доказательны действий» И если Хэйтем и ждал доказательств, то Элизабет предоставила их сполна действием, а не вступив с ним в открытый словесный спор.       — Хэйтем, — подозвал его отец, и он поспешил подойти, чтобы уже начать тренировку.       Такие встречи стали постепенно чем-то обычным: Дженни с матерью уезжали на обеды, Отец тренировал Хэйтема и Элизабет. Хэйтем вскоре признал — Элизабет хорошо владела клинком, но не превосходно, как отец. Она чаще оказывалась на полу в сражениях с родителем, и вместе с тем Хэйтему не удавалось отправить её на лопатки. Поначалу он списывал всё на то, что та девчонка, как с ней-то можно бороться? После, пересилив предрассудок (иного было не дано) думал, что причина в разнице роста, спихивал все свои неудачи именно на данный параметр, потом же, имея неосторожность пожаловаться на это отцу, получил очередное нравоучение. Заместо сетования на их разницу, Хэйтем стал менять тактику боя с Элизабет.       Рид на лопатках так и не оказалась, однако стала осторожничать и менять свою. Это стало первой брешью девчонки, для Хэйтема — маленькой победой, подсластившей его довольство.       Стоило и признать, Хэйтем разгадал, почему отец принял такое решение: мастера по фехтованию ограничивались манерным, исключительно правильным боем. Когда как и отец, и Рид имели словно военную тактику, где бой не останавливался с нанесением царапины и порезами одежды. Элизабет словно стала между ними, что касалось навыков. Хэйтем мог учиться и приближаться к уровню Рид, как она стремилась приблизиться к уровню родителя. И отработка ударов с Рид давалась легче Хэйтему, чем с отцом. Родитель раньше вынужден был сильно сдерживать силу удара, убирать некоторые приёмы, делать очевидную поправку на навыки ребёнка, что порой у него и вовсе не получалось.       Вместе с тем Хэйтем ощущал понемногу стыд перед Элизабет за выказанные предрассудки касательно её навыков и желал объясниться. Желание это только укрепилось, стоило ему заметить очевидную грусть, появившуюся у Рид в последние занятия. Когда отец объявил перерыв, Хэйтем решился.       Рид вышла через дверь, что выходила во внутренний сад, оттого Хэйтем решительно направился за ней. В первые числа марта в Лондоне чуть потеплело, растаявший снег смешался с грязью, отчего сад был не в лучшем состоянии: слуги только-только привели в порядок каменные дорожки, деревья и кустарники стояли голыми скелетами, дальше возвышался забор и обступали дома соседей. После тренировки ветерок лизнул разгорячённые щёки, забрался под рубашку, побежал по коже, отчего Хэйтем поёжился и шагнул к Элизабет.       Она сидела на ступеньке, прислонившись спиной к балясине. Пальцами уже отщипывала кусочки от булочки, да кидала их налетевшим воробьям и синицам — птицы с опаской поглядывали на девицу, вместе с тем желание есть было сильнее, оттого один за другим они хватали кинутые кусочки, выискивали крохи, да только мигом разлетелись, стоило Хэйтему подойти ближе. Теперь пернатые разбойники расселись на голых ветках яблони, щебетали, будто осуждали мальчишку. Элизабет поглядела на него, да ближе прижала к себе булку, почти убирая с глаз. Хэйтем приметил это.       — Мисс Рид, — обратился он к ней и замер. Хэйтем решительно отыскал её, направился к ней, вот и всё на что хватило решимости. Слова будто не лезли, более того из-за стремление девицы припрятать булку он подумал, что напугал её.       — Да, мистер Кенвей? — подчёркнуто с акцентом парировала Элизабет, улыбнулась и, убрав ногу со ступени, указала рядом:       — Присаживайтесь, коль почтили меня своим присутствием.       Хэйтем возмущённо покраснел — издевалась! Предложение принял — шлёпнулся рядом. Элизабет, сгорбившись, продолжала подманивать птиц. Разбойники один за одним пикировали и вскоре затеяли нешуточные бои между собой за крохи, пускай и часто кусок побольше находился буквально за спиной пернатого.       — Чего хотел? — Рид не паясничала, спросила спокойным голосом и прямо.       Хэйтем поглядел на неё, вдохнул и медленно выдохнул, собрался с мыслями.       — Заметил, что вы грустны в последнее время, мисс Рид, — а вот мальчишка продолжал выдерживать строгую беседу, что заставило Элизабет хмыкнуть и улыбнуться.       — Ее-е-сть такое, — растянула Элизабет, отщипнула кусочек от булки, только его направила в рот. — А тебе-то чего? Больше всех надо? — Она поглядела на него в упор, упёрла руку локтем в колено и кулаком подпёрла щёку.       — Я… — Хэйтем растерялся кашлянул, идея принести извинения не казалась хорошей, хотя может она так общалась, потому как зла была, а не расстроена? Вполне справедливо. — Я думал, это из-за моих… — Он замялся, на это Элизабет вдруг удивилась и выдала многозначительное:       — Оу.       Кенуэй замолчал.       — Ты думал, это из-за того, что ты усомнился, умею ли я владеть клинком? — Она широко улыбнулась.       Хэйтем совсем потерял нить, лишь выдал:       — Да.       Рид посмеялась и покачала головой:       — Расслабься, Кенвей. — Она вдохнула, отвернула голову и, приметив, как птицы растащили крохи, отщипнула им ещё от булки. — Меня это не задело. Вы все такие поначалу: думаете, раз девчонка, то ничего и не могу. Особенно в делах, где оно только для джентльменов! — На последнем слове тон повысила, ёрничала.       — Да не думал я так, — буркнул Хэйтем и отвернул взгляд на птиц.       — Ой? — Элизабет поглядела на него, Хэйтем на неё. Кенуэй вздохнул и вернулся вниманием к пернатым, Рид победно улыбнулась.       — Сам думаешь, почему твоей сестре нельзя, а? — шепнула она, Хэйтем понял — говорили тихо, чтобы никто и не услышал. Он косонул взглядом на Элизабет. Девчонка его взгляд истолковала по-своему:       — Что? Думаешь, почему Кенуэй, — вот отца правильно произнесла! — не разрешает ей?       — Только потому, что у неё нет желания, — словами родителями шепнул в ответ Хэйтем.       Рид фыркнула, Кенуэй догадался — чушь сморозил. А что не так?       — И именно из-за отсутствия желания она на тебе, которому дозволено, так срывается, а?       Хэйтем замер, осмотрел Элизабет удивлённо, только и хлопнул глазами.       — Что? — продолжала она. — Вы ж как с-с-собака с котом. Ругаетесь постоянно.       — Вы подслушивали? — шикнул он почти угрожающе, что Рид лишь повеселило:       — Ой, много вас подслушивать надо! — Элизабет установила ноги на ступеньку выше, — Одного взгляда понятно!       Хэйтем покривил губами, насупился, захотел даже уйти — ну и чего он, спрашивалось, к ней полез? Стыда и вовсе теперь не чувствовал. Чувствовал только какое-то колючее негодование.       — Так все братья с сёстрами ведут себя, — попытался оправдаться он.       — Ты сам-то себя слышишь? — заискивающе растянула Элизабет, покосилась на него, следом взгляд на пернатых вернула.       Хэйтем-то слышал, как и слышал Элизабет, да что-то подсказывало её тоном, что она вновь успешно ловила его на какой-то очевидно сказанной глупости. Кенуэй задумался, припомнил сестёр Доусон, их веселье, смех, дурачества вместе — выходит, не все так вели себя. Оттого он капитулировал:       — Я не думал о таком. А вам тогда почему можно?       — У отца спросишь, — брякнула Элизабет, насупилась, подсобралась, Хэйтем понял — продолжать не хотела. Тему оставили, правда вопросов у Кенуэя стало больше.       Оба просидели немного в тишине. Рид то птиц кормила, то себя подкармливала. Воробьи с синицами носились перед ними, чирикали, а когда на ветки яблони присели голуби моментально затихли. Косились на больших птиц недобро как-то.       Концы пальцев начали чуть мёрзнуть. Уходить Кенуэю при этом не хотелось, что-то было новым для него то, как они здесь сидели с Рид и птиц кормили. Да и девчонка не прогоняла его, как Дженни, оттого Хэйтем пользовался моментом.       Элизабет вдруг толкнула его плечом и протянула разломленный напополам остаток булки. Хэйтем взял его, чуть помедлив. Так теперь оба стали кормить пернатых, да наблюдая за Рид, Кенуэй иногда и сам надкусывал — после занятия всегда разгорался аппетит, таскать по дому было запрещено, няньки, ловив, ругали. Сейчас же во внутреннем дворе никого, кроме Элизабет и Хэйтема не было, оттого почему бы и не нарушить запрет?       Рид вздохнула. Кенуэй поглядел на неё.       — Грустная я оттого, что друзья оставили меня.       — Умерли? — тихо предположил Хэйтем.       — Нет, ты что? — Элизабет уставилась на него удивлённо и хохотнула. — Нет, — вновь сделалась грустной, — просто уехали далеко-далеко, а в Бр… кхм, — замешкалась, — а там, где я сейчас живу, я не особо с кем общаюсь.       Хэйтем пригляделся к её лицу, особенно к глазам — и в дневном свете точно теперь определил, что те отливали тёмным деревом, почти чёрным в плохом освещении. Сейчас глаза у Рид действительно были грустными.       — Понимаю, — протянул Хэйтем, припомнив собственное.       — Да по тебе и видно, — растянула Рид без особой язвы, скорее как-то тоскливо? Кенуэя вот только это оскорбило, и он поглядел на неё уязвлённо, пробормотал:       — Прошу прощения?       — У родителей проси. — Элизабет пожала плечами, пригляделась к нему.       Хэйтем нахмурился — с чего бы это он у них должен просить? Рид пояснила на вдохе:       — У тебя всё по глазам вижу. Глаза — это ведь зеркало души, только и зеркала порой кривят. Если о взрослых говорить. И глаза у тебя серые и грустные. Тоскливые. — Она цокнула и отвернула голову на пернатых. — Одиноко тебе, Кенвей. Одиноко. В огромном доме-то, где сестра пилит, мать с отцом бегают как няньки, ну и всё такое… Сам вижу понимаешь.       Хэйтем покривил губами — он и не знал, как и что сказать. С одной стороны, дерзкая наглость! И будто бы обидно и больно, почему она так о нём говорит? Неужели и впрямь всё настолько увидела? А может и не видела, знала по собственному? С другой, и видела, и знала, и как-то в этом стало не так больно.       И слово вот.       Одиноко.       Послышалось хлопанье крыльев — меж воробьёв и синиц опустилась первая голубка. Серая она осторожно стала подбираться к ним, поглядывая на детей. Хэйтем отщипнул кусочек, кинул ей, голубка отлетела подальше, а пока думала, кусок уворовал воробей, скрылся на яблоне и был таков.       — И у вас совсем тоже никого нет? — Кенвей проследил за воробьём, следом поглядел на голубку.       — Почему нет? — вдохнула Рид. — Есть знакомые на пристани, я к ним хожу, только это как бы тайна…       — Я никому не скажу, — протараторил Хэйтем.       — Да тебе и некому, — хмыкнула Элизабет. Хэйтем насупился и брякнул, наморщив нос:       — Отцу могу, — парировал он важно.       Элизабет вскинула бровь.       — И что он сделает?       Кенуэй растерялся:       — Эмммм…       — Не шантажируй, коль не знаешь, на что давить и кто может надавить, Кенвей. — Элизабет ткнула пальцем ему в лоб, посмеялась. Хэйтем потер место тычка, поглядел на неё и вдруг спросил:       — А меня к ним можете взять?       Элизабет удивилась.       — К вашим знакомым на пристани.       Рид нахмурилась, оглядела его ещё так ме-е-едленно, будто изучала досконально. Кенуэй замолчал, глядел непонятливо, всё заставлял себя не сказать глуповатое «да что?»       — Тебя? Домашнего ребёнка? На пристань? — пробурчала Рид, губы скривила. — Не смеши подштанники мои.       — Не такой уж я и домашний!       Элизабет косонула так язвительно, что Хэйтем и подавился возмущением. Отвернули взгляды на птиц — вот пернатые хорошие. Сражались только за еду, да не глядели косо и не говорили с иронией или язвинкой.       Кенуэй раскрошил остаток своего кусочка и поёжился. Холодно.       — Чёрт с тобой, — буркнула Элизабет рядом. — Уложишь на лопатки, возьму с собой.       Хэйтем улыбнулся, поглядывая на неё — неужели?       — Мне даж интересно, протянешь ли, — усмехнулась она и остатки своей булки в себя закинула. Хэйтем нахмурился. Элизабет облизнула палец большой. — Хорошо у вас всё же готовят.       — Вы что с кухни стащили? — угрожающе начал Хэйтем.       — Нет блин! Сбегала купила на пару кварталов ниже, — язвила Рид и поднялась. Похлопала руками, стряхнула крошки с одежды, да хлопнула Хэйтема по плечу. — Расслабься! Будто сам не таскал никогда…       Хэйтем хмуро поглядел на неё. Элизабет это веселило.       — О-о-о, — растянула она на его взгляд. — Серьёзно?       Кенуэй поднялся, встал на ступеньку выше — ай, да всё равно ниже.       — М-да-а-а, — весело потягивала Рид дальше. — Пойдём в зал, холодно уж.       Элизабет направилась обратно, Хэйтем поглядел ей вслед, следом — на пернатых. Ладно с этой булкой, птиц покормили, но а что же его потянуло попроситься к Рид? Да и на пристань? Место, где по слухам нянек, всегда много несчастных было и где он никогда и не был. Секундный страх сковал его, после же с новой мыслью уступил место азарту — пристань пристанью, а вот уложить Рид на лопатки хотелось больше! Оставалось только подумать, как?..