love notes on your skin

Когда стук раздается в дверь, уже далеко за полночь. Чонсон поднимается с того места, откуда он медленно, но верно поддаётся тьме, моргая, уставившись на часы. Хмуро морщит лоб. Поздно. Сонхун уже заходил ранее утром, а из близких никто не звонил с предупреждением о позднем визите — кто, стучащий в дверь в такое время, мог бы это быть? Подозрение намеком просачивается в голову, когда он хватает свой телефон и выскальзывает из комнаты, медленно продвигаясь по коридору. Звук ударов о дверь повторяется снова, значительно энергичнее, чем раньше. Осторожно осматривая дверь, он открывает глазок, в надежде подглядеть силуэт гостя. В темноте ночи сложно разглядеть хоть что-нибудь, но Чонсон может выглядеть очертания чёрной массы, привалившейся к стене. Его зрение приспосабливается к темноте, заостряется, когда он щурится, а затем его глаза расширяются, а сам он, нащупав ручку, распахивает дверь, не задумываясь. Сгусток черноты пошатывается и валится в его руки, Чонсон изо всех сил пытается удержать на руках тяжелый вес, настолько знакомый, что в действительности хотелось совершенно обратного. Красная голова ударяется о грудь, ногти впиваются в руки. — Чонвон, — произносит Чонсон в качестве приветствия. Парень поднимает взгляд. — Чонсон, — отвечает медленно и невнятно. Плотный румянец покрыл щеки, его губы, припухшие и покрасневшие, скользкие от слюны, в момент когда кончик розового языка высовывается, чтобы смочить их. Искрящиеся серьги свисают из уха, а его волосы в беспорядке — боль уколом пронзает руки, и Чонсон оглядывается, чтобы найти другую, сжимающую его, довольно крепко, чтобы оставить небольшие отметины. Единственного звучания собственного имени с губ Чонвона хватает понять Чонсону, что он пьяный в стельку. Блёстки омрачавшие глаза, рассыпанные по лицу только подтверждали это, как и оттенявшая шею лента, подсказывая Чонсону, что он был на своего рода вечеринке. Интересно, пришел сюда Чонвон специально или же нет. Чонсон не спешит отстраняться, позволяя Чонвону продолжать свисать с него. Только потому что ноги опасно дрожат, и, кажется, что его колени вот-вот сдадутся. Каким образом он вообще добрался до квартиры Чонсона остаётся загадкой. — Почему ты здесь? Чонвон зарывает подбородок в его грудь, макушка упирается в чонсонову шею. — Скучал по тебе, — бормочет в ответ, и тяжесть оседает в легких, почти душит своим весом. Прошли недели с тех пор, как он последний раз видел Чонвона. Ещё больше — когда разговаривал с ним. Последний более менее конструктивный диалог состоялся в машине Чонсона где-то среди холмистых полей: пили содовую с нездоровым содержанием сахара, глаза Чонсона слишком часто метались к чонвоновым губам, с которых продолжал слетать смех, расплывающимися в улыбке снова и снова — кажется целая вечность прошла с тех пор. Он понимает, что это было очень давно. Всего неделю спустя, после того, как он давил слова, рвущиеся наружу, Чонвон был в чьих-то чужих объятиях, и Чонсон видел это ещё бесчисленное количество раз. Даже у него есть свой предел, это и стало последней каплей. Сонхун всё пытался пригласить его на свидание, вот он и согласился. Лишь бы унять бьющееся сердце. (Он тоже скучал по Чонвону, но признать это — предать Сонхуна в каком-то смысле.) Аккуратно, он убирает цепкие руки с себя. Чонвон вскидывает голову на такие действия, непонимание туманит его взгляд. — Что ж, ты увидел меня, — произносит Чонсон и прикладывает все усилия, чтобы заставить голос звучать отстранённым, равнодушным. Это должно было иметь обратный эффект тому, что происходит: вместо того, чтобы отпустить, Чонвон только сильнее вжимается в него, сжимая ещё плотнее. — Иди домой. Глаза Чонвона дико глядят на него, когда он поднимает голову. — Чонсон… Сердце дёргается в груди, когда губы Чонвона размыкаются, складываясь в слова, что знает Чонсон, но не может слышать. (Слова, которые он хочет услышать, и не важно сколько раз засовывал это желание глубоко в желудок, где оно гноится и разрастается, пока в один прекрасный день не вырвется из горла. Но не сегодня.) Нужно остановить Чонвона, зажать рот рукой, пока слова не взбаломутили голову ещё больше, пока Чонвон ещё больше не запутался в самом себе. Пока этот круговорот любви и боли не возобновился. — Чонвон… — он начинает, уже готов прервать его. Вот только Чонвон больше не говорит. Нет, Чонвон сжимает в кулаке воротник, дергая вниз с таким напором и силой, что должно быть из чистой силы воли. А затем целует его отчаянно, жестоко. Слова перекатываются с его языка на губы Чонсона. Нет сомнений, что он пьян — неуклюжая манера, в который он его держит; то, как он прижимается к нему, достаточно для доказательств, как и вкуса дешевого пива и вишневого блеска, кровоточащего на губах. Чонсон должен отстраниться. Он должен помнить, что он излечился от Чонвона; у него есть парень; он достаточно был привязан к мальчику с вишневыми глазами и острым взглядом, и ещё более острым языком. Он уступает. Прижимает Чонвона ближе, дрожащими пальцами скручивает волосы, смазывает блеск с губ. Прижимает руку к пояснице, целует медленно и нежно, как он представлял себе в машине в конце лета. Сцеловывает вкус алкоголя со рта Чонвона, пока не пьянеет им, пока Чонвон не содрогается, слабо цепляясь за него, пока он не издает слабый стон. Звук просачивается через кожу, жаром крутясь вокруг костей позвоночника. У Чонвона перехватывает дыхание, а на языке Чонсона рассыпается соль, распуская вкусовые рецепторы. Слезы, угадывает Чонсон. Они отделяются друг от друга со вздохом, слюна стекает между ними, щеки влажные. Это не чонсоновы слезы, что смачивают губы солью; глаза Чонвона заполнились слезами, эмоции проявились, словно свет, отражающийся на лице. — Чонсон, — шепчет он. Они все ещё не отпускают друг друга — Чонвон цепляется за складки рубашки, а ладонь Чонсона прижимается к его спине. Чонвон вздыхает. — Я не могу продолжать целовать незнакомцев, притворяясь, что это ты, — его голос влажный и дрожащий, слова выплёскиваются, когда он смотрит вверх. Его лицо крошится по частям. — Пожалуйста, пожалуйста, не смотри на меня так, как будто прощаешься… Не целуй так, будто больше никогда не поцелуешь. Как будто тиски плотно сдавили горло, когда он поджимает губы. Что-то подобное рыданию вырывается у Чонвона, и он снова сжимает пальцы на чонсоновом воротнике, наклоняет, чтобы снова прикоснуться губой к губам. Еще один всхлип, когда Чонсон просто стоит на месте. Руки ловят челюсть Чонсона, вынуждая посмотреть в глаза. — Поцелуй меня в ответ! И он хочет — Боже, он хочет этого так сильно… (Хочет снова заключить Чонвона в объятия, запутаться пальцами в волосах и целовать пока снова не перехватит дыхание, а оголенная кожа не прижмётся друг к другу. Он хочет смыть все те вещи, что делал Чонвон; стереть все имена, которые Чонвон оставил на своей коже, пока Чонсона не было рядом.) Он закрывает глаза, медленно выдыхая. Снова открывает их, видя перед собой плачущего парня, пока сцена не становится нечеткой и расплывчатой. — Ты пьян, — говорит он, а Чонвон подаётся вперёд. — Чонсон!.. — мольба не доходит до ушей, заглушенных звуками Чонсона, собирающего воедино то, что осталось от его решимости. — Можешь занять мою кровать, — продолжает, отказываясь смотреть куда-то в другую сторону, — И одолжить одну из моих футболок. Принесу тебе немного воды. Ногти Чонвона впиваются в руку до шипения и боли. А затем они ослабевают и сдаются. (Чонсон стискивает зубы и борется с текучим ядовитым потоком разочарования, желанием, что продолжал подкреплять Чонвон.) Чонвон пытается отыскать на его лице хоть что-то, что угодно, а Чонсон давит слова, угрожающие сорваться с языка. Он не находит того, что искал. Его плечи опускаются. — Хорошо, — тихо отзывается он. Когда Чонвон обернулся в его футболку, свернувшись на его постели и быстро проваливаясь в сон; блёстки окрашивают лицо, а блеск размазан по губам. Чонсон ногтем счищает остатки со своего лица, слизывает привкус вишни, и алкоголя, и Чонвона с водой, с содовой, с виски. (Но ничто не смывает вкус полностью.) Противоположно тому, что изначально думал Чонсон, он не уходит. Когда Чонсон заглядывает в свою комнату, кровать пуста, покрывала скомканы, а простыни всё ещё хранят след того, как Чонвон сворачивался калачиком. Чонсон уже не уверен, чего именно ожидал. Как будто Чонвон сбежал при первой же возможности. Дабы не наткнуться на последствия своих действий. Что-то близкое к раздражению пульсирует под кожей, только чтобы рассеяться при звонком звуке керамики. Голова дергается туда, откуда доносились звуки, в сторону… кухни? Прошлой ночью они с Чонвоном были одни. Что означало… Не осмелившись поверить в это, Чонсон прокрадывается на кухню, высовывая голову. Он готов к тому, что звуки будут звуковой галлюцинацией, но нет — к его полному удивлению, Чонвон стоит там во всей своей утренней красе, красные волосы взлохмачены, и тёмные мешки под глазами становятся заметнее, когда он подавляет зевоту. Чонсон моргает, не понимая: проснулся он или до сих пор видит сны. Но вне каких-либо сомнений — Чонвон сидит за стойкой, всё ещё одетый в чонсонову футболку. Кажется, он на грани вновь провалиться в сон, челка касается глаз при каждом кивке головы. Пол скрепит под чонсоновыми ногами, когда он заходит, и Чонвон вздрагивает, поворачиваясь в его сторону. В руках чашка с чем-то похожим на горячий чай, пар клубится над ней. Так вот откуда были звуки. — Ты ещё тут, — замечает он. Он совершенно не скучает по манере, в которой чашка сжимается в его руках. — С чего не быть? (С того, что Чонвон никогда не становился свидетелем собственноручно устроенных катастроф. Никогда не желал брать ответственность за то, как изводил Чонсона. Предпочитал тихо ускользать, а затем появляться через несколько дней, ухмыляясь, как будто ничего не произошло.) Игнорируя вопрос, Чонсон достаёт банку с растворимым кофе и подогревает молоко, и Чонвон не торопит его. — Так… — начинает он, сыпля кофейную гущу и наблюдая за коричневым налетом в белом молоке, — Мы поговорим о том, что произошло прошлой ночью? Вопрос удивляет даже его самого. Если Чонвон предпочитает тихо исчезать, Чонсон же предпочитает делать так, чтобы ему это так просто не сошло с рук. Но, возможно, это происходит только потому, что у него даже и не было шанса. Чонвон хохочет звонко и пусто, а чонсоновы кулаки сжимаются. Повёрнутый к нему спиной, он не может видеть выражения на его лице. — Прости, что ввалился к тебе посреди ночи, я доставил тебе проблем… Его слова прерываются, когда Чонсон разворачивается. — Ты же знаешь, что я не об этом. — О-оу, — чонвонов взгляд застревает на чашке. Руки потряхивает (что замечает Чонсон), но не сильно, что могло бы и ускользнуть из внимания. И это, безусловно, ускользнуло бы от его внимания, если бы не то, насколько синхронизирован Чонсон с Чонвоном — как они ориентировались рядом друг с другом; даже в малейшей степени не задумываясь о том, как или когда двигается тот, Чонсон делает то же самое, приспосабливаясь к нему. Как заблудшая, застрявшая луна на орбите Чонвона. — Я не хотел царапать твою дверь… У меня в руке были ключи, и я не понимал… — Чонсон выгибает бровь. Поцарапал дверь? Он не имеет ни малейшего понятия, о чём говорит Чонвон. Проверит позже. Теперь он вздыхает, отталкиваясь от края столешницы, направляясь туда, где сидел Чонвон. Кофе выпаривается там, где его оставил. — Перейду к делу. Ты сожалеешь об этом? Жалеет ли он? Жалеет о том, что взбаламутил ум и вскрыл истекающее сердце, что только-только успело затянуться и перестать кровить? Что напоролся пяткой на осколки почти что стёртого до пыли чонсонового сердца? Сожалеет ли? — Не понимаю о чём ты, — Чонвон подносит кружку к губам, отхлёбывая немного чая, но из-за дрожи в руках проливается мимо рта, разливаясь по подбородку, — Б-блять. Он тянется, чтобы выдернуть салфеток, но Чонсон рукой блокирует его, облокачиваясь на стол. Его глаза, распахнутые и круглые, стреляют, чтобы встретиться с сузившимися чонсоновыми. — Ответь мне, Чонвон. И всё же Чонвон уклоняется, беспокойно подтягивая пальцы, проводя ладонями по голой коже рук. — Говорю же — я не понимаю, о чём ты гово… — он дёргается, когда чонсонова рука хлопает по граниту, звук эхом проносится по кухне и заставляет его замолчать. Он позволял Чонвону сбегать бесчисленное количество раз, заткнув свой рот и давя улыбку для всех остальных. Цеплялся за нить терпения, что казалась крайне тонкой, но всё равно хватался за неё только для того, чтобы удержать маску дружбы, что они оба натягивали на себя. Но она слишком истончилась, чтобы продолжать долго держаться, натягиваясь под весом. И если Чонсон отпустит… — Ещё как, блять, понимаешь, — шипит он, яд в словах шокирует даже его самого. Их напитки уже давно позабыты, остывшие от отсутствия внимания. — Ты всегда так делаешь, утягиваешь меня за собой и растягиваешь, и как только я, наконец, освобождаюсь от тебя, ты возвращаешься и снова путаешь меня… Чонвон глазеет на него с широко раскрытыми глазами. — Ты… Чонсон не даёт возможности ему договорить. — Ты даришь мне надежду и подпитываешь только для того, чтобы растоптать её и разбить меня, потому что знаешь, что у тебя есть власть надо мной. Ты знаешь, что я примчусь к тебе обратно, несмотря ни на что. И я уже должен был свыкнуться с тем, что ничего не будет, но я цепляюсь за надежду, что ты подарил мне одной ночью, и это тупо, что я всё ещё верю что… — он машет ладонью между ними, — это исчезнет. Но я не могу, когда ты вытворяешь такую херню, появляясь у моей двери и умоляя поцеловать тебя, только чтобы сбежать на следующий день. Почему? — его голос ломается, — Почему ты продолжаешь делать это со мной снова и снова? Почему не можешь сдаться мне? Или, по крайней мере, оставить меня в покое… — Да потому что я напуган, понятно? — Чонсон дёргает головой, горящие глаза Чонвона встречаются с его, — Я пиздец как напуган, что… — он, кажется, осознал, что произнёс, и его рот захлопывается, лицо бледнеет. Чонсон давит на него. — Чем это ты напуган? — его голос едва ли можно приравнять к шепоту, и Чонвон открывает рот, лицо честное и жестокое… Металл трясётся, и дверь с грохотом открывается. Они отшатываются назад, спина Чонсона ударяется о стойку. Чашка кофе опасно плещется. — Чонсон! — голос разносится по квартире, а сердце Чонсона замирает. У него есть только мгновение, чтобы натянуть улыбку на лицо, полностью фальшивую, но повезло, что она оказывается достаточно убедительной, чтобы её можно было выдать за настоящую, когда Сонхун врывается на кухню с яркой улыбкой и покрасневшими от холода щеками. — О, привет, Чонвон, — говорит он, ни следа отстранённости, и эта искренняя дружелюбность только делает Чонсону хуже. Его глаза останавливаются на Чонсоне, и улыбка становится невероятно яркой. — Чонсон, — хотя Сонхун не из тех, кто любит публичные проявления любви, Чонсон все же наклоняется, чтобы оставить поцелуй на его щеке. Удушающая тяжесть в его груди возвращается, как будто вода в легких, что придавливает их. Вина, осознаёт он. Тяжестью была вина. — Здравствуй, Сонхун, — приветствует коротко, отрывисто. Чонвон возвращается к рассматриванию своих рук, делая глоток чая, который, должно быть, уже остыл. Сонхун растворяется в болтовне о своем дне, и большинство из слов проходят мимо, пока взгляд Чонсона твердо остаётся на другом парне. Сонхун оставляет поцелуй на чонсоновых губах, а Чонвон резко поднимается с места, проскальзывая мимо них к раковине. Это практически жалко, как простое взаимодействие вызывает дрожь по спине. (Что ещё более жалкое, так это их поцелуй, представляющий собой всего лишь прижатые друг к другу губы, когда от чонвоновых касаний жар растекается по всему телу.) — Я пойду, — уведомляет Чонвон, поставив свежевымытую кружку. Он оборачивается к ним двоим, улыбка, что не достигает его глаз, скручивает губы. — Спасибо, что разрешил перекантоваться. — Чонсон поспешно выпутывается из Сонхуна, руки уже в поисках ключей. — Подожди, я подвезу тебя… — суетится, движения дрожащие, а Чонвон переводит на него эту улыбку, эти холодные глаза. — Всё нормально. Я уже вызвал такси, — Чонсон за всё время не видел, как тот трогал телефон, и эта предательская дрожь в глазах подкрепляет — Чонвон лжет. Прежде чем он успевает возразить, Чонвон продолжает, — Ты не должен бросать Сонхуна, в конце концов, ты его парень. Он резко останавливается, ключи в его пальцах разжимаются. Всё правильно. Чонвон не его парень, Сонхун — да. Сонхун тот, с кем он встречается; тот, в кого он влюблён. (Тогда почему же сердце так болит? Почему дыхание застревает в горле, прямо как сейчас? Отчего же кожа покрывается пламенем под пальцами Чонвона?) Секундное колебание — это всё, что потребовалось Чонвону, чтобы выпорхнуть, слышится отдалённый звук закрывающейся двери. Глаза Чонсона задерживаются у того места, где стоял Чонвон, растягивая улыбку, когда Сонхун подпрыгивает к нему, обвивая руки поперек живота. Пытается убедить себя, что счастлив, когда Сонхун целует его в шею. Что он совершенно доволен, что вчера — всего лишь икота в его сознании, результат ночи, проведенной с кофеином. Чонсон давно не видел Чонвона. Он соврёт если скажет, что ожидал подобного. В конце концов Чонвон всегда так делает — появляется у его двери, пропахший потом и алкоголем, умоляет Чонсона удержать его, а затем исчезает на следующее утро. Порочный круг, в котором погряз Чонсон, вцепившись в крутящееся колесо, он слишком слабак, чтобы сорвать и остановить его, и, в конце концов, он позволяет протаскивать себя снова и снова. В этот раз, каким-то образом, яд кажется проникает в кожу ещё глубже, попадает в кровоток, каплет токсином в зияющую рану на сердце. Оттого ли это, что он оказался так близок к разгадке почему Чонвон снова и снова настаивает на причинении боли ему; к словам на кончике языка до того, как Сонхун потревожил? Потому ли это, что он оказался ближе, чем когда-либо до этого, к тому, чтобы собрать досадную мозаику по имени Чонвон, только, чтобы растерять кусочки? (Или это потому, что после той ночи он почти не мог смотреть на Сонхуна без ощущения вины, сворачивающейся вокруг горла, грузно оседая на легких словно паразит?) Глубоко вдыхая, Чонсон трёт глаза. Вода капает с его мокрой челки, пока он изучает отражение в зеркале, не особо видя себя. Он просто сделает то, что и всегда: притворится, что ничего и не произошло. Погребёт воспоминания о том, что произошло, в глубинах разума, пока они не покроются достаточным количеством пыли, что невозможно будет вспомнить о них. Они должны быть зарыты достаточно глубоко потому, что Сонхун замечает. Он наблюдает за ним в зеркале, внимательно изучая лицо. Чонсон сознательно плещет ещё немного воды, только чтобы был предлог не встречаться с сонхуновым взглядом. — Ты вёл себя странно, — он выбрал неподходящий момент заговорить, так как Чонсон полоскал рот и давится, — Что произошло? Во рту пересыхает. Он никак не может рассказать Сонхуну о том, что случилось — о том, что продолжает происходить между ним и Чонвоном. — Просто… — он голову ломает о том, как лучше произнести фразу «Ой, да ничего особенного. Просто парень, в которого я был годами влюблён, поцеловал меня, и я не уверен, что действительно забыл о нём», — … небольшая ссора с Чонвоном. Недосказанность века. К его облегчению, Сонхун не вытягивает детали, только понимающе мычит. — Он выглядел немного расстроенным, когда в последний раз был тут. Естественно, он заметил. Чонсону стоит перестать принижать сонхуновы способности догадываться. — Он твой лучший друг — со временем всё наладится. Лучший друг. Если бы это была ссора между друзьями, то было бы намного, намного проще. Чонсон прочищает горло, — Да. Спасибо. Сонхун бросает на него ещё один испытующий взгляд, но все же не давит. Воплощение понимающего парня. Парень, за которого любой бы пошёл на убийство; за которого Чонсон должен быть более чем благодарен. Наконец он ударяет в ладоши. — Прекрасно, — Чонсон поворачивается, вопросительно глядя на него. Вопрос сменяется на замешательство, когда Сонхун хватает руку и выводит его из ванны. — Сонхун, како… — Ты тильтовал всю неделю, — говорит Сонхун, уже открывая шкаф и копошась в нём, — Итак, — он кидает пару кожаных штанов в руки Чонсона, — Мы выходим в свет. Цепи падают в его руки. — Свет? Сонхун глядит на него в ответ, искорки плещутся во взгляде. — Пошли и сметём всё тревоги алкоголем. Клуб, в который тащит его Сонхун, он и сам часто посещал, полный электронной музыки и искрящегося света. Тяжелые басы отдаются пульсом через пол, бурлят сквозь чонсоновы стопы прямо к самому центру костей. Яркое, люминесцентное освещение, единственный источник света в переполненном тёмном клубе, заполняет танцпол, щёлкая цветами; в один момент Чонсон окрашен в фиолетовый, в другой — голубо-синий. Тела прижимаются друг к другу, руки лапают, бедра идут волнами, груди тяжело вздымаются. Пропахло пивом, и по́том, и сексом, блёстки сияют на коже. В целом, Чонсон ощущает себя как дома. Сонхун крепко держит его руку, пока они пробиваются сквозь разгорячённые тела, по счастливой случайности им удаётся выскочить на другую сторону без происшествий. Его губы образуются в слова, и Чонсон пытается расслышать его, клонясь ближе. Сонхуновы губы движутся рядом с его ухом, жар в низу живота Чонсона бурлит от интереса. — Чего бы тебе хотелось? — почти крик, но из-за раздающейся со всех сторон музыки его вполне можно принять и за шепот. «Что-нибудь» Чонсон отвечает, а Сонхун кивает в знак согласия, отпуская его запястья и удаляясь, предположительно, за их напитками. Со вздохом он плюхается на один из пластиковых стульев, что беспорядочно разбросаны вне танцпола, который ещё и угрожающе скрипит, и, возможно, это должно беспокоить его, но оно теряется из-за ошеломляющих ощущений, которые одновременно атакуют его рецепторы. Кончики пальцев постукивают по пластиковому выступу, пытаясь заземлиться в устойчивом ритме. Всё, чего ему хотелось — напиться, пока рой мыслей не остановится и не исчезнет; испытать ошеломляющую эйфорию, может даже немного потанцевать с Сонхуном. Что угодно, лишь бы забыть Чонвона… Пальцы всё ещё постукивают. Одно лишь вспоминание Чонвона вызывает у него прилив тошноты, он проходится пальцами сквозь идеально уложенные Сонхуном волосы, разрушая всё к чертям. Лишь бы он не заметил этого. Блять, это невозможно для него отвлечься хотя бы на секунду, не возвращаясь к Чонвону, хах? Пальцы опускаются ниже и продолжают ритмичное отстукивание, жаждущие выпить, чтобы разрушить поток мыслей о Чонвоне в своей голове. Клубнично-красный мелькает на периферии, и его тело замирает. Чёрт, Чонвон настолько неотъемлемая часть его, что уже мерещится на танцполе какого-то бара. Как глупо. Он посмеивается, коротко и без всякого веселья, вновь расслабляясь. Просто потому, что у кого-то красные волосы ещё не значит… Кошачий взгляд окраплённый блёстками направлен на него, а чонсоново сердце перехватывает. Вот и он — Ян Чонвон собственной персоной от страз на ногтях до кожаных ремешков на его ботинках. Смазанные подводкой глаза, столь же пораженные, как и чувства Чонсона, глазеющего на него. Музыка, свет, трущиеся тела, кажется, отходят на второй план, пока они глядят друг на друга. Его пальцы обёрнуты вокруг чего-то; приглядеться — выглядит как бутылка, полувыпитая. Он заполнен и уже на полпути, чтобы напиться до потери сознания. Кто-то прочищает горло над чонсоновым ухом, и тот дёргается, прерывая зрительный контакт с Чонвоном. Сонхун стоит позади него, в руках выпивка. Чонсон с трудом сглатывает, когда взгляд Сонхуна устремляется к тому месту, где Чонвон сидит — сидел; Чонсон обнаруживает, что красноволосого парня там нет, когда решается оглянутся назад. Сонхунов взгляд нечитаем, когда он толкает напиток в руки, и Чонсон никогда не был более чем благодарен за отвлекающий момент, опрокидывая в себя залпом. Алкоголь крепок и горчит, выжигая стенки горла и вызывая кашель. Это добротный сорт ожога, тот тип ожога, что мгновенно стирает ход любых мыслей, сосредотачивает на покалывании в горле, на алкоголе, вторгающемся в кровоток и скапливающемся внизу живота. Он обнаруживает свой взгляд в поиске Чонвона, и делает ещё глоток. Алкоголь червит в голове, развязывает язык и расслабляет тело. Посылает восхитительный гул под кожей, покалывание на подушечках пальцев и кончиках пальцев, побеждает расстегнуть верхние пуговицы на рубашке в попытке предотвратить жар, что уже лижет по бокам. И делает абсолютное противоположное тому, что грозился сделать. Его мысли путаются и разрушаются, сталкиваются друг с другом, исчезают. Сливаются с той самой мыслью, от которой стремится избавиться. Чонвон, в момент когда свет меняется на неоново-розовый. Чонвон, в момент когда он отпивает что-то, что чем-то по вкусу схоже с вишней, напоминает о вишнёвом блеске на чонвоновых губах. Чонвон, в момент когда сонхуновы пальцы замыкаются вокруг его запястья и вытягивают на танцпол, бёдра двигаются напротив чонсоновых. Чонвон, в момент когда Сонхун льнёт за поцелуем, и не понятно почему глаза Чонсона остаются открытыми. Без конкретных причин они уходят с его лица, за плечи, пока не сталкиваются с знакомыми глазами. Глазами, что как у лисицы; глазами, в которых сами звёзды плавали; глазами, в которых видел слёзы. Сонхуновы губы на его, теплые и приглашающие, и он ненавидит, как представляет, что это Чонвон целует его — не Сонхун. Неправильнонеправильнонеправильно… Рука его на талии Сонхуна слабеет, он спотыкается, прикрывая рот рукой. В животе клубит тошнота, и он толкает желчь обратно. Лицо Сонхуна, освещённое неоновым цветом, глазеет на него, растерянное и обиженное. — П-прости… — Чонсон запинается, отчаянно ища причину своей реакции и такого жестокого отказа. Ничего не происходит, и он так и остается кусать нижнюю губу, среди движущихся тел. — Всё в порядке, — Сонхун улыбается ему, отчего скручиваются узлы в животе, — У тебя не лучшая неделя выдалась. После этого Сонхун больше не пытался поцеловать его. Но он предложил ему стакан воды, лёд постукивал, когда он передавал его. Из-под чонсоновых пальцев почти выскальзывает стакан по тонкому блеску конденсата на стекле, холод жидкости восхитительно контрастирует с жаром тела, когда она сползает по горлу. Это рассеивает туман в его голове, мысли собираются и рационализируются. Приходит осознание того, что он наделал. Пиздец. — Может, нам стоит уйти, — предлагает Сонхун, а Чонсон только и может, что молча кивнуть. Холод снаружи ещё больше замедляет движение крови по венам, дыхание вырывается облачками. Он смотрит, как они образуют дымные кольца, пока Сонхун вызывает им такси. Он пришёл, чтобы забыть о Чонвоне и забыться, а теперь уходит с сердцем, что отяжелело ещё больше, переполненным эмоциями. Клубнично-красный цепляет глаза вновь, и Чонсон зажмуривается, глубоко дыша. Он просто не может держаться вдали от Чонвона, не так ли? Игнорировать того оказывается невозможным, когда такой Чонвон спотыкается, руками цепляясь за стенку и слепо продвигаясь по ней вперёд. Чонсон наблюдает за ним, нахмурившись; нет сомнений — он пропащий. Глаза выискивают хоть кого-то из чонвоновых друзей, что тот мог притащить с собой, или того, с кем он планировал провести сегодняшнюю ночь (игнорируя, как мысли об этом в очередной раз выворачивают желудок) — но никого нет. Совсем. Чонвон один, нет никого, кто мог бы убедиться, что он не попадёт в неприятности. Был ли он в таком же состоянии в ночь, когда оказался у чонсоновой двери? Некому было ему помочь или к кому пойти, и поэтому он оказался на пороге единственного человека, к которому всегда мог обратиться; единственного человека, что всегда уступал ему, несмотря ни на что. Чонвон, видимо, натыкается на камень, поскольку рука не цепляется за стену, и он спотыкается, приземляясь лицом на траву. Чонсон морщится. Ай. Выглядит как настоящий полёт. Оранжевая машина подъезжает, пока Чонсон продолжает наблюдать, как тот садится, всё ещё находясь на земле. Он упал в обморок? Падение не казалось особо болезненным, чтобы отрубить его, но никаких телодвижений не наблюдается… — Чонсон? — Сонхун придерживает дверь, дожидаясь его. Чонсон промаргивается, заставляя себя отвести взгляд от туда, где Чонвон наконец поднимается, сгибаясь пополам. — Я… — Сонхун отслеживает траекторию его взгляда, останавливаясь на Чонвоне, — Ох. Чонсон сглатывает. — Поезжай вперёд, — просит его, а сонхунов взгляд возвращается на него. Он выглядит так, как будто хочет что-то сказать, глаза мечутся между Чонсоном и Чонвоном, но вдруг он захлопывает дверь без каких-либо слов на прощание. Чонсон смотрит вслед уезжающей машине, вдыхая сквозь дрожь. Он ужасен, знает. Но запихивает вину куда поглубже в нутро, разворачиваясь на пятках. Чонвон не поднимает голову, когда он подходит — она зарыта в коленях. Он покачивается из стороны в сторону, напевая песню, что Чонсон смутно помнит, но не настолько, чтобы сказать название. Чонсон с тревогой оглядывает его одежду: он одет в то, что определенно не подходит для холода. В конце концов, сатин с кожей не особо согревают, как и серебряные безделушки, украшающие уши с шеей. Не Чонсону об этом говорить — и его наряд не лучше подходит для такой погоды, одетый преимущественно в кожу как и тот. Под ногами шуршат пожухлые листья, и Чонвон вскидывает голову, лицо закрыто руками. — Чонвон, — зовёт его, присидая на колени, — Кто-то пришёл с тобой? Сону? Рики? Чонвон моргает, чем-то напоминая Чонсону кота. — Ты… Откуда ты знаешь моё имя? — Чт… — начинает ошеломлённый Чонсон, прежде чем остановиться, внимательно разглядывая Чонвона: его затуманенные глаза, которые, кажется, не могут сфокусироваться; то, как его голова мотается из стороны в сторону, казалось бы, неспособная держаться прямо; то, как он возобновляет напевание весёлой мелодии. А. Значит, он настолько пьян не только, чтобы разучиться ходить, но и чтобы не узнать Чонсона. Однажды, эти алкогольные привычки убьют его. — Это Сон… — он останавливается. Что-то подсказывает ему, что если он раскроет свою личность перед ним, то он не позволит вот так сесть рядом с собой, — Никто. Я не называл твоего имени. Загадочное вступление заставляет Чонвона нахмуриться в замешательстве и склонить голову на плечи. — Никто… Кто… — думать в конце концов оказывается для него слишком сложным, потому что он качает головой и сдаётся. — Не важно. Вместе с этим он позволяет своей голове упасть на колени. Чонсон осторожно придвигается к нему на комфортную дистанцию друг от друга. — Так… — чонсонов голос заставляет Чонвона приподнять голову снова, — Есть какие-то объяснения тому, что ты настолько напился, что не можешь самостоятельно передвигаться? Кажется, Чонвон обдумывает вопрос, всё так же медленно, вдумчиво моргая. — Такая же… — хмурится ещё сильнее, — Так же причина, что и у большинства. Забыть. Забыть. Та же причина, что и у большинства, да? Ну, он не лжёт. (Чонсону самому пришлось забыть о Чонвоне; о том, каков его рот на вкус; и ощущении его тела напротив своего. О том, как щурится, когда улыбается; как его смех становится всё выше и выше, когда смеётся.) — Забыть о…? — голова Чонвона ударяется о стену. Он не отвечает какое-то время, и Чонсон уже подумывает, что он уснул. — …Я просто пытаюсь помешать ему пораниться об меня, но это, кажется, ранит его только сильнее, — горько отзывается Чонвон, — Не помогает и то, что я не могу держаться от него подальше. Вот, что я пытаюсь забыть. То, что я тот ещё кусок дерьма, что заставляет человека, в которого я влюблён, только возмущаться моим поведением. — он оборачивает руки вокруг коленей сильнее, вздыхая, переходя от покачиваний из стороны в сторону в пользу покачиваний взад-вперёд. Чонсон. Он говорит о Чонсоне. Грудь сдавливает, грудная клетка жмёт на сердце. — Пытаешься помешать пораниться об тебя, как? Чонвонова голова бьётся о стену достаточно сильно, чтобы Чонсон поморщился. — Будучи недостаточным. Не быть тем, что он ожидает от меня. Чонсон… — Чонсон рвано вдыхает, надеясь, что Чонвон не заметил, — … Он не знает, что на самом деле получит, если мы будем вместе. Он… Он будет разочарован… Никогда, хочет выдохнуть Чонсон. Никогда бы. Но он сдерживается. — …Поэтому я держусь подальше, — продолжает Чонвон, — Знаю, что это трусость с моей стороны, но я бегу и прячусь, чтобы позволить ему быть счастливым, живя без меня. Н-но… — голос ломается, а сердце чонсоново крутит от боли, — Как будто чем больше я пытаюсь оставить его, тем больше скучаю, хочу его. А я так сильно хочу его, это… Он останавливается и замолкает, пока Чонсон пытается собраться с мыслями, роясь в воспоминаниях, чтобы убедиться, что он точно вставал с постели этим утром. Чонвон, сидит рядом с ним, говорит о нём, в сочетании с алкоголем в его крови, всё туманно и странно, словно во сне. — Он ничего от тебя не ожидает, — говорит Чонсон, и если бы Чонвон быль чуточку трезв, то был бы поражен уверенностью в чонсоновых словах. Сейчас же единственное, что он вызывает у него это разочарованный стон. — Нет, ты не мо… — нос дёргается, пока он пытается связать слова, алкоголь вяжет язык в узлы, — Это не сработает — мы слишком молоды, я слишком сломлен, порошу все шансы на нормальные отношения, мы росли слишком разными. П-просто не получится. Я не смогу быть парнем, которого Чонсон заслуживает иметь. Слушая мысли Чонвона — необработанные, честные — Чонсон хочет обернуть руки вокруг его талии, хочет положить голову себе на грудь и приласкать его, доказать, что все слетевшие с губ слова — неправда. — Ты не прав. — Что? — Ты когда-нибудь… Думал, что я… — он запинается, чтобы поправиться, но Чонвон кажется даже не замечает, — …Он не ожидает чего-то от тебя, уже любит таким, какой ты есть? Не хочет, чтобы ты был идеальным парнем, а просто хочет тебя? И просто быть с тобой, это уже всё, что ему нужно? Что он такое говорит? Чонсон не хочет его — уже была попытка, но это в прошлом. Он забыл Чонвона. (Верно?) Тишина бегает по кругу возле них. Чонсон может слышать биение сердца в ушах, и ему интересно хочет ли он, чтобы Чонвон вспомнил о сегодняшнем завтра или нет. Чонвон мягко выдыхает. Сдвигается со своего места по траве, пока их колени едва ли соприкасаются. — Ты так похож на него, — бормочет Чонвон, и у Чонсона даже нет возможности обдумать сказанное, потому что чонвоново дыхание скользит по его лицу, а руки падают на чонсоновы бедра. Чонсон отшатывается, адреналин разливается по венам. Поцелуй… Он собирается… Я не могу продолжать целовать незнакомцев, притворяясь, что это ты. Так много его слёз и рыданий, когда он целует очередного незнакомца, напомнившего ему Чонсона. Оттолкнуть его, ему нужно пресечь Чонвона и отправить домой. Но Чонвон так близок сейчас, и чонсоново тело отказывается слушать его, расслабляясь против воли; подрагивающие ресницы прикрываются, когда сопротивление покидает его тело. Он может ощущать жар тела Чонвона, распаляющий его собственное, тепло расцветающее по всему нутру…. И вдруг всё замирает. Дыхание на лице; жар, вскрывающий кожу; подрагивающие ресницы Чонсона распахиваются вновь. Чонвон согнулся пополам, подпирая стену, лицо зарыто в ладонях. Он пугающе тих. Почему это он…? Чонсон неуверенно наклоняется вперёд, дотрагиваясь до плеча. — Ты… Чонвон вздрагивает под касаниями, и Чонсон одёргивает руку. Чонвон своей проводит по лицу, потирая глаза, мерцающие от подступивших слёз. — Я не могу этого сделать, — шепчет он. И здесь он разражается рыданием, слёзы потоком стекают вниз по лицу, пока Чонсон, ошеломлённый, смотрит. Это невероятно жалкое зрелище, Чонвон рыдает всем сердцем из-за Чонсона, из-за самого себя. Задыхаясь от вопля из-за отчаянных попыток спасти своё сердце, только для того, чтобы в конечном итоге изорвать его по частям. Он хочет… (Сгрести в свои руки Чонвона, сцеловать все слёзы, пока они не кончатся, пока он снова не начнёт улыбаться и смеяться, прося остановится в перерывах между смешками.) …Позаботиться о нём. Осторожно оборачивая руки на дрожащих чонвоновых плечах, он притягивает его ближе, пока головой Чонвон не упирается в его плечо. Слова утешения не помогают, поэтому он просто гладит его спину в попытке успокоить. — Ты когда-нибудь влюблялся раньше? — на удивление, это Чонвон, кто сквозь икоту говорит, яростно растирая глаза. Влюб… лялся? Вопрос застает врасплох. Он влюблялся десятки раз. Влюблялся в пение. Влюблялся в котов. Влюблялся в музыку. Влюблялся в…. (Чонвона.) Сонхуна. — Я и сейчас влюблен, — отвечает он, ожидая, что разговор на этом и закончится. Выходит ещё один сюрприз, когда Чонвон вздёргивает подбородок и просит его описать в кого он влюблён, — Опи… Описать? Это… — Пожалуйста, — просит Чонвон, — Отвлеки меня, — мольба обнадёживающая, отчаянная, а Чонсон никогда не мог отказать кому-нибудь в чём-то. Он посасывает нижнюю губу между зубами перед тем, как продолжить. — Он… — воспоминания о Сонхуне проскакивают в голове: его широкий оскал и легкий смех; ярчайшая из улыбок та, что могла потягаться с самим солнцем, — Словно фейерверк, — Чонвон фыркает на это, а Чонсон краснеет, — Не осуждай, я не поэт. Это лучшее как я могу выразиться о нём. Громкий, ослепительный, очень красивый. Куда бы ни пошёл, он приносит радость. Но… — он останавливается, вспоминая нежные сонхуновы прикосновения, когда Чонсон обжёгся, его легкое замечание об испорченном ужине. «Мы учимся на ошибках» сказал тогда Сонхун. — Это не всё, что он из себя представляет. Его шутки и поддразнивания, его терпение бескрайне. Он всегда выслушивает проблемы людей без осуждения, предлагая им помощь, если только выдастся на то шанс. Может мгновенно заставить кого-то почувствовать себя лучше всего несколькими словами. Слова теперь даются легче, рассказ выходит складнее. Чонвон кивает все время, уставившись своими глазками на него с интересом. — Он знает, как позаботиться обо мне и подбодрить меня. Он добр, даже если ранит себя, ставя других выше себя. Его глаза, они словно звёзды, внутри которых целые галактики, — Чонсон трясёт головой от воспоминаний, — Каждая его деталь прекрасна: его поджатые пальцы, когда он скользит по фортепьяно или играет на гитаре; его улыбка, что жмурит глаза; его, словно у ангела, голос… И он говорит, и говорит, и все причины, по которым влюблён, выскальзывают с пугающей легкостью, причины, о которых даже сам Чонсон не знал, и не собирался обнаруживать. Чонвон шумно выдыхает и просит его остановиться. — Вау, — шепчет Чонвон, и теперь он смотрит на небо, словно все решения его проблем именно там, — Я был бы счастливчиком, если бы кто-то любил меня так же. Чонсон глядит на него. На звёзды, что проплывают в его глазах. На надломленную улыбку; на руки, измазоленные годами игры на инструментах, сложенные на груди. И он осознает, что где-то там, он прекратил говорить о Сонхуне. Он так и не забыл Чонвона. (Он…) Блять! Чонвон не обращает внимание на разразившееся на его лице ошеломляющее осознание, продолжая раскачивания взад-вперед. — Мне нужно отойти, — мямлит он, и Чонсон стискивает кулаки, заставляя разогнаться мыслям в разные стороны. — Я вызову тебе такси, — бормочет, вылавливая телефон из кармана. Он не включается сразу и даже через мгновение, и он начинает беспокоиться, не забыл ли он включить его. Осторожное потряхивание возвращает его к жизни. Чонсон с облегчением вздыхает. Чонвон замедляет раскачивания. — Но я хочу еще выпить… — Точно нет. Такси подъезжает, и Чонвон пытается отыскать бумажник, бормоча неразборчивые слова, пока шарит по карманам и даже доходит до того, что вздёрнуть рубашку, чтобы найти его. Чонсон взгляд отводит от блеснувшей кожи, щеки по-странному теплеют. По итогу он неуверенно мнётся рядом с ним, и Чонсон со вздохом кладёт свою руку на его, останавливая обшаривания, доставая свой кошелёк. — С-спасибо, — Чонвон всё ещё пытается держаться ровно. Он глупо улыбается Чонсону, — Ты сделал очень много… Можешь ты… Чонсон снова вздыхает и оборачивает руку на талии Чонвона, чтобы придержать его и помочь залезть в машину, практически неся его. Чонвон уже не пытается идти сам и зарывается лицом в его плечо. — Ты хорошо пахнешь, — мямлит он, и если это не показатель насколько он не в себе, то это всё ещё он. — …Знакомо. Ты кажешься знакомым. Чонсоново сердце грохочет в ушах, и он умоляет, чтобы тот не услышал его. Но на этом размышления заканчиваются вместе с зевком, предшествующие мысли теряются. Он плюхается в машину, чуть ли не забыв затащить правую ногу. — С… Спасибо, — он запинается, когда Чонсон подталкивает ногу, вызывая вскрик у того, — Тебе… Спасибо тебе. Чонсон сражается с подступающей нежностью. — Ты уже говорил, — Чонвон качает головой, чёлка падает на глаза. — Это… Другое. Спасибо, что выслушал меня. Поговорил со мной. Мне… Мне нужно было это, — а затем, сквозь кашу, что Чонсон едва ли смог разобрать, — Было бы куда проще, влюбись бы я в тебя. Дверь хлопает, двигатель заводится перед тем, как заклубится дым и Чонсон будет наблюдать, как машина скроется. Он всё ещё влюблен в Чонвона. С вырывающимся грудным стоном наружу Чонсон перекатывается и зарывается лицом в подушку. Отвратительная боль пульсирует за висками — результат всего выпитого прошлой ночью. Прошлой ночью. Он переворачивается на спину в который раз, рассеяно уставившись в потолок. События прошлой ночи всё ещё кажутся сном, а их туманность и блёклость только усиливают ощущение. (Признание Чонвона, его обжигающее дыхание, его тепло, чонсоново осознание…) Прошлой ночью Сонхун не вернулся в квартиру, и, проверяя телефон, Чонсон обнаруживает короткое сообщение от него, уведомляющее, что он вернулся домой, и сопровождающееся сияющим смайликом. На выдохе телефон выпадает из рук. Даже сейчас, после того, как Чонсон оставил своего парня ради мальчишки, которого он якобы оставил в прошлом, Сонхун старается понять его. Чонсон действительно не заслуживает его. Он отвратительный человек, не так ли? Глубоко вздыхая, он свешивает ноги с кровати. Странное спокойствие оседает в нем. Осознание того, что он всё ещё влюблён в Чонвона не столь ошеломляет, как ожидалось. Нет же, осознание оседает с легкостью, почти что мягко, словно бабочка на цветок. Может потому, что всё это время, где-то глубоко внутри знал это. Он втягивает воздух. Сперва-наперво ему стоит разобраться с Сонхуном: даже если это его невозможно ранит, он должен расстаться с ним. Было бы неправильно с его стороны обращаться так несправедливо с Сонхуном, растягивая это и дальше. Ему нужно поговорить с ним, объясниться и тихонько разочаровать его. А затем уже и разбираться, что делать с Чонвоном. Тишина оглушает. Она скребётся по ушной раковине, звенит по перепонкам, развёртываясь где-то глубоко в голове. Сонхун постукивает ложкой по краю кофейной чашки, и этот звук так же находит себе место в его голове. С трудом он сглатывает. Пот под воротником, кажется, только усиливается, когда он сжимает липкие, как и сама шея, кулаки. — Сонхун… — Ты всё ещё влюблён в Чонвона, не так ли? — любые слова, оправдания или же ответы, что имелись при нём, застыли на языке. Медленно, он поднимает взгляд. Сонхун улыбается ему, но одного взгляда хватило Чонсону, чтобы понять — это не та улыбка Сонхуна, что появляется когда он разрывается от смеха или чем-то увлечён. Нет, это та, которую он использует в случае угрозы проявления хоть какой-то эмоции на лице; губы поджаты в легкую линию, что кажется вот-вот задрожит; глаза мягкие, но сухие от слёз. Чонсонова грудь сжимается. Слова Сонхуна на повторе мотаются в голове. — Всё ещё? — Все видят как ты на него смотришь, — просто отвечает Сонхун. Он погружает ложку в кофе снова, помешивая по часовой стрелке. Глаза Чонсона следуют его движениям. — Мне жаль, — шепчет он, глядя на кофейный водоворот в сонхуновой чашке. И это правда так. Он жалеет, что согласился встречаться с Сонхуном, прекрасно зная, что всем сердцем с Чонвоном и точно останется с ним. Вина гложет за то, что он так поступал с Сонхуном, вместо того, чтобы относиться к другому так, как он того заслуживает. Ему жаль, что он влюбился в Чонвона и продолжает любить его. Пальцы стучат по его лбу, и он вздрагивает. Сонхун качает головой, руки продолжают висеть у того места, куда он ударил его. — Не нужно. Я ожидал подобного и знал, на что иду, когда приглашал тебя на свидание. — толика юмора скользит в его улыбке, — Не очень, что мы ещё были и горячей парочкой, но думаю, что дружба — то, что должно быть между нами. Слова подводят Чонсона, и единственное, что он может — кивать, пока облегчение наполняет его. — Так мы… — Всё в порядке, — кивает в ответ Сонхун. Он протягивает руку, и Чонсон инстинктивно берет её. Пальцы переплетаются в последний их раз. Сонхун сжимает ладонь. — Я всегда думал, что самый сексуальный тот, кто бросает другого, так что я немного расстроен тем, что это я, кого бросили. Это вызывает у Чонсона смешок, что быстро стихает. — Ты уверен, что… — Сказал же — уверен, — Сонхун отнимает руку от его и облокачивается на стул, руки падают в карманы. Голова опрокидывается на спинку стула, — Ты не единственный, кого осенило в этих отношениях, так что я не жалею о проведённом времени с тобой. Он оглядывается. — Осознал, что не единственный, кто избегал кого-то так же сильно. Шанс на разговор с Чонвоном. Это всё, что ему нужно. Проще сказать, чем сделать, поскольку с тех пор, как он остался у Чонсона в квартире, Чонвон избегал его всеми силами — как будто Чонсон чем-то болеет, а он боится заразиться. Попытки дозвониться посылают прямиком на голосовую почту, а сообщения остаются непрочитанными. Словно Чонвон исчез, вот только Чонсон знает, что тот жив от их общих друзей. Чонсон хмурится, раскладывая вещи и глядя на штаны с рубашкой, которые точно ему не принадлежали. Каким образом они оказались в его стиралке? Любопытствуя, он подхватывает их пальцами, поднося ближе. Скорее всего, Сонхун оставил и забыл забрать. Вероятность того, что они сонхуновы довольно высока, так как тот частенько забывал забрать что-то перед уходом. Или же… Что-то проглядывает их кармана — твердое, когда пальцы Чонсона нащупывают. Добравшись, он достает. Чёрный чокер с металлической звёздочкой, свисающей по центру. Он хмурится, когда прощупывает её. Что-то знакомое, и он мог бы поклясться, что видел её на чьей-то шее… Пальцы замирают. А. Точно. В тот день Чонвон не удосужился забрать свою одежду перед тем, как покинуть квартиру Чонсона. Нет, он схватил только ключи с телефоном и сбежал, всё ещё одетый в чонсонову футболку, которую, как сейчас оказывается, до сих пор не вернул. Ещё мгновение он глядит на рубашку, разглаживая атлас между пальцами. Это провоцирует непрошенные воспоминания о том, как ткань тёрлась о его шею; как притягивал Чонвона ближе, крепче целуя. Словно в нём щелкнул выключатель, он дёргается, торопливо складывая одежду аккуратными квадратиками, и бросается за ключами. Чокер свисает с его пальцев, когда он выбегает за дверь, и морщится от того, как крепко сжимает его. Это продолжается достаточно долго. Если он хочет, чтобы Чонвон поговорил с ним, ему придётся противостоять ему самому, а не сидеть и ждать, пока другой подойдёт к нему. Какое облегчение, что общежитие колледжа в минуте езды от него, и вскоре он въезжает на парковку, выпрыгивая из машины, в спешке чуть не забыв захлопнуть дверь ногой. Одежда надежно спрятана его руками, когда он взбирается по лестнице, перескакивая через две, задыхаясь к тому времени, как достигает верха. Сгорбившись, чтобы отдышаться, его дыхание замедляется вместе с шагами, когда он выпрямляется. Дверь Чонвона — самая последняя в конце коридора, и, как и многие другие, фасад украшают распечатанные картинки, прилеплённые к двери мутным скотчем, по крайней мере половина из них опасно свисает. Один из них, кажется, вот-вот упадёт, обрывая скотч, держащийся на честном слове. Чонсон опускает палец вниз, прижимая обратно, прежде чем мельком увидеть фотографию. Ностальгия сдавливает горло. Фотография их с Чонвоном, где они оба развалились на диване. Он не может вспомнить даже, что вообще позировал для такого: когда, где или кто её сделал; возможно это был один из их друзей, что одолжил чонвонову камеру, дабы поймать момент. Яркие ухмылки отражаются на их лицах, а глаза почти светятся от веселья, щёки раскраснелись, а конечности беспорядочно перекинуты друг через друга. Чонвон делает знак «peace» одной рукой, а другой сжимает руку Чонсона. А сам он… Такая глупая, блаженная улыбка на его губах, пока он глядит на Чонвона, совершенно не подозревающая о существовании других в окружении. (Он думает, что теперь понимает о чём говорил Сонхун, когда упоминал «все видят как ты на него смотришь», потому что он смотрит на Чонвона так, словно он проложил все звёзды на этом небе.) По ту стороны двери слышится приглушённое шарканье, и Чонсон отрывает взгляд от фотографии, отводя пальцы назад. Чонвон должно быть внутри. Чонвон, которого он не видел после серии событий в клубе, сидящий рядом с ним на траве, а слова рвутся из его кровоточащего сердца. Чонвон, что не видел его с того момента, как их глаза столкнулись, когда Сонхун наклонился поцеловать его, пока Чонсон притворялся, что это Чонвон целует его. Он стучит по двери, громко и отчетливо. Шаркающий звук слышится отчетливее, приближаясь к двери. Он стучит вновь, и ручка проворачивается, Чонсон отступает на шаг, когда дверь открывается. Там, где минуту назад была дверь, теперь стоит зевающий парень, явно только что проснувшийся, одетый только в футболку и боксёры. — Блять, Рики, ты ведь знаешь, что у меня сейчас дневной сон… — Чонвон мычит, глаза затуманено открываются. И останавливаются на Чонсоне. Который точно не Рики. Чонвон промаргивается, как будто не до конца верит тому что видит. А затем глаза расширяются, весь сон выветривается, пока он отступает назад. — Чонсон. Кулак сжимается на подоле футболки. Взгляд Чонсона падает вниз. Его футболка… Выглядит слегка знакомой… Глаза сужаются в подозрении. — Это моя футболка? — Чонвон глядит вниз на неё и быстро возвращает взгляд обратно. — Нет, — ответ слишком быстрый, слишком уверенный. — Я мог бы покля… — Нет, не твоя, — Чонвон говорит резко, а руки перекрещены на груди, как будто он пытается спрятаться от рыщущих глаз Чонсона, — Почему ты здесь? Тот даже не пытается скрыть очевидную попытку уйти от темы. Чонсон намеревается прижать его к стене и спросить снова. Но Чонвон уже напрягся перед ним, его тело напряглось, как будто он приготовился бежать. Чонсон молча достает одежду, которую засунул под мышку. — Ты оставил. Чонвон выхватывает её у него из рук впечатляюще быстрым движением, и Чонсон смотрит на его теперь уже пустые руки. — Спасибо, — говорит он, делая движение, чтобы закрыть дверь. Отторжение более чем очевидно. О, блять, нет. Чонсон ни за что не позволит Чонвону проигнорировать его таким способом, не сейчас, когда он проделал такой путь к общаге Чонвона. Если дверь сейчас захлопнется до того, как он сможет прояснить хоть что-нибудь… Одним быстрым движением, способным посоперничать даже со скоростью рывка Чонвона, он просовывает ногу между закрывающейся дверью и дверным косяком, открывая ее. Голова Чонвона дёргается, когда пальцы Чонсона вцепляются в дверь, и он наклоняется вперед. — Подожди, — шипит он и готов поклясться, что Чонвон дёргает дверь ещё сильнее. — Нам нужно поговорить. Нечто тёмное скользит по лицу Чонвона, и Чонсон может видеть, как его кадык дёргается от сглатывания. — Мне не о чем с тобой разговаривать, — бурчит он, и разочарование щиплется под чонсоновой кожей. Конечно же ему не о чем с ним говорить! Чего ещё он мог ожидать от Чонвона? Что бы кто-то другой по доброй воле пошёл с ним, и он излил душу, как он сделал тогда у клуба? Естественно, нет! Больное шипение вырывается с губ, когда Чонвон пинает его по голени, пытаясь прогнать, боль режет икру. И всё же, его хватка крепка, просовывает колено в проем. — Чонвон, — рычит он, напирая на дверь, и Чонвон хмурится, стискивая челюсть, — Ты не можешь продолжать вот так вот сбегать… — Да ни от чего я не сбегаю! — он огрызается и теперь точно не заботится о конечностях Чонсона, дёргая ручку. Чонсоновы пальцы напрягаются в попытке удержать дверь открытой. — Ты бежишь от своих чувств! — Я не знаю, о чём ты там говоришь… — О том, что ты чувствуешь ко мне, — руки Чонвона ослабевают, вся вложенная в закрытие двери сила улетучивается. Чонсон отшатывается, застигнутый врасплох неожиданной потерей сопротивления. — Чонвон… — Завались, — губы Чонсона приоткрываются, но возможности вмешаться нет, потому что глаза Чонвона устремлены на него, его лицо покрыто пятнами и румянцем, а изо рта почти идет пена, настолько ядовитая, что он отшатывается. — Заткнись. Дверь захлопывается, и Чонсон остаётся стоять в пустом коридоре, ветер свищет в ушах. Пальцы одеревенели от той силы, что он прикладывал; голень ноет в месте, куда его пнул Чонвон. Его глаза кажутся сухими, даже когда он промаргивается. Скотч, удерживающий их фото, в конце концов отваливается, и Чонсон наблюдает, как оно летит к полу, бесшумно приземляясь в ноги. На нём их лица сияют, совершенно влюблённые друг в друга. Нечто скручивается в желудке, болезненное и ужасающее. Он не сдастся, но ему так чертовски хочется. Очевидное чонвоново отрицание, яд в выкрике «заткнись» — он явно недооценил то, на что Чонвон готов пойти, лишь бы уберечь себя — уберечь Чонсона, по его словам — от вредительства. И всё равно Чонсон не знает, чем именно Чонвон так сильно напуган. Вздыхая, он стаскивает себя с места, где пролежал как минимум час, раздумывая о Чонвоне. Проверив время, он матерится и вскакивает на ноги — в последний раз оставался час до полуночи, сейчас же часы показывали два ночи. Ебанный чёрт. Похоже, что он теряет счёт времени, задумываясь о других. Тупая боль в животе напоминает, что он пропустил ужин, и побуждает отправиться на кухню, порыться в шкафах и обшарить холодильник в поисках чего-нибудь, чтобы утолить грызущий голод: сублимированный рамён, остатки еды на вынос или хотя бы ломоть хлеба, чтоб засунуть в рот, а потом уже лечь спать. Сегодня мир не на его стороне, потому что на всех полках нет ничего, кроме солонки с перечницей. Чонсон таращится на пустые полки, отпуская дверцу холодильника. Слишком поздно, чтобы заказывать доставку. Тогда он просто ляжет в кровать без ужина и проснётся завтра пораньше, чтобы перехватить сэндвич из местной кофейни… Живот урчит, и Чонсон прикрывает глаза, испускает долгий изнывающий вздох. Всего через полчаса он просматривает полки круглосуточного магазина, таща за собой корзину. Его изначальное раздражение на то, что приходится выходить так поздно ночью за продуктами, угасла к тому времени, как он от души глотнул холодного ночного воздуха и вошёл в ярко освещённый магазин, холодный воздух прогнал любые намеки на сон, присутствующие в нём. Из-за постоянной атаки на желудок почти невозможно не сгребать всё, что попадается ему на глаза, в корзину, но он сдерживается, напоминая себе о том, за чем он пришел сюда. В конце концов, он студент, и поэтому должен следовать ограниченному бюджету. Но фрукты полезны для организма. А кофе как необходимость. И как он может отказать нескольким шоколадным батончикам? Даже со знанием, что его кошелёк станет значительно легче, чем когда он зашёл в магазин, в его шагах чувствуется легкость, когда глазами натыкается на упаковку сахарных хлопьев, и он задумывается, а не нужны ли они ему; мычание вибрирует по задним стенкам горла. Ему действительно необходим раздел с лапшой и пастой, воплощение диеты студента колледжа. Глаза сканируют ряды и марки сублимированного рамёна, пока, наконец, не останавливаются на том, что он искал — драгоценная лапша в чашке! Которая осталась как раз одна! Он невероятный счастливчик! Прежде, чем пальцы могли дотянутся, чья-то чужая рука достигает её в момент вместе с ним. Как результат — пальцы соприкасаются, и он вместе с владельцем этих рук отшатываются, жестом предлагая забрать упаковку. — Нет-нет, берите… Оба останавливаются, как только взгляды пересекаются. Ох. Чонвон таращится на него, руки застыли на месте, как он махал ими. Чонсон совершенно уверен, что сейчас выглядит так же. Какой шанс наткнуться на того самого парня, что был на уме каждый час каждого дня прошедшей недели, в… Три часа ночи в круглосуточном магазине? (И вот опять Чонсон убеждается, что оставаться вдали от Чонвона невозможно. Как если бы их притягивало друг к другу невидимой силой, словно красная нить, обвитая вокруг мизинца, дергающая их ближе, когда они далеко отходят друг от друга.) Сотрудница прокашливается позади них, и оба вздрагивают из оцепенения, отходя назад. Чонсон кланяется в извинениях, Чонвон следует примеру. Сотрудница исчезает в проходе, и они снова переглядываются. Чонсон машет на рамён. — Ты… Чонвон лишь отмахивается. — Да забирай уже, — говорит, качая головой. Чёлка двигается в такт движениям, прикрывая глаза. Красный настолько вымылся, что уже больше походит на розовый. Тени, лежащие под его глазами, не ускользают от внимания Чонсона, равно как и беспокойная манера, в которой он раскачивается взад-вперёд на стопах, сжимая и разжимая пальцы. — Выглядишь плохо, — комментирует он, бросая чашку в корзину. Она шумит, как только ударяется о пластиковое дно. Может, Чонвон выглядит хуже из-за переутомления, но для закатывания глаз под лоб достаточно бодр, проскальзывая мимо Чонсона и ища другую пачку лапши. — Спасибо, — говорит он, а звучит противоположно благодарности. Он должно быть счёл марку лапши довольно достойной, потому что бросает её в корзину. Чонсон осматривает остальные продукты в его довольно набитой корзине: фруктовые закуски, небольшой пакет молока, иные закуски, а также набор протеиновых коктейлей и лекарства. Три вида таблеток. Чонвон кажется заметил, что он с любопытством разглядывает их. — Это всего-то от головной боли и для сна. — Недостаточно спишь в последнее время? — Чонсон спрашивает, следуя за ним на выход из прохода. — Что-то вроде. — Может, тебе стоит уменьшить потребление алкоголя, — смелое заявление, над которым Чонсон не очень хорошо думает прежде, чем озвучить, но уже слишком поздно. Чонвон останавливается с приподнятой ногой. Голова крутится в его направлении, чтобы сощурится на Чонсона. — Зачем ты преследуешь меня? — спрашивает и абсолютно игнорирует ранее сказанное Чонсоном предложение. — Я не преследую тебя, — Чонсон указывает на кассу, — Мы оба движемся в одном направлении. — Чонвон краснеет от резкого заявления, поворачиваясь назад и шагая вперёд. Ноги Чонсона двигаются быстрее. Ладно, может, это не совсем правда. Он точно не идёт в том же направлении, пока ждёт пока Чонвон закончит с упаковкой покупок, и следует за ним, холодные волосы вновь ударяют по лицу. В сравнении с его единственным скудным пакетиком, чонвоновы руки выглядят нагруженными, каждый шаг труден. Чонвон в один шаг спотыкается, и Чонсон без слов подходит к нему, таща два пакета на себя. Чонвон поворачивает к нему голову. — Как думаешь, что ты творишь? Чонсон глядит на Чонвона: Чонвона с тяжёлыми пакетами и уставшими глазами, спотыкающегося на каждом шагу. Чонвона с недостаточным количеством сна, и растрёпанными волосами, и беспорядочно смятой одеждой. Чонвона, от которого болезненно ноет сердце. — Я не доверяю тебе нести все эти пакеты из-за состояния, в котором ты находишься. — Говорю же тебе, я в поря… — протестует, наклоняясь в жалкой попытке противостоять и отжать обратно пакеты из чонсоновых рук, только потеряет равновесие. Его голова ударяется о плечо Чонсона, когда восстанавливает его, при этом роняя пакеты. Чонсон смотрит сверху-вниз на него, выгибая бровь. — «Ты в порядке»? — он повторяет за ним, а лицо Чонвона бледнеет. Он не жалуется, когда Чонсон подбирает упавшие пакеты, и следует за ним. Звёзды отражаются в фарах несущихся машин, их единственном источнике света в ночи. Чонвон не молвит ни слова, двигатели, звучание их шагов и шуршание пластика — их фоновый шум. — Тебе уже надоело избегать меня? — спрашивает Чонсон, и в какой-то момент задумывается, не утонул ли его голос в шуме от машин, тянущихся по дороге, потому что Чонвон не реагирует. — Я не избегаю тебя, — чонвонов голос низок и хрип. Чонсон подавляет желание фыркнуть. — Если ты не избегаешь, то что же тогда? — большая тишина оседает, и чонвоновы шаги замедляются, останавливаясь. Чонсон оборачивается, слова крутятся на языке. — Когда ты прекратишь убегать? Холодный ветер обдувает их, тормоша волосы и пробираясь между обнажёнными складками шарфов. Оба прекратили шаги, просто глядят друг на друга. Рёв проезжающих машин, кажется заглушенным, и даже их холодное дыхание выходит в замедлении. — Спасибо за помощь, — с трудом произносит Чонвон, и его чёлка достаточно скосилась на бок, чтобы Чонсон мог поймать его взгляд, чернильно-чёрное небо отражается в нём. — Но отсюда я смогу пойти дальше сам, — Чонсон не утруждается противиться, когда он выдёргивает пластиковые ручки из его рук и перекладывает их в свои. Он смотрит, как Чонвон уползает прочь, пока не становится ничем иным, как пятнышком вдали, напоминающим одну из крошечных серебряных точек света в небе. Просить своего бывшего парня, с которым он расстался из-за другого парня, помочь ему с этим самым парнем — не самое низкое, до чего когда-либо доходил Чонсон, но где-то около того. Настоящее облегчение, что они остались в хороших отношениях, потому что Сонхун, кажется, не держит на него ни малейшей обиды, когда он слушает, как Чонсон объясняет свою ситуацию. — В пятницу будет вечеринка у Джеюна, — раздаётся приглушенный голос Сонхуна из динамика, — Чонвон скорее всего будет там, так что это твой шанс застать его врасплох. Джеюн… Где он мог слышать это имя? Кто-то из одноклассников? Нет. И не один из его друзей, так что… Что-то щелкает. Он слышал это имя с губ Сонхуна бесчисленное количество раз, и всегда ласковое, если не поддразнивающее, замечание следовало за ним. Он слышал его, когда Сонхун разговаривал по телефону, хихикая, разговаривая с тем, невероятно нежная улыбка искажала его губы. — Ты… Ты прекратил убегать? — спрашивает, а Сонхун не сразу отвечает, словно удивлён, что Чонсон вообще помнит его слова. — Да, — его голос звучит, и Чонсон может слышать улыбку в его голосе, — Я прекратил убегать. Линия обрывается, и Чонсон кладёт трубку, вновь обретённая энергия струится по венам. Как и большинство студентов в университете, дом Джеюна был довольно далеко от него, что означало — недалеко от Чонсона. Богатенький паренёк, хах, смущённо думает Чонсон, въезжая в роскошный район: дома, о которых он мог только мечтать, вдоль улиц, а его машина ужасно потрёпанная в сравнении с теми, что стоят на подъездных путях. Машины стекаются к дому, как след муравьев, плетущихся к муравейнику, и Чонсон осторожно смотрит на загруженные подъездные пути, прежде чем припарковаться как можно дальше. Он предпочёл бы не рисковать тем, что его драгоценную машину (какой бы потрёпанной она не была) сбил пьяный студент, который считает, что водить машину в нетрезвом виде — хорошая идея. Если бы в клубе сплошной алкоголь, танцы и неоновые огни, то вечеринка — это всё то же самое, но уже с безумия молодежи — особенно молодежи, что нечего терять. Он замечает Сонхуна издалека — в центре всего этого хаоса, как и ожидалось — обнажённого выше пояса, и руки, обнимающие парня с обесцвеченными волосами, настолько светлыми, что почти белыми. Толпа, собравшаяся вокруг них, оглушительна; Чонсон затыкает уши, пробираясь сквозь скопление людей, и поднимает глаза, когда толпа взрывается аплодисментами — Сонхун чмокнул парня в губы, помада мгновенно смазалась. Чонсон улыбается, отворачиваясь. Я прекратил убегать. Чонвон уже должно быть тут, и Чонсон надеется, что, по самой крайней мере, тот выпил максимум три шота. Если он хочет построить нормальный конструктивный диалог с ним, то им обоим стоит быть в трезвом уме. Пробиваясь сквозь тесную толпу, он натыкается на множество пар, которые практически обсасывали лица своих партнеров настойчивостью; проходит мимо компашки студентов, играющих в игры, гораздо более напряжённых и разгорячённых, чем они были бы в трезвом состоянии; вдоль толпы со случайно заблудшими и растерянными первокурсниками, которых он сочувственно похлопывает по плечу и указывает в сторону кухни. К тому времени, когда он просовывается с другой стороны, пот выступает на лбу, а по шее ползет неприятный жар. Желание выпить, чтобы согреться, сильно, но он противостоит ему. — Ты милый, — кто-то хихикает ему на ухо и, прежде чем он хорошо подумал над этим, оборачивается к владельцу голоса. Девушка цепляется за него, обесцвеченные локоны подпрыгивают, а тени на веках ярко-зеленые. Она, должно быть, первокурсница, если судить по её юным чертам. Чонсон терпеливо высвобождается из её хватки или пытается. Она просто хватает крепче, наклоняясь и пытаясь украсть поцелуй. — Ёб твою мать, я гей… — он пытается объяснить ей, но она так далеко зашла, что его слова остаются без внимания. Он вздыхает, снова пытаясь оторвать от себя её пальцы, пока его глаза сканируют движущуюся толпу. Где Чонвон? — Слушай… Раздаётся задушенный звук, и Чонсон оборачивается, хихикающая девушка всё ещё цепляется за его спину и… Вот и он. Чонвоновы глаза широко распахнуты, когда он смотрит на Чонсона, краска сползает с его лица. Не задумываясь, Чонсон отрывает от себя девушку. — Убедись, что доберёшься домой в целости и сохранности, — торопливо говорит ей, и она моргает, глядя на него. — Береги себя и больше не пей. Чонвон восторженно разговаривает с парнем рядом с собой — Чонсон узнает в нем Сону, волосы теперь светлые, а не медово-каштановые, как в последний раз, когда он его видел — слов невозможно разобрать. Ты не говорил мне, что он будет тут! Читается по чонвоновым губам. Всё ещё убегает, разве нет? Раздражение бурлит под кожей… Нет. Не раздражение. Измождение. Измождение от этой игры, в которую они играют слишком долго, игры, которую Чонсон хочет закончить. Измождение от постоянной игры Чонвона, ускользающего от него в момент, когда даёт Чонсону почувствовать, что значит держаться за него. Измождение от того, что захлебывается эмоциями, выжитый досуха, растянутый ими. Измождение от любви к Чонвону. Его шаги уверенны и целеустремленны, когда он проталкивается сквозь толпу к Чонвону. Страх ли окутывает Чонвона, когда он наблюдает, как Чонсон становится ближе? Чонсон хочет, чтобы Чонвон сказал, почему так боится его. Каким образом он может преодолеть его, избавиться от него. Чонвон теперь в пределах его досягаемости, и если он просто протянет руку и хлопнет пальцами Чонвона по плечу… Чонвон пускается в бега. — Блять! — ругательство само по себе слетает, и теперь он бежит как может, пробираясь сквозь тесную толпу. Никогда раньше он не был так благодарен Чонвону за его яркий цвет волос, как сейчас — красный указывал направление, в котором двигался Чонвон. Он отказывается спускать с рук Чонвону такой побег вновь, не сейчас, когда Чонсон сыт по горло и задолбан этими салками. Извинения срываются с его губ, как мантра, когда он проталкивается сквозь толпу, и люди с удивлением отстраняются от него, бросая сальные взгляды. Ему наплевать на них, потому что его глаза бесповоротно прикованы к блеклому красному, а в его уме только одна четкая цель. Добраться до Чонвона. Тот направляется к входной двери, и если доберётся до неё, то ускользнет в ночь, и Чонсону не удастся выполнить то, ради чего в первую очередь он пришёл. Скрежетая зубами, он толкает своё тело вперед, используя все последние силы, которые у него есть… И Чонвон на расстоянии выдоха от него, но тот слишком близок к двери, и чонвонова рука на ручке, и он вновь убегает, и на последнем отчаянии Чонсон протягивает руку… Пальцы смыкаются вокруг руки, и дергают его назад. Ответный крик боли Чонвона не останавливает его, и он тащит его сквозь толпу, пока не добирается до двери и не открывает её ногой, зашвыривая Чонвона в комнату. Грудь вздымается, когда он захлопывает за собой дверь, вздымается вместе со штанами, когда он прислоняется к ней. Должно быть, это своего рода рабочий кабинет: вдоль стен прибиты полки, а у правой стены стоит деревянный стол, на котором стоит глобус. Сквозь дверь доносится приглушенная музыка, вибрирующая в спине Чонсона. Звуки, сплетничающих людей, делящихся секретами и проживающих свою молодость — не более чем помехи радиоволн. Их дыхание громче всего. Чонсон вскидывает подбородок, глядя в чонвоновы глаза. (И вот опять, они вернулись туда, где всегда всё и заканчивалось. Притянутые красной нитью, что плотно обвита на мизинцах, что отказывается позволять им разорвать эту связь.) — Чонвон, — Чонсон зовёт его, и эхо разносится по комнате. Чонвон. Чонвон. — Прекрати убегать. Слышится отчетливое дыхание в задней части горла, прежде чем оно переходит в рыдание. — Оставь меня в покое, — шепчет. Чонвоновы руки хватаются за голову, прерывистое дыхание слетает с губ, — Разве ты не видишь, что я пытаюсь? Пытаюсь прекратить ранить нас обоих? Освободиться от чувств к тебе? — он вскидывание голову, в глазах мелькают подступившие слезы, — Хватит бегать за мной! Хватит усложнять мне попытки отделаться от эт… — его голос обрывается, и он делает шаг вперед, тыча пальцем в Чонсона. — Хватит заставлять меня чувствовать что-то! — Ты и есть причина собственных страданий, — Чонсон шипит, — Ты сам ранишь себя иллюзиями насчёт того, что случится, если ты дашь нам шанс… — Потому что я знаю… — Ты трус! — Чонсон грохочет, а между ними звенит, Чонвон отшатывается от его порыва. Его ноздри раздуваются, когда он движется вперёд, костяшки пальцев белеют. — Ты нихуя не знаешь! Да и не хочешь узнать, действительно ли все так, как ты себе это представляешь, поэтому и убегаешь… — Хорошо! Я трус! — Чонвон напирает, — Я трус, что не могу принять эту влюблённость в тебя, что даже не могу полюбить других. — они ближе, чем когда-либо были, выкрикивают в лицо друг друга. Чонвон спиной ударяется о стену, его щёки пропитались слезами, и всё же, он продолжает, — Я трус, потому что не хочу рисковать потерей тебя из-за своих проебов! Я знаю! Я знаю, что жалок, и поэтому ты бы никог… Чонсон целует его. Притягивает Чонвона к себе за плечо, впиваясь губами. Приглушает его сдавленные рыдания, целует и целует, снова и снова, пока губы не немеют, а сердце не начинает заикаться от нехватки кислорода, пока Чонвон не ослабевает и не приваливается к стене, пока не произнесёт все слова, которые хочет. Пока они стоят вот так, Чонвон прижавшись к нему, Чонсон не собирается придвигаться ближе или от него, просто удерживает его так, пока Чонвона не начинает лихорадить от ожидания, дрожа под его прикосновениями. Только после этого он отрывается от Чонвона, сгребая в свои руки его щёки. — А теперь, — он шепчет, смахивая слезы, — послушай меня. Чонвон кивает, лицо усыпано слезами, а язык, без сомнений, затянут в узлы. Чонсонова рука падает вниз, берет за чонвонову. Их пальцы грубо переплетаются, руки сцеплены так, что линии на ладонях прижимаются друг к другу. — Давай прокатимся. В машине тихо. Чонвон послушно следует за ним, склонив голову и крепко держась, пока Чонсон ведёт его. — Ремень, — напоминает Чонсон, когда они усаживаются к нему в машину, захлопывая двери. Когда Чонвон не делает ни единого движения, он цокает и облокачивается, пристегивая Чонвона. Резкий вдох не проходит мимо него. Только когда они едут по пустым дорогам, тёмным (если не считать одинокого света уличных фонарей) губы Чонвона наконец размыкаются. — Почему ты… Чонсон мельком глядит на него. Никогда раньше Чонвон не выглядел таким крошечным как сейчас: колени прижаты к груди, а подбородок упирается в шею. — Почему я что? Чонвон прочищает горло, кажется, он становится ещё меньше. — Почему ты расстался с Сонхуном? Он был… Идеален для тебя. Он бы не ранил тебя так как я делал… Буду… Да и до сих пор делаю. Действительно, почему он расстался с Сонхуном? Потому что он не крадёт его дыхание одним своим словом. Потому что не переполняет Чонсона эйфорией в каждом касании. Потому что его глаза не сияли самими галактиками. Потому что не вызывает в Чонсоне желание стать лучше, чем есть. — Он не ты, — отвечает легко, а Чонвон издает тихий писк. — Оу. Тишина наводняет их снова. Чонсон задаётся вопросом, так ли громко стучит его сердце для Чонвона, как и для него самого. — Куда мы направляемся? — спрашивает Чонвон, и Чонсон с удивлением осознает, что не имеет ни малейшего понятия, куда его руки ведут их, вертясь то туда, то сюда, а его бессознательный разум, по-видимому, ведет их куда-то в знакомое место. — Не особо уверен, — честно отвечает, и Чонвон в замешательстве склоняет голову набок, но у Чонсона нет более подходящего ответа: он не может понять, куда везет их двоих, скорость снижается, проезжая по дороге и мимо тускло освещенных заправок, пока они не замедляются до полной остановки. Чонвон глядит в окно, на лице отражается припоминание. — Это… Чонсон забирает ключ из зажигания. — Пошли. Они выскальзывают из машины, Чонвон смотрит в небо, где пятнышки белой краски от небрежной руки художника испещряют небо, его руки тянутся, чтобы в изумлении нарисовать высоту облаков. Перед ними простираются поля, кажущиеся вечностью, простираясь настолько далеко, насколько может видеть глаз. В конце лета зелень была пышной и яркой, мягкой, щекочущей их босые ноги. Теперь это только мертвенно-серый, покрытый инеем лед, ломящийся, когда его топчут ботинками. В конце лета. Когда они приехали к почти такому же полю, где Чонсон сопротивлялся желанию поцеловать Чонвона при любой возможности, сопротивлялся признаниям в любви, выцарапанным у него на горле. Он оглядывается на Чонвона, и его сердце треплет в груди: Чонвон смотрит на него в ответ, глаза отражают небо над ними. Воспоминание о том, как они оба смеялись и фыркали, смех угасал, когда их взгляды сталкивались, а затем скользили к губам друг друга, проплывает в его голове, затуманенной от старости. Чонвон присоединяется к нему, когда тот прислоняется к боку своей машины, ступни хрустят по грязи. Чонсон ещё раз изучает небо и задаётся вопросом, отражается ли небо в глазах Чонвона или это его глаза отражаются в небе. — Я хотел поцеловать тебя, знаешь ли, — произносит он, — Прошлым летом. Чонвон не двигается, но руки стиснуты за спиной. — Я тоже, — на этом Чонсон вскидывает голову к нему. — Почему не решился? Чонвон не отвечает. На вдохе Чонсон отрывает себя от машины. Определённо, это глаза Чонвона отражаются в небе, когда Чонсон приближается, пока их тени не сливаются друг с другом, пока их неглубокое дыхание не затуманивает лица друг друга. Какое-то мгновение он не осмеливается говорить, не хочет. — Чонвон, — звёздные глаза переходят на него, — Чего ты так боишься? — Ты бы не хотел знать, — рука Чонсона ищет его. — Хочу. Чонвон втягивает воздух, и Чонсон может почувствовать дрожь, что спускается по его спине. — Я боюсь… Я боюсь себя. Боюсь, что отдам тебе всего себя полностью и в итоге от меня ничего не останется. Боюсь, что когда стану пустой оболочкой, которая нечего не может дать, ты поймешь, что для тебя ничего не осталось. Боюсь, что ты поймешь, что я гораздо меньше, чем то, что ты думаешь обо мне, то, во что, как ты думаешь, влюбился… Я-я… Я боюсь остаться один. И если это означает, что я могу быть с тобой дольше, я сделаю все, что в моих силах, чтобы избежать неизбежного. Даже если это означает навредить себе в процессе, даже если это означает быть трусом, потому что это не может быть хуже, чем то, как все это закончится. Но я… Никогда не должен был причинять тебе боль… — его голос обрывается, растворяясь в ночи. (Любить, он боится любить. Он боится быть любимым, ведь это может закончиться.) Странное спокойствие оседает на нём. — Ты ослеплён будущем, — слова отчетливы, — Всеми ужасными вариантами развития событий, всем, что может растоптать тебе сердце, что ты не позволяешь себе видеть настоящее. Чонвон, взгляни на него, — он не смотрит, и Чонсону приходится обнять его щёки, притягивая лицо, — Посмотри на меня. Я здесь сейчас. Разве этого недостаточно? Я видел тебя на дне и в небесной вышине, нет ничего, что могло бы меня теперь ранить. Думаешь, я совсем не напуган так же? Меня страшит, что я никогда не смогу иметь тебя… Чувствовать тебя… Потому что ты… Мы… Так заняты избеганием от мыслей о будущем, что забываем, что сейчас мы есть друг у друга. И это всё, что сейчас имеет значение. В его хватке рука Чонвона дрожит. — Я… Я не могу… Пальцы скользят между пальцами его свободной руки, заполняя пустое пространство, которое создано, чтобы его заполнили, вторая рука движется к его губам, пока ладонь Чонвона не оказывается у его лица. — Я знаю, что ты напуган, — говорит он, двигаясь губами по ладони Чонвона. — И я тоже. Вместе мы преодолеем наши страхи. Просто позволь мне… Позволь мне быть с тобой. Позволь мне обнимать тебя, целовать. Пожалуйста. Наконец, звёзды срываются с неба. — Чонсон… Он бросается в объятия Чонсона, тонет в них. — Овладей мной, — шепчет он, и Чонсон делает это, сжимая в объятиях и обещая себе, что никогда не отпустит, сцеловывая реки звёзд с его лица. — Мы будем двигаться в своем собственном темпе, собственном ритме, — обещает Чонвону, когда тот утыкается лицом в его шею, слезы давно стихли, но время от времени тихое всхлипывание всё ещё дает о себе знать. — В конце концов, у нас ничего никогда не было нормальным. В конце концов они снова запираются на заднем сиденье машины Чонсона, двери широко открыты, и их единственный источник тепла это они друг для друга. Смех и хихиканье вырываются из глотки, когда они прижимаются друг к другу, как будто между ними ничего не изменилось. (И как будто ничего и не было, потому что Чонсон всё ещё так же влюблен в Чонвона, как и на протяжении умирающего лета, и он может поклясться, что спустя десять лет проснётся рядом с Чонвоном, что залит утренним светом, и, возможно, полюбит его ещё сильнее.) Губы Чонвона раскрываются в великолепной улыбке, улыбке, созданной для подсолнухов. Лунный свет рисует серебряные полосы на его лице, и его прошибает здесь — желание поцеловать его. Ровно так же как и в конце лета. На этот раз никакого сопротивления, никакой сдержанности. Вместо этого он прислушивается. Льнёт вперёд и утыкается носом в чонвонов, пока их рты лениво не сливаются, почти что сонно, целует Чонвона так, как он фантазировал бесчисленное количество раз до этого, в своих мечтах, пока бодрствовал. Чонвон целует его так же лениво, словно растворяется в нём, становясь частью самого Чонсона. Кончиком языка проводит по краям его губ, и губы Чонсона приоткрываются, Чонвон осторожно, сладко пробует его на вкус с примесью зубов. Их груди прижимаются друг к другу, когда Чонсон двигается, притягивая его всё ближе и ближе, пока между ними не остаётся пространства. Сердца бьются так бешено, что они могут делать лишь небольшие глотки воздуха при каждой разлуке, мчась за губами друг друга для ещё одного поцелуя с такой же отдачей, как и в прошлый раз. Чонсон не желает останавливаться, даже на секунду, чтобы не разрушить нависшие над ними чары. Никакое количество виски или алкоголя не может сделать их настолько пьяными, насколько они сейчас одурманены, когда наконец отстраняются, румяные оттенки розового окрашивают их щёки на закате. — Я думал, ты говорил, что мы будем двигаться медленно? — говорит Чонвон, и звёзды вернулись к его глазам, мерцая в ночи его зрачков. Чонсон улыбается, ухмыляясь Чонвону, парню, что ранил его; кто сделал его таким, какой он есть; парню, в которого так влюблён. — Не смог удержаться, — шепчет, а мягкие подушечки пальцев Чонвона сжимают его шею, снова притягивая. Укрытые ночью, они вновь целуются, части их мертвой звезды оживают — две звезды посреди пустой ночи. Две звезды, которым суждено выстроиться в небе, создавая собственное созвездие, ярко мерцающее в чернильном океане.