quo vadis.

итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? (мф. 6. 23)

— я так и знал, что ты допоздна на работе. захлопывается тяжёлая дверь храма, внутри — тревожные жёлтовато-серые потёмки, носятся по стенам гротескные тени от заколыхавшегося свечного пламени. петина ссутулившаяся фигура перед иконой — кульминация, миллиарды вольт напряжения в одной точке на плоскости. — больше нет. меня отлучили от службы за стендап. демьяну хочется сказать, что это звучит как неплохая фраза для начала нового стендапа, но он говорит: — сочувствую, — спохватывается, вспоминает, зачем пришёл, — но исповедать-то ты меня сможешь, по старой дружбе? — да, конечно. демьян задумчиво отходит к кандилу, вынимает свечку — тёплый воск скапывает на ладонь, душно пахнет ладаном, а за окном тают синие-синие тяжёлые сумерки. — сегодня погиб один человек, потому что поверил мне. ну, точнее, в меня, — свечка гаснет от резкого выдоха. — значит, надо покаяться, если не успел сделать что-нибудь для ближних, и осознать, что ты не убивал. голос у пети сочувствующий, но демьяну всё равно хочется некультурно заржать. — кстати, спасибо, что напомнил, — ему смешно и страшно, и эта смесь подкатывает к горлу противной сладостью скисшего молока и чужой свинцовой крови, но при этом слова с удивительной лёгкостью выскальзывают изо рта, — потому что я убивал. — шутишь, — не вопрос, а утверждение. — это ты у нас шутишь, а я серьёзно. бабку свою задушил подушкой, потому что заколебала, карга старая, кашлять и вонять в моей комнате. — господи, — петя отшатывается, закрывая рот рукой, будто и правда шокирован и сейчас скажет что-то плохое, но не говорит, пятна чужой крови на куртке и рубашке будто бы продолжают расползаться горячими красными маками, — слушай, демьян, если ты правда совершил что-то ужасное, у тебя есть шанс покаяться. — у меня шанс? покаяться? зачем? — свечное пламя нервно дрожит перед лицом демьяна, так же нервно дрожит петя, стоя спиной к алтарю, — подожди, ты хочешь сказать, что он и это прощает? — по слову его, нет греха, который нельзя искупить. да неужели, думает демьян. — да? а как же самоубийство? — демьян вдруг подаётся ближе, и оказывается, что глаза у него светлые, злые и какие-то невменяемые, — вот если я прямо сейчас себя тихо-мирно прикончу? он же мне этого, — задувает свечку, и теперь ресницы острой тенью облизывают щёки, — не простит. — тогда ты не успеешь покаяться, — петя пытается боязливо успокоить, руками придерживает за плечи, но демьян выворачивается, — послушай… — господи, петь, ну что за дурацкие правила?! — руки неконтролируемо взлетают, и это совсем не похоже на демьяна, — себя не убий совсем, ближнего тоже, но если покаешься — велком в царствие небесное. какой во всем этом смысл? каждую секунду в мире происходит зло, невинные люди гибнут от рук всяких ублюдков, — нервно дёргается какая-то лицевая мышца, петя испуганно вздрагивает, — а он сидит, сложа руки и ничё не делает — «я всех прощаю». кому нахрен нужно его прощение? кому от него легче? мне не легче. и взгляд у демьяна такой, будто у него вой вместо солнца, а вместо голоса — веревка для повешения. пете хочется заплакать от ужаса, будто от этого что-то изменится, но вместо этого он бессвязно лепечет что-то про книги по православию, а демьян в ответ ошалело размахивает руками, словно шива, а свечи множат его тени. — мне жалко тебя, петя, потому что ты умный чувак, а служишь какому-то слабаку. — а кому мне по-твоему служить? — петя испуганный, и от этого напряжённый и звонкий, словно тридцать серебрянников, рассыпающихся по полу. — да хотя бы себе, петь, — ладони демьяна вдруг оказываются на чужих щеках, пальцы у него тёплые и сухие, а лицо честное, праведное и усталое, и это так не вяжется с тем, что он сейчас говорит, — ты пробовал когда-нибудь служить себе? хочешь выступать — выступай, хочешь пить — пей, хочешь курить — кури, наслаждайся жизнью. ты думаешь, это сатана нас всех искушает? сатана не в силах заставить тебя быть тем, кем ты не хочешь. просто мы все твари. и даже ты, петя. люди мы. и лицемерим, — он достаёт из кармана сигарету, подносит её к свече, пытаясь прикурить, — я знаю, ты хочешь. да нихрена ты не знаешь, думает петя. — так, хватит, — он зло отталкивает демьяна, и это даже неожиданно неплохо, неожиданно правильно, внизу живота неожиданно адреналиново «ухает». — оу, тише-тише. что это, искусство православного боя? — демьян прижат к стенке, у него ноль путей к отступлению, но он все равно не затыкается даже тогда, когда кулак пети маячит где-то у подбородка, — ну давай, петя, у меня встал. издевательски целует бесплотный воздух сантиметрах в шести от петиного носа. и вот это уже точно не демьян, это кто-то молодой, злой и бесстрашный с его лицом. демьян — мамино «надень шапку, дёма, на улице холодно»; прогулки по осенним бульварам; пресный клубничный йогурт из «корзиночки» по скидке сотрудника; невыразительный эпизод невыразительного сериала. но сейчас он говорит «ну давай, петя, у меня встал», и что-то странное происходит — влажный чавкающий звук удара, глухое «ох» и «сука», и демьян начинает булькающе ржать, прижав ладонь к губе. петя пялится сначала на него — сквозь сжатые пальцы бежит красное, а потом на свой кулак, на котором мокро и горячо отпечатывается чужая кровь. библия говорит «не убий». демьян цедит «убей меня», улыбаясь сквозь кровавый рот. библия говорит «возлюби ближнего своего». петя шепчет «ненавижу тебя» и пальцем стирает капли крови с чужой щёки. слава богу, что библия ничего не говорит про секс с антихристом, потому что у демьяна ведь действительно встал. и, кажется, не только у демьяна. за окном вяло клокочет вечерняя улица, а у пети кровь в ушах шумит так, что можно оглохнуть, но он всё равно слышит, как тяжело и прерывисто дышит демьян, глотая свою же кровь. вдох. выдох. вдох. выдох. петя тянет руку к молнии чужих брюк, но демьян останавливает его ладони. — не здесь. «ладно» почти соскальзывает с петиного языка, но тут демьян кивает головой на жертвенник, стоящий в углу. — там. — ты с ума сошёл? — а ты, петь? кто мне губу разбил? — демьян тянет его за руку, и петя почему-то смиренно идёт за ним, словно агнец на заклание, — кто в штаны мне лез, а? — я не… — да успокойся ты, — смеётся, — я же не говорю, что мне не нравится. демьян вскарабкивается на жертвенник спиной, словно садящийся на край парты в качестве протеста школьник, его руки тянутся к петиному ремню, и это кажется неправильным ровно настолько, насколько вообще что-то может казаться неправильным, но низ живота все равно почему-то сводит. петя снова пытается расстегнуть чужие брюки, и на этот раз его не отталкивают, но они путаются в собственных руках, странно переплетают пальцы, пока демьян ёрзает, стягивая свои штаны. в полутьме белеют стройные голые бёдра демьяна, петя нервно смотрит на него, пытаясь понять, что делать дальше, но тут демьян хватает его за затылок и целует, одновременно обхватывая их обоих одной рукой. петя захлёбывается воздухом, чужой тёплой кровью, а перед глазами вспыхивают звёзды — все до одной вифлеемские. — радуйся, равви, — на вдохе сипит демьян, отлипая от его губ, но петя всё равно не до конца понимает, кто кого в итоге предал. наверное, оба, поэтому он прижимается лбом ко лбу демьяна — тот жмурится и никак не может выровнять дыхание — и шепчет, повторяя интонации: — радуйся, равви. демьян запрокидывает голову, впечатываясь макушкой прямо в витражное окно, но всё равно смеётся, а за ним вспыхивает белёсый расплывчатый нимб — отражение уличного фонаря в оконном стекле. петя вздрагивает то ли от страха, то ли от удовольствия. демьян почему-то замедляет движение рукой, и пете хочется ткнуть его локтем под рёбра, но вместо этого он выдыхает: — иуда. — хуже, — демьян мотает головой, — антихрист. но рукой начинает двигать быстрее, да и кровью пахнет под любым именем, и поэтому пете уже и без разницы — иуда, антихрист, да хоть сам сатана — он хватается руками за чужие плечи и завороженно смотрит, как демьян мелко дрожит, как сжимает челюсти, и как трепещут его удивительно длинные ресницы. когда демьян кончает, окна немного дрожат, а в кандилах гаснут почти все свечи, и серая темнота тут же расползается по стенам и потолку. петя смотрит на него, но видит не человека, нет, он видит что-то, чего не может понять, не может осмыслить — аватар индуистского божества, многорукого шиву, пришедшего сюда разрушить его жизнь. демьян замирает секунд на тридцать только для того, чтобы продолжить — обхватить только петю, полностью сомкнув липкие пальцы. — не плачь, — демьян смотрит устало и серьёзно. — что? — ты плачешь, петь. и правда. петя открывает рот, чтобы что-то сказать, но не может. может только всхлипывать и судорожно хвататься за плечи демьяна. — ничего страшного, — демьян вытирает ему слёзы левой рукой, правой сжимая сильнее, — блаженны плачущие, ибо они утешатся… петя кончает, и тут же, словно по волшебству, слёзы заканчиваются. демьян вытирает руки о салфетку на жертвеннике, застёгивает им обоим штаны и спрыгивает на пол так легко и непринужденно, будто ничего и не было, но петя видит, что было — их рты, руки и одежда в засохшей крови, словно они действительно принесли что-то или кого-то в жертву. материала теперь наберётся на целый стендап тур по стране. сольный концерт с названием «всё пошло по пизде». демьян всё-таки прикуривает сигарету от дрожащего пламени свечи (оно облизывает щёки жёлтым и горячим, тени искажают черты лица), затягивается, выдыхая горькую дымную струйку, передаёт пете сигарету. кончик её горит красно-оранжевым в церковной полутьме, петя разглядывает безучастные лики святых на стенах и, сжимая фильтр губами, мрачно думает, что это, наверное, кризис веры или среднего возраста. демьян медленно моргает — гаснут оставшиеся в кандилах свечи, только светится кончик сигареты в зубах пети и его белые-белые ладони, сложенные в молитвенной горсти. — это уже не поможет, — хмыкает демьян. — а я не богу, — голос гулко разносится эхом, — я тебе. библия говорит «не сотвори себе кумира». петя покорно склоняет голову, когда демьян с неизбежной остробритвенной нежностью целует его в лоб, говоря: — иди за мной, и я сделаю тебя ловцом человеков.