***
Огромный ворон взвился над чадящими вулканами Тангородрима. Его острые перья разорвали дымный полог, прорвали вату высоких облаков. Ворон не останавливался, летел стрелой вверх, все выше и выше, до самых звезд. В когтях он удерживал два серебряных серпа. Летел Лангон бесконечно долго. Воздух стал холоден и легок. Пространство пустынно и спокойно. По левое и правое крыло зажигались искорки звезд, что не видны днем в серости утумских пейзажей, а ночью неразличимы в ватном одеяле чернильных туч. Среди черного небесного полотна возникло светлое сияние. Еще два взмаха сильных крыльев, и птица достигла ступеней холодного лунного храма. Сбросив чёрные перья, Лангон вошел в обитель правителя ночных небес. Среди прозрачно-белых мерцающих колонн загорелось сосредоточение хрустального света. Лангон выставил руки с серпами перед собой, защищаясь от благословенного света звездного майа. — Тилион! — громко позвал он, — Не трать напрасно бледный пламень, выйди ко мне. Я пришел не сражаться. В центре всполохов света возникла фигура лунного духа, вобрав в себя весь серебристый свет. Лунные лучи больше не обжигал глаза, и Лангон опустил лезвия серпов вниз. — Что тебе нужно, служитель тьмы? — холодно спросил Тилион. — Ты и твои наставники ненавидят моего господина, это мне известно. Мы на двух разных сторонах мироздания. Но есть то, что нас объединяет, о чем боятся вспоминать в Валиноре. Пустота, что одинаково грозит и свету валар, как тьме Мелькора. Глубинное разрушительное нечто и ничто. — Лангон! Замолчи! — в священном ужасе призвал его Тилион. Он и сам ворон отчетливо ощутили, как пожирающая душу сущность, испивающая жадно и тьму и свет, коснулссь их фэа. — Тот, кто помянет ее, тот призывает! Стоит лишь подумать, как… — Она уже здесь, Тилион, — тихо шелестя в неподдельном трепете отозвался ворон и взглянул на собрата перламутром глаз. — Она угрожает границам темного царства, нашему и вашему рубежу сдерживания, падет Утумно, следующей жертвой ненасытного голода станет Валинор. Нам всем не устоять перед вечной пустотой. — Мне необходимо разрешение валар… — Некогда ждать их советов! Будет слишком поздно! — воскликнул ворон, и положил серпа к ногам собеседника, — Я прошу лишь об одном — только светлое оружие может сокрушить ее. Зачаруй мои серпа белым лунным огнем. — В твоем предложении кроется тайна. Уж больно оно внезапно. — Твои сомнения мне понятны. Но светлые чары не могут быть обращены против валинорских духов. Твое колдовство в любом случае не причинит вам вреда. — В этом ты прав… Хорошо! Я тебе помогу! Ладони лунного майа наполнились чистейшим ярким светом, он, словно жидкость или самый нежнейший морской песок, просачивался струями сквозь его тонкие пальцы. Глаза Тилиона превратились в белые сверкающие бездны, всю его фигуру обняли языки холодного лунного огня. Водопады источаемого из рук света падали на лезвия серпов, разбивались разноцветными бликами от соударения с отточенным серебром, на лезвиях здесь и там вспыхивали маленькие радужные сверкания. Даже после завершения колдовства они не пропадали. Лангон осторожно, боясь обжечься о светлое волшебство, коснулся рукоятей. Металл остался металлом, и для него был не опасен. Как впрочем и не мог быть смертелен для той сущности, против которой ворон задумал его применить. Но он позволит, возможно, продержаться в бою чуть дольше, чем пару мгновений. А то, что битва будет ворон не сомневался. Он шел практически на верную гибель.***
Тенистый болотный край. Здесь было темнее, чем даже в подземельях Утумно. Ворон летел в самое сердце овеществленной мировой мглы, где пролегали самые глубокие и густые тени. Эта тьма была совсем иного рода, не равна, не тождественна и не дружественна даже самому владыке Мелькору, который легким мановением руки в широком черном шелке отправил вернейшего служителя на самоубийство. Лангон до последнего пытался беречь магию, не желал отчаянно опускаться в лес. Но волшебство превращения таяло с каждой минутой. Он, распахнул кружево оперения и опустился на поляну. Придется брести дальше по болотным кочкам пешком. Он принял эльфийский облик, огляделся и прислушался. Ворону показалось, что он единственный живой в этой долине. Ни шелеста листа, ни следов зверя, ни крика птицы. Он был прав — все живое сторонились этих мест. Кругом мертвые непролазные топи, наполненные неведомой тьмой и ужасом. Впереди была полянка тихая, с яркой шелковистой травой. А посреди нее выбеленные дождями корявые стволы и сучья. «Болото…- тяжело и прерывисто вздохнул Лангон, не перелететь теперь, и здесь не переждать». Он начал преодоление топи легкими и ловкими прыжками по кочкам, некоторые из них были маленькими и плавучими. За поляной — редкий пролесок и снова болота, болота. Казалось, трясине не было конца и края, прошло несколько часов, а твердого берега все не было. Один раз на середине пути Лангон все-таки сорвался. Шелковая трава тут же распахнула свое истинное нутро: черную и дурно пахнувшую гнилую плотную жижу, майа почудилось, что сквозь булькание пузырей какие-то твари со дна топи и обнимают его холодными костлявыми руками. Ворон, едва успел схватиться за свой шаткий травяной поплавок и вылезти на кочку. Влага попала под легкие кожаные доспехи, пришлось разоблачаться, чтобы хоть немного обсушиться. Наступила ночь. Над болотом поднялся туман, слоистый и тяжелый, как старая паутина. Сквозь взвесь болотных испарений замелькали зеленые огоньки. Хотелось следовать за ними, как за единственным приветливым путником. Это было обманчивое впечатление. Лангон ни разу не был на болотах, но читал, что эти таинственные огоньки заводят путников в самую гибельную топь. Он же, доверяя беспрекословно майарскому чутью, двигался в другом направление. Только это и спасло ворона. Твердая почва, не шатающаяся и перекатывающаяся — настоящая. Болото наконец-то кончилось. Дальше пролегал редкий лес, точнее древесное кладбище. Стволы стояли без веток и листьев, с обломанными верхушками. С небольшой горки стекал ручеек. Лангон набрал полные горсти влаги и хотел жадно припасть, но вдруг остановился. Взгляделся в отражение воды, что держал в ладонях, и обомлел: вместо него с той стороны серого и переливчатого зеркала влаги глядели абсолютно обезумевшие глаза. «Эти ручьи текут с Горы Ужаса, они осквернены и не пригодны для питья. Те, кто пьют из них впадают в сумасшествие и отчаяние» Он выплеснул воду, брезгливо отряхивая руки. Пошел дальше все замедляя шаг, настораживаясь и предчувствуя опасность. Через несколько десятков шагов с мертвых стволов деревьев уже свисали белые и тонкие серебрянные нити, еще дальше переплетений было уже больше, и они сливались в ленты и широкие занавеси. Феа Лангона дрожала, он уже был близко к цели. Железный лязг он услышал даже прежде, чем весь мир померк в зыбучей, затягивающей в себя все тьме. Лангон резко отпрыгнул, перекатился через плечо, как раз вовремя — в том месте, где он был всего миг назад почву вспорол огромные коготь. Сквозь липкую мглу ворон мало что различал, но с ужасом приметил, что коготь этот сочленялся с мохнатой лапой. Далеко сверху доносилось стрекотание и шипение. Миллионы сетчатых глаз без век искали жертву. Лангон и не прятался. — Владычица, я пришел говорить!.. — отважно крикнул Лангон, но продолжить не смог. Рядом с ним пронеслась струя ядовитой слюны, трава зашипела, там, где солома высохла, потянулся дым. Капли от брызг яда прожгли доспехи насквозь. Туловище сущности было столь огромно, что глядя на морду с красными глазами нельзя было увидеть конец тела. Лангон замер, когда это громадное неповоротливое с виду туловище вдруг приняв упор на задние конечности извернулось и выпятило вперед жало. Из нее начал источатся мрак, густой липкий и нитеобразный, как паутина. Лангон скинул плащ на землю, подскочил, в полете перепрыгнул через очередную струю яда, и попал прямиком в воздушную угольно-черную сеть паутины мрака. Нити сливались в плотные ленты, сдавливали хрупкое тело майа, словно змеи. Он закричал, чувствуя, что сейчас разорвутся все внутренности, неимоверным усилием, подкрепляемым животным ужасом, ворон рванулся, послышался треск раздираемого полотна кокона. Мрак прорвало лезвие серпа в креплении за спиной. Чудом получив толику свободы, он схватил рукоять и распорол серпом паучьи сети. Но было слишком поздно: прямо перед ним застучали острые челюсти. Лангон выхватил второй лунный серп и скрестил оружие, припав на одно колено и сам уткнулся лицом в сгиб локтя, пряча глаза от обжигающего свечения. Коснувшись друг друга лезвия вспыхнули ярким холодным пламенем, в перекрестье сосредоточилась громадная сила, такая, что удерживать оружие было все равно, что паруса в ярую бурю. Серебряный луч вырвался из серпов и прямиком ударил в кроваво-красные глаза чудовища. Лангон слышал крик сущности, не визг и не вой, а голос за гранью восприятия. Ни одно живое существо в Арде не могло кричать так страшно и оглушительно. Майа осознал, что у него есть только самое большее — минута, чтобы попытаться договориться с пустотой. Скованный леденящим ужасом, он уже мысленно попрощался со своим земным воплощением и внутренне подготовился к мучительной смерти. — Владычица великой Пустоты, самодержавная повелительница Ничего! Та, что поглощает свет и тьму равно и бесстрастно. Я Лангон, посланный владыкой Мелькором, пришел к тебе предложить великолепную пищу! Пустота застыла, челюсти все продолжали пережевывать пространство, но сущность больше не нападала. Лангон опустил лезвия и мерцание луны пропало. «Что ты, низменный хрупкий мотылечек, можешшшь предложить великой Унголиант?» — донесся в сознании майа свистящий шепот из ниоткуда. — Мой повелитель зовет тебя в великий поход! За морем в краю Валиноре есть древа, выращенные из света солнца и луны, их сладкие сверкающие соки насытят тебя на долгие годы! «Что же сссделка хорошша. Так и быть, передай Мелькору, что я ссогласна. Я буду ждать его здессь. Но если обманет — я сожру весь его город!» — Не сомневайтесь, великая властительница, — Лангон учтиво поклонился до самой земли, — Он придет скоро, чтобы сопроводить тебя на роскошный пир.