***
И без того плохие дороги становятся ещё более раздолбанными, когда фольксваген приближается к дому Карла. Заросший маленький участок, машина, припаркованная по правую сторону от коттеджа, краска на стенах которого начала потихоньку облупляться. — Спасибо, что подвёз. — говорит Гейзенберг каким-то бесцветным тоном. — Ходить пешком сегодня совсем не охота. Фридрих кивает, постукивает указательным пальцем по рулю. — А фигурка у неё ничего такая. — друг ехидно улыбается, поворачивая голову к механику, сидящему на переднем кресле. — Чё? — хмурится Карл, кидая раздражённый взгляд на Хартманна, — Ты сейчас про кого? — Да про Еву эту, про кого же ещё. — А, а я-то думал про мамашку её. — нагло ухмыляется мужчина, сразу же замечая шокированный взгляд товарища. — Ну а если серьёзно, когда разговор заходит про женщин, я уже путаться начинаю, когда ты что-то рассказываешь. Мне кажется, ты переспал уже с кем только можно и нельзя. Друг пару секунд играет жевалками, а потом вздыхает. — Все по-разному пытаются справиться со стрессом. Ты бухаешь, как не в себя, а я вот так… — Это не попытки справиться со стрессом. — Гейзенберг устремляет взгляд вдаль, в сторону дороги, ведущей из захолустья куда-то далеко, туда, где могла бы быть другая жизнь, — Это забивание огромного хуя на свои проблемы и попытка убежать от них, в надежде, что оно само рассосётся как-нибудь. Но так не бывает. Однако, увы, разруливать всё дерьмо, которое происходит в жизни пиздецки сложно. Так что я просто буду ждать, когда сопьюсь и наконец сдохну. — он смеётся, глядя на друга поверх съехавших на кончик носа тёмных очков и обнажая ровные зубы. — Да шучу я. Ладно, друг, бывай, только смотри ВИЧ не подцепи. — А ты побереги печень. — с ноткой серьёзности отзывается Хартманн, а Карл выходит из автомобиля. — Слушай, может всё-таки со мной поедешь? — Там один коктейль стоит как две бутылки хорошего крепкого пива. — он фыркает и роется в карманах в поисках сигарет. — Ну а если ты намекаешь на тройничок, то иди на хуй. — Да блять… Вот больно мне интересно смотреть на твою обнажённую задницу. — закатывает глаза Фридрих, а Карл с наслаждением втягивает горький дым, явно довольный своим тупым и пошлым подколом. Вскоре машина скрывается за поворотом, а шум мотора растворяется в густом воздухе. Мужчина поправляет очки. Сейчас он доделает мелкий заказ, напьётся, а потом пол следующего дня проваляется в кровати от похмелья. Да уж, пиздец. Не жизнь, а сказка. Механик ловит себя на мысли, что уж слишком часто думает о том, чтобы набухаться так, чтобы отказала селезёнка, а заодно и еще несколько органов. Но может закончить жизнь можно менее болезненно? Кстати, ему явно стоит задаться вопросом какого хрена он думает об этом ещё чаще, чем обычно. Всё же вроде как почти нормально. Ему не на что жаловаться. Доход есть, деньги, хоть и немного, тоже. Крыша над головой имеется. «Так что тебе, сука, неймётся-то, а?! У кого-то нет ничего, а у тебя есть всё». — Он хватается руками за голову и с силой сжимает отросшие поседевшие волосы, до боли, так, что приходится плотно сцепить зубы. Он ненавидит себя. Он всем мешает, он никому не нужен. Фридрих наверняка уже заебался вытаскивать его из дома и помогать восстанавливаться после запоя, немного прихлопывать рукой по спине, прижимая к себе и пытаясь как-то успокоить рыдающего ему в плечо друга, который напившись начинал долго и нудно заводить монологи о своих бесконечных пиздостраданиях. В городе про него ходят дебильные слухи, будто он сошёл с ума и вырезал половину своих друзей. Когда он был ещё относительно молод, девушки обходили его стороной, парни смотрели него как на последнее было, хотя он им в принципе и являлся, если пораскинуть мозгами. Сейчас молодёжи тут мало, она мечтает покинуть это гиблое место. И Карл мечтал, но не смог. А почему? Правильно, потому что он долбоёб, который застрял на месте и ничего не добился в своей жизни. Ему кажется, что он совсем один, что его друг только делает вид, что хочет помочь ему, на деле ему плевать, он только и ждёт как бы его дружок сдох наконец и сгнил в своём засраном пыльном коттедже. Он ведь знает, что это не так. Но уже не может поверить в то, что кому-то не похуй. У него есть всё… А есть ли у него счастье? Счастлив ли он? Это как посмотреть… Над этим надо подумать. А Карлу в падлу над таким думать. Он обходит дом, дабы войти через чёрный вход, но потом вдруг резко останавливается, разворачивается и уходит в противоположную сторону, прочь от участка.***
— Мам! Блондинка еле успевает пригнуться, после чего очередная тарелка летит в нескольких сантиметрах над ней и с огромной скоростью разбивается о стену. Бабка стоит на шатающихся ногах, она даже умудрилась расцарапать себе лицо, по которому теперь текут алые капельки. — Это ты, ты сучье отродье во всём виновата! — она падает на колени, и, закрывая лицо руками, начинает рыдать, как маленький обиженный ребёнок. — А я и не отрицаю, что я сучье отродье, — усмехается Ева, потирая покрасневшее запястье, которое меньше минуты назад было схвачено мёртвой хваткой старухи. Хоть Миранда и выглядела далеко не на свой возраст, да и здоровье у неё было отвратительное, в порыве агонии и жажды веществ она показывала всю свою силу и потенциал, могла даже сломать (себе) руку. — Где оно… Где оно, блядь ты такая?! — она орёт так, что есть риск разорвать голосовые связки ко всем чертям. — Я не скажу. Я не позволю, чтобы в моём доме хранилась эта хрень. Спутанные лохмы, упавшие на лицо матери, не дают разглядеть выражение её лица, хотя лучше этого и не видеть. Оно перекошено, а глаза затуманенные, сумасшедшие, не человеческие. Она прыжком кидается на дочь, которая что есть мочи сопротивляется и защищается, стараясь не нанести вред нападающей стороне. В итоге бой заканчивается тем, что находящаяся в психозе бабка сидит привязанная к стулу первыми попавшимися вещами, уже не орёт, поняла, что это бесполезно, в частном доме не как в квартире, соседи ментов не вызовут. Ева сидит в противоположном конце комнаты и трясётся, вытирая дрожащей рукой струю крови из носа. Волосы всклокочены, хочется заплакать, чтобы выплеснуть эмоции, а не получается. Ступор. Такое ведь уже было и не раз, только вот дедушки, который после всего помог бы привести мать в чувства, уложить спать, мог бы посидеть вместе с внучкой на кухне и выпить за компанию чаю, только не со сладостями, а успокоительным, рядом нет. Посреди кухни валяется нож, который наркоманка пыталась использовать сначала как угрозу, а потом как оружие. Нож немного выпачкан в бордовой жидкости, как и штаны блондинки: бабка успела повредить ей бедро. Хоть всё было и не особо критично, но по ноге расползлась до жути жгучая боль, да и крови вытекло многовато. — Ёб вашу мать, вот это реально пиздец. — тихо говорит женщина, приподнимаясь с пола, стараясь не опираться на больную ногу. Размазывает тыльной стороной ладони оставшееся кровавые следы по лицу в попытке стереть их, идёт в сторону двери, прихрамывая. — Ты куда это по… — Да куда угодно, только бы рожу твою гадкую не видеть. Я теперь даже дома не в безопасности. — хрипло отвечает она, останавливаясь и опираясь плечом о стену. — Завтра буду решать вопрос о твоём выселении. — Да что ты. — Миранда смотрит исподлобья. — А я на алименты подам. — Подавай. Только жди в гости полицию и наркоконтроль. — Ева толкает входную дверь и неуклюже вываливается на улицу. — А ты попробуй докажи, что это я! Ты вообще меня привязала, чтоб тебя! — Бывай, сучка. Снять побои и предъявить запись с диктофона уж точно не составит ей труда. Главное только дойти, как бы иронично не звучало. Женщина захлопывает дверь и закрывает её на замок. Мать остаётся по ту сторону кирпичной стены, и от этого почему-то сразу же накатывает облегчение, а в горле появляется горький комок. — Ненавижу тебя, мама… — шепчет она, а потом качает головой, — Нет, не так. Ненавижу тебя, Миранда. — Стефанесцу резко выдыхает и спускается вниз по ступенькам. Отвратительная это вещь, однако. Она ненавидит свою мать, но каждый раз, когда чуть ли не падает перед ней на колени, трясётся и вытирает руками крокодильи слёзы она снова верит ей. Каждый, сука, раз. И всегда остаётся преданной. Но она не может избавиться от чувства привязанности. Ева уже давно ни от кого не зависит финансово, она может делать всё, что угодно, жить нормально, отбросить от себя вонючую бабку, которая в конечном итоге может довести её до гроба. Только вот не понятно, мать зарежет её в очередном психозе или она сама слетит с катушек и повесится на яблоньке в саду. Женщина спотыкается об какой-то булыжник, торчащий из старого потрескавшегося асфальта, и падает на землю, по привычке группируется и падает, выставляя вперёд руки и царапая ладони о такие же острые булыжники, приземляясь на колено правой ноги. Больной ноги. В этот раз в край уставшая, напряжённая и разбитая блондинка не выдерживает и не может сдержать нахлынувшие слёзы и огромное количество ругательств разных видов и на разный языках. Посидев на дороге минут так пятнадцать, она включает чудом не пострадавший телефон и смотрит пеший маршрут до пункта полиции. Остаётся ещё километр. Ева кидает быстрый взгляд на пропитанную тёплой жидкостью штанину: пятно расползлось ещё больше, что начинает немного волновать. Но она встаёт, сцепив зубы, и продолжает путь.***
— Вы на месте. — выдаёт ассистент гугл карт. — Да неужели, мать твою. Только вот на здание полиции постройка не похожа. Оттуда доносятся музыка, весёлый смех и ещё какие-то неразборчивые звуки. Но карты точно указывают на пункт полиции. Ева стучит в дверь, надеясь, что ей хоть чем-то помогут, после чего дверь открывает женщина лет пятидесяти в мини-юбке, сетчатых кружевных чулках и каблуках сантиметров так двадцать пять. — Ой, приветствую, дорогая! Вы к нам на работу? — хриплым пьяным голосом произносит она, а на Стефанесцу наваливается едкий запах душманского табака, перегара и травы. — Э… Да я в полицию обратиться хотела. Я так понимаю она не в этом месте находится. — немного тихо произносит женщина, делая шаг назад, так как тётка уже явно имеет желание схватить её за руку и затащить внутрь. Кудрявая дама оглядывает её сверху вниз, на её размалёванном лице сразу появляется выражение сочувствия, а губы с размазанной помадой цвета гнилой вишни сразу возвращаются в нормальное положение вместо натянутой улыбки. — Муж бьёт небось, да? Ох, дорогая, как же я тебя понимаю, сама съебалась от него, когда он меня башкой до сотрясения об пол приложил. Да ты проходи, мы тебе поможем, да и заработок у нас неплохой. — Да не надо мне никакого заработка! — восклицает Ева и отходит ещё на один шаг, когда тётка вновь пытается бесцеремонно ухватить её за локоть. — Подскажите пожалуйста, где полиция. — Ральф, куда опять Стелла упорхнула? Давай её сюда быстро, сколько уже ждать можно?! — доносится чей-то громкий бас из полутёмного помещения, где ярко мигают разноцветные дискотечные вспышки. — Иду, голубчик, одну минутку! — стриптизёрша снова обращается к Стефанесцу, — Ментовка в трёхстах метрах отсюда, прямо и на северную улицу. — она опирается плечом о дверной косяк, — Слух, если к нам надумаешь, заходи, у нас персонала мало, вон от спида недавно девчонка откинулась. — Да я пойду, пожалуй. Спасибо. — кивает Ева быстрым шагом удаляясь от недобордели-недострипклуба, прихрамывая. Внезапно, откуда ни возьмись из-за угла вылетает старенький форд, ослепляя блондинку ярким светом фар и чуть не сбивая её с ног, но, к счастью, останавливается прямо перед ней. Водитель открывает окно и начинает громко и злостно читать тираду о том, что нужно смотреть, куда прёшь, и шлюхам стоило бы возвращаться на работу, а не кидаться под колёса. — Сам ты шлюха! — злостно выкрикивает женщина в ссадинах и кровавых подтёках, пытаясь удержать равновесие и унять разогнавшийся от испуга пульс. Водитель выглядывает из окна своей легковушки и удивлённо поднимает брови. — Ева? — О, бля, старые знакомые. Чё только не увидишь здесь посреди ночи, одни приключения. — Вы что тут делаете?! Вы почему в таком виде? — Да вот, ментов найти пытаюсь, заяву накатать. А это и есть место, куда, полагаю, вы меня приглашали ранее? — цедит она сквозь зубы, удаляясь в сторону тёмного переулка построек из красного кирпича. Хартманн пытается что-то сказать, но она не слышит. Как же всё достало-то а! Что ни день, то пиздец. Так, ладно, если та кудрявая блядь ей не соврала, значит скоро она доберется до полиции, а потом- — Сука! — она снова спотыкается обо что-то мягкое, воняющее перегаром и мочой, а затем узнаёт уже знакомое место, названное ей «бомжатней».***
Гейзенберг сидит на краю моста, докуривая уже четырнадцатую по счёту сигарету подряд и думает, прыгать или нет. А вот что будет, если прыгнет? Всё закончится. Так это же хорошо, так ведь? Он делает то, что ему нравится — ему плохо, он ничего не делает — тоже плохо. Так значит, проблема в его существовании? В таком случае, давно пора это исправить. И ему уже насрать, что подумают заказчики, которые приедут за работой завтра утром, насрать что подумает Фридрих, насрать что будет с его имуществом, когда всякие отбросы узнают, что хозяин коттеджа позорно сдох по своей же воле, и пойдут растаскивать его вещи. На всё насрать. Только бы прекратились эти мучения. Под свисающими ногами быстро течёт река, дует холодный осенний ночной ветер, спутывая и так растрёпанные и в колтунах длинные седые патлы. Может он даже сможет увидеть своих родителей, которые скончались ещё лет так пятнадцать назад. Но самоубийцы не попадают в рай, он это знает. Тогда не факт, что он их увидит. Хотя, если быть честным, он и так знает, что в аду для него приготовлено местечко ещё с самого его рождения. Такому ничтожеству только туда и дорога. Сигарета дотлевает полностью, но он не замечает этого и затягивается, после чего одёргивает руку, кидая бычок рядом с собой и вглядываясь на чуть покрасневшие от несильного ожога пальцы. В пачке остаётся последняя сигарета. «Докурить или забить уже? Ну не выбрасывать же, жалко, денег стоит.» — думает Карл, мечась в сомнениях, в лёгких и так уже ощущается тяжесть и немного кружится голова от явного переизбытка дыма и никотина за раз. За спиной, где-то в дали слышатся тяжёлые шаги и рваное дыхание. Мужчина оборачивается. — Доброй ночи. — он кивает тёмной фигуре, застывшей на месте после его обращения. — Сигарету не желаете? Фигура всё также стоит на месте и не шевелится, чуть пошатываясь. — Ну как хотите, сам скурю. Фигура вдруг вздрагивает и неуверенно шагает вперёд, шипя от резкой боли, и быстро переносит вес на другую ногу. — Давайте сюда вашу сигарету. Свои дома оставила. — выдаёт фигура и выходит на свет единственного фонаря на мосту своей хромой походкой. — Мальборо? — Чапман. — хмыкает Гейзенберг, — протягивая женщине спички и помятую пачку. — Что вы здесь делаете? — он снимает с носа тёмные очки и разглядывает её, после чего в глазах мелькает шок. — Что случилось? — Да, так, ничего нового. — Ева подходит к знакомому и смотрит в глаза механика исподлобья. — А вы что здесь делаете среди ночи?.. — она медленно переводит взгляд с мужчины вниз на плещущуюся воду и обратно, по спине пробегает дрожь от осознания происходящего. — И что у вас случилось?.. — Да так, ничего нового. — усмехается Карл и отводит глаза, не выдерживая взгляда. Повисает долгое молчание.