Сирота

      Знакомство приносило первые результаты. Хэйтем и Элизабет, поначалу избегавшие друг друга (но не сильно-то успешно), теперь словно «оттаивали», как снег на улицах таял с приближением весны. Друзьями их назвать — спешно, решил Эдвард, однако ходить хмурыми, да с той же хмуростью глядеть на друг друга, вроде как и оставили. В последнее время Кенуэй подмечал и азарт, с каким оба приступали к тренировкам, словно точно о чём-то договорились. И Эдвард был и не прочь, что у двоих могли появиться тайны.       В конце концов, обходя частое желание Тессы обхаживать сына и укутывать его во всевозможные виды заботы, Хэйтем нуждался в друзьях, и если Элизабет могла стать ему другом, то почему и нет? Рид могла стать и больше и уже делала это: а именно стала разрезать этот кокон материнской заботы, в какой жена окутала сына и что уже давало пагубные плоды. Во многом в виде зазнайства, иногда подмечаемого убеждения «лучшего из лучших» и ощущения собственной непогрешимости…       Эдвард не винил Тессу — Хэйтем первый для неё ребёнок, к тому же наследник по всем канонам. Сложно было и впрямь удержаться, да не начать создавать всяческие «махровые» условия, лишь бы сберечь его и протянуть счастливые моменты детства. Эдвард чрезмерную заботу и поползновения жены к «махровости» не разделил, когда же разговоры с Тессой не дали ничего здравого и Хэйтем подошёл к первому этапу осознанности, он стал создавать противоположные заботе условия: ввёл фехтование, борьбу, учение. Вот только и в них Тесса пыталась влезть, благо пока недоступным оказались тренировки и общение, какое давал лично Эдвард сыну.       Порой Эдвард ловил себя на мысли: Тесса его прошлую жизнь считала книжным приключением, какие описывались в глупых романах, как и приключением для него стало завоевать подобного человека и всенепременно поместить себя в этот роман, сказку. Историю, где: пираты — не мерзавцы, а благородные борцы за свободу; корабль — это красивые закаты, а не бури, шторм, иногда мерзопакостный штиль на исходе припасов; и даже запах пороха — романтика! Но никак не сопровождающиеся с ними запахи крови, пота, оторванные конечности, поражение матросов осколками, грязь, срам и те самые ужасы, но в малых масштабах на улицах Лондона, от которых Тесса укрывала Хэйтема.       Стоило ли говорить, что и намерение Эдварда сделать из Хэйтема последователя Братства, ассасином, убийцей — и неважно откроется ли у него дар или нет — Тесса не воспринимала с должной серьёзностью. Скорее считала это таким далёким, нескорым и продолжала со всей материнской токсичной заботой помещать Хэйтема в душащую «махровость».       Эдвард ругаться с Тессой не желал — это бы не помогло, более того жена имела удивительно-утончённые особенности изворачиваться так, что Эдвард чувствовал себя и вовсе виноватым по итогу. Да и любил он её, чего таить. В дипломатию и силу убеждения — не очень-то и мог. Потому со всей ответственностью Кенуэй пошёл окольными путями: поначалу через Дэвиса, теперь через присутствие Рид в доме.       И.       Полегчало!       Рид стала действенным клинком, работавшим лучше прочих ухищрений: не зависела от Кенуэя-старшего, жена не могла влиять на неё, с Хэйтемом не носилась (о, как сын бесился!) да и обладала достаточными знаниями и навыками, чтобы чему-то отпрыск всё же научился. Платой за это для самой Элизабет стали, как верил Эдвард, разговоры с ним. Вроде он даже видел, как Рид ощущала себя легче, спокойнее, не как в Братстве.       Вместе с тем Эдвард слишком хорошо знал жену, подмечал её прищуренный острый взгляд и уже имел честь послушать вкрадчивые вопросы, оттого вопрос времени, когда Тесса заикнётся о доподлинном присутствии Элизабет в доме, ещё хуже — если узнает за подобные тренировки. Пока же жена молчала, собирала информацию, Эдвард наблюдал и философски решил давать отпор проблемам по мере их поступления.       По закону подлости первой обо всем узнала Дженнифер.       В день, когда Эдвард пребывал в куда приподнятом настроении. Всё потому, что на тренировке Хэйтем-таки повалил Элизабет, к удивлению последней. Вышло это не совсем по-честному: оба настолько увлеклись сражением, в ходе него метались из конца зала в другой, умудрились повалить стойку с деревянными мечами, и именно об один снаряд Рид запнулась и грохнулась — не без подвода Кенуэя-младшего к этому исходу. Сын намеренно её оттеснил в ту сторону, перед этим, естественно, запутав. Грамотно использовал окружение, учитывая куда больший опыт Рид. Взял хитростью. И итог не заставил долго себя ждать.       Эдвард ликовал. Хэйтем тоже.       Родитель, конечно же, заметил, как оба ученика после о чём-то переговаривались заговорщиками, но это даже услада для отцовского сердца, успокоило.       А вот вечер принёс разговор с Дженни.       — Я не понимаю! Я не понимаю, отец! Почему ей можно, а мне нельзя? Почему?!       От голоса дочери в ушах звенело, голова разболелась. Дженнифер лишь распалялась и больше становилась похожей на Кэролайн.       Нет, не совсем.       Кэролайн была мягче. Она умела говорить, парировать, задавая вопросы, наводить на мысли и заставляла сомневаться. Почти никогда не кричала. Больше упрашивала. Дженнифер сейчас рубила с плеча, подобно Эдварду. В этом она была похожа больше на него в минуты бури, а вот лицо… Точная мать. И к сожалению, Эдвард слишком хорошо знал его: вскинутые брови, потухшие глаза, губы, сжимаемые в тонкую полоску. Абсолютное выражение человека, которого снова предали.       — Дженни, пожалуйста… — Эдвард помассировал пальцем переносицу, прикрыл глаза, скорее зажмурился.       — Что, пожалуйста, отец? — Голос её дрожал.       На дрожь Эдвард поднял взгляд, замер, вид Дженнифер задел его точно ударом молнии — стремительно и резко. Он вздохнул. Спустя десятилетия теперь-то Эдвард начинал понимать, как тяжело Кэролайн было с его-то упертостью в далёкие годы и его заносчивостью.       «Что в итоге ни к чему не привели»       Дженнифер продолжала:       — С момента, как появилась Элизабет, всё к верху дном. Ты, — она указала на него пальцем, — с ней говоришь, ты её приобщил к беседам с Хэйтемом! Не меня!       Она перевела дыхание. Эдвард пытался вспомнить, как успокаивала бури Кэролайн, да поймал себя на очередном — он не умел этого делать. Он не умел успокаивать и поддерживать, особенно, когда преданным чувствовал себя собственный ребёнок.       По его вине.       — Теперь она не только ошивается у нас в доме, — палец ткнулся в пол, — ты начал использовать званные обеды, чтобы обучать их фехтованию. Не меня! А сопляка и девчонку, которая неизвестно… — Дженнифер всплеснула руками, тщетно пыталась не сквернословить. — неизвестно кто она вообще такая?! И почему чужая девчонка получает больше, чем я?       Стоило Кенуэю сделать ещё шаг, как Скотт отошла, не позволяла приблизиться. Не готова.       — А может, и не чужая она, а, отец? Может, очередная незаконнорожденная, да? Только почему…       Это уж было слишком. Эдвард не сдержался:       — Хватит, Дженнифер, — рявкнул он.       Понадеялся, будто это позволит успокоить бурю. Да только возымело иное: в глазах Дженнифер появились слёзы. Их она почувствовала, оттого отвернула лицо, сделала глубокий вдох, выдохнула и сглотнула. Эдвард подошёл, положил руки на плечи, дочь дрогнула, но не стала уходить, только повела плечами в слабой попытке сбросить прикосновения. Кенуэй не отступил.       Дженифер повернула голову, нацепив обратно маску надменного спокойствия — тщетно. Буря не окончилась, видно было по глазам.       — Почему ты так со мной поступаешь? — заговорила дочь тише, надрывно, да глядела прямо в глаза, и в этом вновь до воя глубоко внутри напомнила Эдварду всем своим видом мать. — Почему, отец? Я… Я не достойна тебя? Я не достойна заниматься тем, что знает девчонка чужая? Чему обучают Хэйтема?       — Не в этом дело, — слабо проговорил Эдвард, провёл по её плечам, всё пытался более достойных слов найти, не получалось. Дженнифер всё говорила словами матери и голосм её, точно вскрывала старые раны:       — Почему?       «Почему Эдвард?» — голосом прошлого сказала Кэролайн.       И голос повторялся снова тот устами дочери:       — Почему…       Она сглотнула.       Эдвард не ответил.       Дженнифер закивала головой, отвернула её и заговорила дальше, не обращая внимание обратно на отца и пытаясь совладать с тоном:       — Когда ты вернулся, я думала вновь обрела родителя. Обрела тогда, когда ты рассказывал о себе. И всё пыталась не злиться! Оправдывала тебя перед собственными обидами! Пыталась понять, ибо знала — теперь нас двое осталось против всего мира. И надо держаться вместе, быть семьёй.       Эдвард отвёл взгляд. Дженнифер, судорожно вздохнув, продолжила:       — Потом мы поселились в Лондоне, и появилась Тесса, — она сглотнула. — Я думала — ну так, ничего! Просто она помогает нам, и мечтала. О, как я мечтала, что ты начнёшь меня учить. Ведь нас двое: ты и я против всего мира, как из твоих историй, и как полагалось дочери и отцу.       Дженнифер нашла в себе храбрости посмотреть на отца. Глаза её высохли, потемнели, глубоко в них пылала не обида, разгорался гнев. Эдвард решил, как в море — дать буре разбушеваться, пускай дочь говорит и высказывает:       — Но затем ты сделал её своей женой. Нас должно было быть трое, но я не признала её, что ты отлично знаешь. Ты принял моё решение, как и я приняла твоё — пускай новая женщина будет в доме, хозяйка её. Потеснила меня по праву старшей, стала наводить свои порядки, запрещать мне читать литературу, навязывать ненавистное вышивание и достойные брошюры, от которых только тупее и делаешься! А ты всё бегал с ней, вы в любви были. А я всё ребёнком ждала и ждала, что отец начнёт меня учить, и я пойду по его стопам.       Скотт вдохнула глубже, будто собиралась нырнуть и копнуть ещё глубже.       Сделала:       — Потом появился Хэйтем. Весь дом носился с ним, носится сейчас, а я в тени. Как и всегда. Не дождалась. Наблюдай, Дженнифер, наблюдай и смиренной терпи, вышивай, будь фарфоровой куклой, которой разве что ездить на званные обеды, флиртовать до тошноты. И теперь Дженнифер должна терпеть появление девчонки, обученной всему тому, о чём я только мечтала, — говорила она всё злее и злее.       Эдвард и не догадывался.       Эдвард не понимал, сколько боли пришлось выдержать…       «А ты понимал когда-то?» — голосом Кэролайн спросило подсознание, и перед глазами на месте Дженнифер появились все другие, друзья и товарищи, оставленные в прошлой жизни. В той, где он ещё был полным дураком, не слышащим никого и заботящимся только о себе.       «Что-то изменилось, Эдвард?» — это будто спросила Мэри Рид.       Дженнифер решилась на последнее:       — Ты сделал мне больно, маме сделал больно. И мать я уже не верну, но почему ты продолжаешь делать больно мне? Почему?       — Потому что я боюсь тебя потерять, — выдохнул, наконец, Эдвард и посмотрел прямо. Дочь опешила, вскинула брови — не ожидала. Эдвард воспользовался этим, продолжал:       — Я хочу дать тебе всё, чего не смог дать матери, и обезопасить тебя, дать ту жизнь, которой мы с ней не смогли прожить вместе. По собственной глупости и упёртости.       Дженнифер улыбнулась теплее (как показалось Эдварду) — действительно, король пиратов вдруг признался в своей упёртости! Где ж видано такое? Эдварду стало с самого себя смешно.       Дочь положила руку поверх его, из поддержки. Буря вроде затихала. Оба разглядывали друг друга, затем она продолжила стоять на своём, но говорила мягче:       — Ты обезопасишь меня, научив владению клинком и дав знания эти, а не запирая в золотой клетке.       — Дженнифер, — Эдвард покачал головой, взял её ладонь руками. — Тот путь, которого ты желаешь, он полон опасностей, потерь, крови и грязи, боли — от них я хочу сберечь тебя. Как ни сберёг твою мать.       Дженнифер дрогнула.       — Да, это моя вина. И я не смог её искупить перед твоей матерью, сдержать обещания. Ни перед ней, ни перед друзьями — и Элизабет дочь также погибшей отчасти по моей вине женщины.       — Она твоя?...       — Нет. — В глазах Дженнифер облегчение, у Эдварда же кошки скреблись. — И я буду искуплять вину перед всеми долго. Но главнее для меня моя семья. И сейчас я стараюсь делать всё, чтобы у вас были возможности, чтобы вы ни в чём не нуждались.       — Не спрашивая меня? — всё же упиралась дочь. — Может, мне и не нужно этого, я хочу пройти твой путь…       — Дженнифер, услышь, пожалуйста.       — Как и ты услышь меня, пожалуйста! Отец! — вот снова! Голос пошёл вверх. — Я не смогу защитить себя, умея вышивать и играть на фортепиано. Как и не обезопасят нас наёмники, коль не желаешь ты прибегать к помощи Братства. И ты не учишь меня. Не учишь! И разве могу я назвать заботой о моей безопасности то, как ты и Тесса подкладываете меня под других господ и…       — Следи за языком, Дженнифер! — возмутился Эдвард, пальцем пригрозил. Дженнифер воспользовалась этим — отступила, да подальше.       Тяжело задышала, глядела загнанно, уязвлённо, зло, точно Эдвард теперь видел в ней себя. Оба упёрлись и не желали отступать, искать компромисса, диалог обречён.       — Что? Разве не этого хотите вы с Тессой, а? Чтобы мужем моим всенепременно стал Берч?       — Он сможет обеспечить твоё будущее, он любит тебя, — Дженнифер фыркнула, Эдвард всё повышал голос. — Он джентльмен.       — Он ничтожество! — огрызнулась дочь.       — Дженнифер, — предупреждающе начал Эдвард. Дочь и не услышала, отрезала:       — Нет, отец, ты не видишь того, что вижу я. И он противоположность всему, что стоит за джентльменом, лишь фантик подтверждение статусу, но не он сам. — Дженнифер перевела дыхание. — Он желает до тебя добраться, и коль я не знаю, чего ему надо, но выясню — с тобой или без!       Эдвард вскинул руками, удивился и проговорил:       — С каких это ты пор берёшь на себя обязанности по безопасности семьи, девочка?       — А ты хочешь исключительно слепого доверия моего, чтобы я верила, что всё будет в порядке? Как верила моя мать?       Эдвард тяжело вздохнул, стиснул челюсти, дочь продолжала:       — Так я — мать отчасти! Я такая же часть тебя, отец. И я терпеть не буду, не собираюсь. Устала и надоело!       — И что же ты делать собираешься? — хмыкнул Эдвард, хлопнул по бедрам и упёр руки в бока.       Дженнифер замерла. В комнате осела звенящая тишина. Эдвард глядел на дочь, вскинув брови, с отчётливой язвинкой в глазах, подталкивал к диалогу, о чём и сообщил:       — Уж очень хочу послушать то, что укрылось от меня, и что видишь исключительно ты.       Дженнифер фыркнула, отвела взгляд.       — Так я и думал, — вздохнул Эдвард, — ступай к себе. Поговорим с утра, сегодня мы много наговорили друг другу.       Кенуэй опустил взгляд под ноги, перевёл дыхание, пытался взять себя в руки. Скотт будто также использовала молчание, дабы совладать с собой. По крайней мере, Эдвард искренне надеялся на то, что у дочери хватит благоразумия.       Не хватило.       — Не поговорим, — вдруг произнесла Дженнифер и загнанно поглядела на Эдварда. — Я не хочу этого. Я устала. Я снова одна, как раньше, поменялись только… декорации. Доброй ночи.       И на том быстро выбежала из кабинета, в спину Эдвард прикрикнул:       — Дженнифер! Дженнифер!       Дженнифер сбежала, умудрившись снова больно укусить. Она знала, конечно же она знала, на что давить куда бить — и не дело тут в недавнем откровении. Она часто отсылала на погибшую родительницу, чью фамилию также оставила как напоминание и себе, и отцу. И коль не обладала клинком, колола словами не хуже стали. Эдвард развернулся, на ватных ногах подошёл к столу — злость распирала и раздирала его, мешалась с воспоминаниями, с голосами мёртвых, что обязательно обвиняли, а ещё с голосом живых, где особо предупреждал Дэвис об этой ситуации.       Желая выпустить ярость и унять гвалт, Эдвард стукнул кулаком по столу с резким:       — Карррамба!       Чернильница опрокинулась, чернила стали заливать документы. Кенуэй поглядел на расползавшееся чёрное-чёрное пятно — как то, что расползалось в душе, отравляло и рождало всё больше самоуничтожительных мыслей.       Эдвард не выдержал. Прихватив рукой часть документов, он резко снёс их со стола с рыком, благо что не прихватил чуть левее — задел бы подсвечник, после опустился перед столом на колени, закинул голову и увидел у окна точно призрак Кэролайн Скотт. Её голос звучал в голове словами погибшей и словами дочери, но увиденная молчала, смотрела так же, как Дженнифер: человеком близким, чьё доверие предали.       — Что я делаю не так… Что… — Пальцами, испачканными в чернилах, Эдвард провёл по лицу. И чернила — или внутреннее пятно переживаний и бремени прошлого? — отразились полосками на щеках и лбу.       Кэролайн не ответила. Лишь смотрела.       А в голове всё шептались друзья-мертвецы.