Девять советов от Мины-чан

«Страх, не хуже яда, может сковать нас, лишая воли; но и он же, порой, является той единственной силой, что способна заставить двигаться вперед» — сказал однажды Амадо-сенсей. А мне посчастливилось услышать. Исключительно по собственной глупости я заполучила очередного врага. И, пожалуй, самого опасного. Хотя «враг» — это ведь слишком сильно сказано. Учиха Мадара просто воспользуется мной в своих собственных интересах, когда придет время, а потом … так же легко позабудет о мое существовании. Вот она, Коноха, колыбель цивилизации… Кругом одни угрозы и ни одного защитника. А я-то думала, Туман — самое опасное место. Ах, Мабуши-сенсей, как жаль, что я так и не смогла ничему у вас научиться. В любом случае, что бы ни говорил Тобирама-сан, Учиха Мадара, вольно или не вольно, всегда действовал в интересах деревни. Потому что, отдышавшись, выпив пять стаканов травяного настоя и, измерив дворик шагами от угла до угла раз двадцать, я приняла решение. Никто не будет мне здесь помогать просто так. Мне придется позаботиться о себе самой. Но, сначала, банный день! Если наполнить теплой водой большую бочку на заднем дворе, в которой Кисё-сан квасит овощи на зиму и разводит мыльную воду для стирки — я почти целиком в ней помещусь. А там, глядишь, и бани достроят. Наверняка, будет какой-нибудь непопулярный день для посещений: мыться с прочими дамами я стеснялась. И вот, следующим днем, после усердной работы в больнице и похвалы госпожи Окады (что бывало нечасто), чисто отмытая, я шагала по широкой улице прямиком в активно строящийся центр селения. И путь мой лежал в величественное каменное здание, достроенное, правда, пока лишь наполовину, которому в скорости суждено было стать резиденцией Хокаге. Кругом шумели, суетились, торговались и жевали; истошно мяукали кошки, выпрашивая требушки у лотка с птицей, да смеялись, играя в мяч, дети; из дальней-дали, перекрывая этот гомон, доносились резкие крики с ближайшей стройки и удары тяжелого молота. Преодолев полосу препятствий в виде наваленных грудой мешков с песком, брошенных где попало досок и огромных мотков пеньковых канатов, я глубоко вздохнула и заправила за ухо выбившуюся из косы прядь волос. Под сень будущей резиденции я ступала в первый раз и делала это, как и полагается, с почтительным трепетом. А также с надеждой, что встречу внутри какого-нибудь знакомого, чтобы он подсказал мне, где я смогу найти первого господина Сенджу. Поначалу мои надежды разбились о пустоту коридоров, и я уж испугалась, что зданием еще не пользуются, а у Хаширамы-сана есть какой-то тайный штаб, о котором известно только шиноби. Но звуки спора привели меня на второй этаж, где, к счастью, знакомый мне Тао-сан ругался с незнакомым мужчиной. Деликатно обождав в сторонке, пока Тао-сан вдоволь накричится и приобретет нормальный цвет лица, я со всем подобающим почтением, обратилась к нему со своей просьбой. И, снизойдя с пьедестала собственного величия, Тао-сан любезно указал мне направление, заметив, что Хаширама-сама наверняка там, занимается разбором отчетов с границ. И он, конечно же, проводил бы меня, но миссия, возложенная на него, чрезвычайно важна, а любая задержка — смертельна! Впрочем, принимая во внимания высокие моральные и духовные качества лидера клана Сенджу, он совершенно уверен, что мне нечего опасаться… И это была еще одна проблема. Да, с правами женщин и в Тумане не все было ладно. Но там, вообще, неладно было у многих. Здесь же, много-много правовых лет назад, большинство дочерей, жен и сестер занимались исключительно домашними делами, не мешая своим великолепным супругам, отцам и братьям творить историю. Многие за всю свою жизнь считанные разы покидали территорию, на которой располагался клан, не говоря уже о городских воротах. Впрочем, великодушный Хаширама мечтал о свободном мире для всех, и работа женщин в госпитале, аптеках и торговых лавках, что росли, словно грибы после дождя, даже приветствовалась. Но только женщин замужних или исключительно почтенного возраста. Так что и здесь мне не везло: я была молода, супруга у меня не было (и, судя по всему, и не предвиделось) и представители древних, уважаемых семейств, шиноби с километровыми свитками традиций, порой испытывали трудности определенного рода при общении со мной. Особенно старшее поколение, что еще помнили беседы с супругами через полупрозрачные бёбу. Помилуйте! С юной девушкой?! Вот так вот, напрямую?! Впрочем, безземельным крестьянам, что пришли сюда в поисках лучшей доли, рыбакам и разнорабочим совершенно не претило поболтать со мной в госпитале или на рынке о погоде, цене на рыбу и тяжелых временах (ведь их жены и дочери работали наравне с ними). Ну! Долой жалобы! Не больно-то здесь кто-то желал со мной беседовать! «Пожелайте мне удачи, Мабуши-сан». Двери были распашные и тяжелые, а за ними — огромное, светлое и практически пустое, не считая стола, заваленного свитками, пространство. А за столом сидел совсем не Хаширама-сан. И мне захотелось немедленно отступить в спасительный полумрак коридора, закрыть дверь и сделать вид, что я и вовсе ее не открывала, и нога моя никогда не ступала под крышу сего здания, но глаза, словно горящие угольки, уже прожигали во мне дыры — я чувствовала это отчетливо точно — и в каждом явственно читалось: «я знаю, что ты виновна, дай только повод найти в чем». — Доброго дня, Сенджу-сан, — поклон, поклон пониже. — Я не имела ни малейшего желания вас побеспокоить. Меня ввели в заблуждение, указав, что здесь я смогу найти вашего глубокоуважаемого брата. Тобирама-сан склонил голову в ответ. Ками-сама, у него бывает какое-нибудь другое выражение лица?! — Хаширама сейчас на встрече со старейшинами кланов. Вы можете все сказать мне, и я ему передам. — Но…но это личное, — я определенно не была готова обсуждать это с господином злюкой. — Я хотела…надеялась поговорить с Хаширамой-саном. — Я все ему передам, — Тобирама-сан оперся локтями на стол и сплел пальцы перед лицом, выстроив между нами, в добавок к нескольким метрам и столу, дополнительную преграду. — И нет, мой брат не подскажет, как играть в игры с Учиха. Раз уж вы спелись с ними, учитесь этой премудрости сами, Мина-сан. Меня словно ледяными помоями окатили! Именно так! Вонючими и замерзшими. Что ж, пусть, наверняка, мое лицо и выдало все мое негодование, рот мой все еще мне подчиняется! — Я не вполне понимаю, что господин Сенджу имеет в виду. Прошу господина не забывать, что я всего лишь женщина. Но раз господин Хаширама занят, я буду нижайше просить вас передать ему, что я согласна, — и пусть себе сам додумывает, на что я там согласна. Злыдня! «Будь вежлива, Мина-чан, и никто не найдет ни одной причины, чтобы быть тобой недовольным», — сказал мне сенсей однажды летним вечером, когда мы пили чай на веранде. К сожалению, сенсей не был знаком с Сенджу Тобирамой. — Я передам, — он все так же смотрел на меня поверх сплетенных пальцев, и я поняла, что больше ничего от него не добьюсь. — Доброго дня, господин Сенджу. — Всего хорошего, Мина-сан. Ох, как же мне хотелось что-нибудь сломать! А еще кричать и плакать. Этим я и занялась, предварительно убежав в пустующую часть селения, где стройка еще только начиналась и кроме гор земли и тесанного дерева ничего не было. Воистину, у богов очень странное чувство юмора!

***

А спустя бесконечный и скучный день, сам Хаширама-сан, сияя и оглушительно хохоча, явился к госпиталю, дабы выразить свою признательность. Брат его следовал за ним безмолвной тенью, заставляя меня запинаться и забывать, о чем я говорила, на середине фразы. Мой третий, но не по значимости, кошмар отсутствовал. И это было хорошо, потому что в присутствии Мадары-сана я вообще вряд ли смогла бы что-то сказать. Дождавшись, наконец, просвета в восторженных планах первого господина Сенджу, я, придав лицу выражение скромной восторженности и смирения — примерно с таким же я, обычно, просила дозволения у мастера заменить урок каллиграфии уроком истории, и всегда срабатывало! — испросила дозволения ознакомиться с медицинскими свитками. Хаширама-сан на секунду задумался, переглянулся с братом и дал свое высочайшее позволение на посещение архива, заверив что Тобирама-сан будет счастлив мне помочь. О, ну в этом я и не сомневалась! В полной мере ощутила и счастье, и радушие, когда, проводив меня в небольшое строение на задворках будущей резиденции, мимо трех выставленных постов охраны, Тобирама-сан запер дверь на замок и, выдав мне всего четыре свитка, уселся, скрестив ноги, у соседнего столика и погрузился в чтение. Он смеется надо мной? Издевается? Серьезно думает, что я могла бы сбежать с этими четырьмя жалкими свитками? Разместившись со всем удобством, которое только было здесь возможно, — то есть, на тонкой бамбуковой циновке и согнувшись в две погибели над низким столиком — я приступила к чтению. Некоторые вещи до сих пор (или с тех пор?) так и не изменились, о некоторых я прочла впервые и пообещала себе их записать, чтобы на досуге опробовать, а некоторые… некоторые были просто смехотворны! И, вскоре, не сдержавшись, я уже хохотала в голос, позабыв о своем хмуром надзирателе. Который не замедлил о себе напомнить. — Разве не учили вас вести себя подобающим образом, Мина-сан? И что такого смешного вы нашли в этом медицинском свитке? — он никогда не повышал голоса, но всегда был так строг, что я чувствовала себя сопливым генином (коим, собственно говоря, и являлась). — Ах, еще скажите, что мы мешаем прочим читающим, — я утерла выступившие от смеха слезы. — К тому же, с этого нельзя не смеяться! Тобирама-сан не поленился, встал со своего места и пробежал глазами текст… и вот, наконец-то, я увидела первые проблески эмоций на его бесстрастном лице с вечно сжатыми губами! Он покраснел и отошел, скрестив руки на груди. — Не вижу здесь ничего смешного. — Наверное, это потому, что вы — не женщина, — не удержалась я. — К счастью для нас всех, — последовал ответ, а Сенджу-сан вернулся к своей холодной безразличности и своему свитку. Надо же какой женоненавистник! И, все же, — увы! — свитки оказались практически бесполезны. О чем я тоже не преминула сообщить, когда мы покидали сей приют знаний. А в ответ получила список выбранных для обучения детей и самое душевное пожелание встретится с ними через два дня в больничном дворике. После чего Тобирама-сан с едва слышным хлопком развеялся, указав мне на то, что большего, чем компания клона, я и не достойна. Список, правда, оказался настоящим и остался в моей руке. Однако, меня чрезвычайно озадачило и взволновало то, что среди пяти фамилий я не увидела ни одной фамилии на «У». Беседа с господином Мадарой была еще свежа в моей памяти. И, боюсь, грозила остаться такой навсегда. Так что у меня было не так много времени на решение этой проблемы. И я не придумала ничего лучше, чем отправится прямиком в квартал Учих. И долго и унизительно объясняла, почему мне непременно надо увидеть Мадару-сана и как мне вообще такое в голову-то пришло. Меня бы, наверное, там продержали до вечера или я бы сама, красная от злости и унижения ушла, проклиная в сердцах мужской снобизм и тупоумие, если бы Его Великолепие не соизволил Сам возвращаться в ту пору домой, в родной квартал. К сожалению, только под его презрительно-скучающим взглядом я поняла какая это была глупая затея. Глупая и совершенно неприличная! Именно тогда я поклялась себе, что больше никогда, никогда не приду ни к одному Учиха за помощью. Меня оставили в саду, у всех на глазах — единственный способ сохранить приличия в доме, полном мужчин — в компании фонарей, вечерних бабочек (бр-р-р!) и любопытных соседей, делающих вид, что они просто вышли подышать свежим воздухом и даже вообще не смотрят в мою сторону. Когда Учиха-сан, наконец, вышел ко мне, небо стало походить на много раз стиранную накидку, а над покатой крышей зажглась первая любопытная звезда. Молча я показала список учеников, хотя, наверное, и не имела права этого делать. Мадара-сан бросил на него лишь мимолетный взгляд и не произнес ничего, кроме: «Как и ожидалось». И снова повисла тишина, нарушаемая лишь стрекотом цикад, да вечерним шумом с улицы. Я замерзла. Проголодалась (в этом гостеприимном доме мне не предложили даже чаю), а еще страшно желала посетить домик поэтических вдохновений. «Ну не убьёт же он меня…», повторяла я про себя для поддержки, когда говорила почти не дрожащим голосом, что если господину это не интересно, то и мне тоже, и я спешу откланяться. Учиха-сан рассеянно кивнул и позвав темноволосого подростка, не иначе как прячущегося до этого в кустах, жестом повелел ему выпроводить меня вон. И лишь когда я уже покидала границы сада, сообщил вдогонку, что пришлет ученика к больничному дворику ровно через два дня. А я подумала: интересно, умирать — это больно?