Девять советов от Мины-чан

«В чужой деревне никогда не говори, что ты ирьенин, — как-то заметил Шатори-сенсей, тяжело вздыхая. — Начнешь с лечения людей, а закончишь помощью коровам и свиньям». Кажется, моя нынешняя жизнь вполне стала подходить под это определение. Если в Киригакуре никто от меня ничего и никогда не ждал (ну, кроме Мангецу-сана, пока он был жив), то здесь, в Конохе, кое-кто разом возложил на меня слишком много надежд и ожиданий. И, в общем-то, Хаширама-сан был прав. Больше опытных лекарей — меньше болезней и травм, влекущих за собой необратимые увечья и потерю трудоспособности. Только… Где бы их взять? Ведь еще какие-то пять-десять лет назад основной заботой любого, от крестьянина, возделывающего поле, до дайме, прячущегося за толстыми стенами, было просто выжить. В этом мире слабые и недужные были лишь тяжелым грузом и лишним ртом. Промочил ноги и заболел — твои проблемы. Пошел за водой и сломал ногу — и снова! — твои проблемы. Большие, крепкие кланы, были, конечно, чуточку побережливее: чаще всего, больных не бросали, и обязательно имели лекаря, а то и целую семью с тройкой-другой тайных лечебных снадобий и приемов. Но, как водится, секретами своими не разбрасывались и делиться не торопились. Всем же прочим приходилось обходится общедоступными советами: пожуй подорожник, авось поможет; намажься грязью, дядюшке Намико как-то помогло; привяжи кроличью лапку, она завсегда от перелома поможет. Да, Конохе нужны были лекари, как и всем прочим странам… Но достать их было неоткуда. А еще ей не помешало бы понятие о личной гигиене! В строящуюся деревню стекалось огромное количество людей со всех концов страны и представление о чистоте у всех было слишком уж разное. И «болезнь грязных рук», увы, частенько настигала не только детей… Впрочем, тут хорошим подспорьем должен был стать клан любителей светлых одеяний -Хьюга. Насколько я слышала от тетушки Мо, они проспонсировали строительство общественной бани, заявив, что заключали договор ради жизни в мире и безопасности, а не в дурных запахах и нечистотах. Впрочем, насчет второй части высказывания утверждать не берусь, возможно это просто досужие сплетни. А меня приставили ученицей к господину Като. Очень импозантному мужчине и чрезвычайно опытному лекарю. Просто лучшему из лучших. А кто я такая, чтобы спорить с такими утверждениями, да еще и произнесенными губами досточтимого Томазо-сана? Проблема заключалась в том, что Като-сану не больно-то был нужен ученик. А уж ученица и подавно! Но и избавиться от меня он не мог, ведь сам Томазо-сан вручил ему меня одним солнечным утром с пожеланиями успеха и ударного труда в четыре руки. А тому меня сосватал САМ первый господин Сенджу! А кто здесь вообще способен отказать Хашираме-саме? Вот он и таскал меня всюду с собой, утомленно вздыхая и раздраженно бросая редкие, но, несомненно, полные невообразимой мудрости фразы, которые, должные по его мнению, указать мне всю глубину моего невежества, устыдить и напомнить, что я женщина, а значит существо изначально недалекое и к врачеванию неспособное. И пусть бы с ним… Като-сан сам по себе был совсем не злым человеком, но очень уж тщеславным. Мне было не тяжело носить за ним корзинку с мазями и настоями, следить за чистотой его накидки и кивать на все его напыщенные изречения. Но тяжело было смотреть, как он упивается собственным величием и тем, что люди, обратившиеся за помощью, превозносят его до небес и благодарят тремя земными поклонами за сущую ерунду. А еще. Иногда. Като-сан переоценивал свои силы. Визит был нанесен в дом господина купца. Като-сана пригласили к супруге старшего сына господина Хаяси — почтенного торговца лесом и пенькой, недавно разрешившейся от бремени. В большой комнате свежепостроенного дома был отгорожен ширмами уголок, от которого все многочисленные домочадцы, вольно или невольно, старались держаться подальше. Лишь тощенькие девчушки шмыгали иногда тенью меж узких проходов с деревянными мисками в руках и обтирали бедняжку водой с рисовым уксусом, да молодой молчаливый мужчина с бледным, измученным лицом и красными глазами держался рядом, словно выйди он из комнаты — и случится непоправимое. Като-сан пробыл за бумажными загородками довольно долго и вышел оттуда, отирая руки платком, вымоченным в лавандовой воде. Проигнорировав мужчину — видимо, того самого старшего сына — он направился прямиком к высохшему старцу, что кутался сразу в три халата, сидя у огромных, выдолбленных из цельных древесных стволов сундуков, в окружении, домочадцев и завел беседу. Я уже наизусть знала, о чем он будет говорить и не ошиблась: «случай сложный», «шансы не высоки», «но чудодейственная настойка по его рецепту», «уже многих поставила на ноги». Тут я с сомнением покосилась на ширмы. Печальный мужчина, наконец, пересилил себя и перебрался поближе к пестрой толпе домашних, чтобы лучше слышать беседу, а я все так же стояла у бумажной ширмы с изображением хаку-таку, стараясь не прислушиваться к слабому неровному дыханию за перегородкой. Я просто ученица. Я должна стоять и ждать господина Като. — Не велика беда, — голос старика, надтреснутый, словно старое дерево, был негромким, но в полупустой комнате слова его были слышны даже мне, стоящей в другом конце помещения. — Наследника она родила, а новую жену сыскать — чего проще? Без счету желающих войти в наше достойное семейство. И богатое, что не мало важно. Нет, вы только его послушайте. Мерзкий какой старик… Мужчина сжал тонкие пальцы в кулаки, но промолчал. Что? И никто не скажет слово в защиту бедняжки? Где-то в саду раздался детский плач и отвлек всех, а я, пользуясь моментом, протиснулась между ширмами. Великий Мидзути, да она же не старше меня! Бледное крохотное личико едва различалось на простынях, если бы не темные, спутанные словно воронье гнездо, волосы. Нет, уксус с водой тут не поможет и настои Като-сана тоже. И ты, Мина, не должна в это лезть! Но… Чем же она хуже Хатамы? Только тем, что женского пола? Тем, что умеет варить суп, но не умеет метать сюрикены? Тем, что дает жизнь, а не забирает ее? Тем, что вышла замуж за человека, который и рот боится открыть в ее защиту. Вот Мангецу-сан… Впрочем, откуда мне знать, что-то о Мангецу-сане. Бросив, украдкой, взгляд через плечо: нет ли кого поблизости, я постаралась как можно бесшумнее опуститься на дощатый, натертый до блеска воском, пол (что было затруднительно, учитывая крайне ограниченное пространство) и положила руки на одеяло. Такое тонкое, что вряд ли кого-то согрело бы, и явственно ощутила под ним тонкие, словно птичьи, косточки и жар, жар, нестерпимый жар. Батюшки, да жизнь в ней едва теплится! А ведь лекаря стоило позвать гораздо раньше…. Ну уж нет! Назло мерзкому старику вылечу ее! И ведь я смогла. Несмотря на темное, душное помещение и отсутствие какой-никакой воды, кроме остатков дурно пахнущей жидкости на донышке позабытой миски. Теперь девушка на футоне выглядела куда как лучше. Ушла восковая бледность с кожи и горячечные пятна со впалых щек, она задышала ровнее и, наконец, просто заснула. Я машинально погладила ее поверх одеяла и со второй попытки поднялась на ноги, чудом не опрокинув ширмы. Меня знобило, во рту явственно ощущался горький вкус желчи, а перед глазами словно трясли грязной ветошью. Мне нужно было срочно на свежий воздух. Благо, патриарх семейства уже давно перешел с Като-саном на обсуждение собственных недугов, перечисляя их со страстью и живописными подробностями, а вся семья почтительно им внимала, так что никто не помешал мне отодвинуть дурацкую ширму в сторону и выбраться в сад, где я спешно умылась в домашнем прудике, пока никто не видит. — Госпожа! — от неожиданности я плеснула пригоршню воды на грудь, а не на лицо. — Госпожа, что вы сделали?! «Великий Ками, ну неужели не видно, облилась»! Старший сын славного рода Хаяси, несостоявшийся вдовец, неслышно спустился вслед за мной в сад и теперь смотрел на меня словно собака, которую побили ни за что. Ну, может они, и правда, хорошо зарабатывают торговлей… Я медленно встала с колен, и господин невольно отступил на несколько шагов, да так и замер, запрокину голову. Но мне было его ничуть не жалко. Во-первых, мокрая ткань противно липла к коже, а во-вторых, зачем тебе жена, если ты не можешь уберечь ее от своего папаши-людоеда? Так что мне совсем не хотелось быть с ним любезным, что бы там Ма-сенсей мне ни говорил. В добавок меня все еще тошнило. Поэтому я не стала выражать соболезнования, выпытывать, сильно ли он страдал и искать слова поддержки. Вместо этого я спросила: — Вы сами выбирали себе жену или это выбор вашего папеньки? Секунды две господин старший сын смотрел на меня, словно собираясь с мыслями. — Я, — он откашлялся. — Я сам выбрал Томико. Отец был не слишком доволен, — и мужчина слабо улыбнулся, словно говоря «впрочем, как и всегда». — Тогда позаботьтесь о ней, наконец, — вообще-то я хотела сказать совсем другое, но Ма-сенсей прямо-таки встал у меня перед глазами, как живой, и я устыдилась. — Или ваш батюшка быстро найдет ей замену. И начните ее уже, наконец, нормально кормить! — Но… — мужчина замялся. Ох, нет, я не удержалась и закатила глаза! Знаю, будь Ма-сенсей здесь, он бы, глядя на меня, тоже закатил глаза… Простите меня, мастер, но это уж слишком! — Кто ведет ваши семейные дела? — оказывается, злость придает смелости. — Я веду. Для отца это уже слишком тяжело. «Ага. А тиранить беззащитных женщин дома, значит в самый раз». — Так что я слежу за порядком в лавках, веду учет товару и проверяю расчетные книги, — господин старший сын рассказывал все обстоятельно, но при этом нервно косился на выходящую в садик терраску с приоткрытой дверью. — Господин так много работает, — протянула я с издевкой. — Наверное на дом сил уже просто не хватает. Ага! Тут-то и его проняло. Два малиновых пятна явственно проступили на скулах. — Но это ведь отец! Я, как достойный сын, обязан почитать его! — А это ваша жена, которую через несколько дней вы бы безвозвратно потеряли. Впрочем, я слышала, папенька говорил, что к вам очередь… «Ками-сама, Ма-сенсей после такого меня бы точно выгнал…». — Перестаньте, слышите! Прекратите! — как-то тонко и жалко закричал господин старший сын и спрятал лицо в ладонях. А я, наконец, словно посмотрела на себя со стороны и удивилась: что это со мной? Откуда столько злости? Медленный вдох и — выдох. — Мясо вредно в столь почтенном возрасте. Оно укорачивает срок жизни. А супруге вашей, напротив, полезно. Будьте почтительным сыном и заботливым мужем, — я дружески похлопала мужчину по плечу и, отодвинув в сторону, направилась к воротам. — Скажите господину Като, что я буду ждать его на улице. Как ни странно, все обошлось. Выздоровление госпожи супруги старшего сына почтенного торговца Хаяси, господин Като приписал себе, и даже на меня не осерчал, списав мою самовольную отлучку на несовершенную организацию и нестойкость женского организма. Мне бы порадоваться. Но сколько еще таких Томико в Конохе? А юные шиноби? У скольких из них я уже забрала «долго и счастливо» своей нерешительностью? Но как же я могу? Как я могу взяться за обучение, даже и не представляя, чем все это может обернуться в итоге? А вдруг что-то произойдет? Что-то нехорошее. Тогда Тобирама-сан точно обвинит меня в террористической деятельности в отношении деревни. А с предателями и в мое-то время разговор был короткий. Что же говорить про эти дикие времена? Так что стоит ли удивляться, что, однажды теплым вечером, после работы, я свернула на старую дорожку, которую упорно избегала в свете последних, опасных для нервной системы, событий, дошла до одной из идзакай, показавшейся мне вполне приличной, и заказала там осаке. Господи, только бы Мабуши-сенсей никогда об этом не узнал! Впрочем, так, скорее всего, и будет. Я больше никогда не увижу учителя, потому что я не в состоянии воспроизвести печать, а он не испытает чувство стыда за все, что я сделала. К моему собственному стыду, оказалось, что и в этом я плоха — мне хватило двух масу, чтобы забыться сладким сном за уютным столиком в углу. Правда, удача мне все же улыбнулась: заведение располагалось в той же части селения, где я снимала комнату, так что хозяин, знавший в лицо всю округу, послал мальчишку-помощника к дому Кисё-сан, когда понял, что самостоятельно я его заведение не покину. И ее славные сыновья (несмотря на то, что оба были ниже меня на две головы, все равно относились ко мне не иначе, как к младшей сестре) явились за мной после тяжелого дня на стройке и, кажется, даже мужественно не давали мне петь по дороге домой, а поутру отчитали за легкомыслие, безответственность и недостойное поведение. Все это я слушала, борясь с головной болью, слезящимися глазами, и великой пустыней Демона, оказавшейся, почему-то в моем рту, а не Стране Ветра, где ей быть и положено. Но работу-то никто не отменял. Так что, выпив под причитания Кисё-сан почти ведро воды, я мужественно, но неспешно, зашагала в госпиталь. К моему огромному удовольствию, господин Като отсутствовал, и я провела вполне приятное — насколько это вообще было возможно — утро, скатывая небеленое полотно и чиня прохудившиеся покрывала в теньке, под навесом. И, все же, счастье не может длиться вечно. Супруга Томазо-сана, госпожа Окада, состоявшая при нем помощницей и, кажется, негласно державшая весь госпиталь в своем маленьком кулачке, пробегая мимо, обвешанная сумками и корзинами, крикнула, что на стройке обрушились леса, и не могла бы я убрать травы под навес, пока их не сожгло полуденное солнце? Конечно, госпожа Окада. Ведь больше Мина-чан ни на что не способна. Нет, она ведь не лечила ничего страшнее пореза от кухонного ножа… Зачем ее брать с собой?! Пусть таскает грязные корневища и жарится на солнце! Кстати, надо не забыть зайти в лавку господина Хара и купить алое — солнце Страны Огня оказалось слишком злым для моей кожи. В общем, не знаю, что послужило причиной, но охапки мицубы, связки бересклета и актинидии, да корневища гортензии я носила, пихала и катила с изрядной долей злости и раздражения. И голос, произнесший неожиданно: — Скажи-ка, Мина, ты ведь Узумаки? — порядком меня напугал. Утерев потный лоб, я разогнулась, да так и замерла над плетеной корзинкой с абрикосовыми косточками. Привалившись к беленой стене плечом, стоял сам Учиха-сан — и кто его знает, сколько стоял?! — и разглядывал меня в упор своими черными, словно полированный гагат, глазами. «Он догадался», — эта мысль оглушила меня, словно неожиданный раскат грома, предвещающий грозу. Оглушила и буквально пригвоздила к месту. Однако уроки при храме и наставления Ма-сенсея не пропали втуне: тело машинально склонилось в почтительном поклоне, а руки изящно встряхнули подол от травяной пыли и спрятались в широкие рукава. Я же лихорадочно соображала, что мне ответить. Молчать было никак нельзя! А врать Учиха будет только сумасшедший… Но, конечно же, я не была Узумаки! Все это пошло с легкой руки Хаширамы-сана, и любой настоящий Узумаки раскусил бы меня на раз. И, все же, быть Узумаки в Конохе — мой единственный способ выжить здесь. Потому-то я всегда старалась избегать касаний этой темы или отвечала на вопросы подобного рода максимально расплывчато. — Возможно… — наконец выдавила я из себя, не решаясь поднять глаза и сосредоточенно рассматривая плиты дворика, блестящие от полуденного жара. — Возможно… — повторил Учиха-сан за мной, словно пробуя это слово на вкус. И усмехнулся. Ну что ему от меня нужно?! Солнце пекло мне прямо в макушку, назойливые мухи раздражающе жужжали и норовили сесть на потную кожу, голова болела и снова подступила тошнота. А глава клана все никак не уходил. И я не могла уйти. И вернуться к моему занятию тоже было бы прямым оскорблением. Так мы и стояли друг напротив друга еще с минуту, а, может и дольше, когда Учиха-сан, наконец, спросил: — Возьмешь ли ты Учиха к себе в ученики? Вопрос был настолько неожиданный, что я не удержалась и подняла глаза, ожидая, наверное, увидеть, что Мадара-сан пришел посмеяться надо мной. Но лицо его было совершенно бесстрастным. — Ну, — оклик его подстегнул меня, словно свист хлыста. — Я… Я ведь не умею обучать… Не беру учеников… — принялась мямлить я, скручивая ткань рукавов жгутами меж пальцев. Может он примет меня за дурочку, махнет рукой и уйдет уже наконец?! Но Мадара-сан и не собирался уходить. Напротив, он оставил стену госпиталя и подошел ближе, не спуская с меня изучающего взгляда. Движения его были скупые и выверенные, ничего лишнего — полный контроль над телом. Засмотревшись, я замешкалась, и на меня тут же обрушилась волна тяжелой подавляющей энергии: словно приливная волна на побережье. Не смертельно, но очень противно. Тошнота усилилась и заломило виски. Но я и так уже вела себя недостойно, отчитав господина Хаято, больше я не потеряю лицо. К тому же, возможно он делает это неосознанно… Но чем ближе подходил Учиха-сан, тем меньше здравого смысла и решительности во мне оставалось. — Но я согласна на все, что Учиха-сама посчитает необходимым… — Любого Учиха, которого я выберу? И обучишь всему, что ты знаешь? — сурово уточнил глава клана, когда между нами оставалось не больше пяти шагов. Я уже плохо понимала, что он говорит: слова доносились до меня словно через толстый слой хлопковой ваты. И дело было не в его подавляющей ауре. Словно раскаленный добела в огне горна клинок, пылал в Мадаре-сане слепящий очаг боли. Он затмевал весь белый свет и обдавал испепеляющим жаром, способным, казалось, и скалы превратить в пыль. Только временным помутнением рассудка я смогла бы объяснить то, что сделала в следующую секунду, ибо никто в здравом уме не прикоснулся бы ко лбу безумного Мадары. Но я все еще хотела дышать! А, значит, нужно было как можно скорее потушить это адский костер. Моя ладонь, определенно против моей воли, оказалась аккурат на лбу сооснователя деревни, а слепящий очаг боли был заключен в толстую ледяную сферу так быстро как еще никогда мне не удавалось до этого! Тошнота отступила почти сразу же, а воздух, хлынувший в легкие, показался упоительным и свежим, несмотря на то что вокруг было самое настоящее полуденное пекло. — Как … Как ты…? — лицо Мадары-сана не изменило выражения ни на секунду, но голос, голос выдавал удивление. Что мне нужно было ему ответить? Что я чуть не скончалась от всей той боли и злости, что он копит и несет в себе? — У вас муха на лоб села… Мне показалось… Простите… — Муха, значит… — он оказался так близко, что я, наконец, смогла различить его зрачки на фоне черной радужки. — Что ж… Я пришел сюда проверить слухи, — он говорил почти дружелюбно, но мне стало отчаянно страшно от его слов и того, как близко он стоит. — Люблю все знать наверняка. Тут его губы тронула кривая ухмылка. — Ну, Мина из рода Узумаки, до скорой встречи. И он исчез в дрожащем полуденном мареве.