Девять советов от Мины-чан

«Если я заблудился, я просто иду вперед. И, в конце концов, всегда куда-нибудь да прихожу». «Нехожеными тропами», Куданоги Несут И, все-таки, он уехал. Сенджу же Тобирама остался в Конохе. Сама я не видела — у Като-сана то утро проходило под знаменем ежемесячного визита к госпоже Исикаве, вдове наместника из какой-то дальней провинции — но тетушка Мо, обмахиваясь бумажным веером и подкрепляя слова восторженными охами и ахами, поведала мне после, что Хаширама-сан и Мадара-сан выглядели ну в точности будто боги, сошедшие с небес, ни больше ни меньше! И добавила, с сочувствием поглядывая на меня, что никто, ну вот никто даже предположить не может, как долго они пробудут при дворе дайме. Может так статься, что обратно будут возвращаться уже по первому снегу. Но мне нечем было порадовать мой участливый источник информации. Я лишь вздохнула с облегчением над второй чашкой с мятным чаем: госпоже Исикаве, после царствования в провинции, скучно было в недавно основанном селении, ее кипучая натура требовала деятельности, развлечений и внимания, и Като-сан провел насыщенное утро, наполненное поклонами, жалобами, измерениями пульса во всех девяти точках, ласковыми увещеваниями, втиранием ароматических масел, чаепитием и бесконечной беседой о снадобьях и воспоминаниях… Мне, как почтительной ученице, надлежало оставаться подле. И слушать, и подавать, и кланяться, и снова подавать… Так что отбытие Учиха-сана означало лишь то, что у меня, наконец, появятся свободные вечера! Не дождавшись горьких вздохов и с трудом сдерживаемых слез, тетушка Мо ласково похлопала меня по руке и удалилась в перевязочную: отчитывать за перерастрату холста и хлопка и, конечно же, обсуждать отъезд основателей. Тетушка Мо была прекрасной женщиной во всех отношениях. Но собирание сплетен было ее маленькой слабостью, с которой она и не думала бороться. Итак, основатели Конохогакуре-но Сато отбыли и забрали тепло с собой. Вот ведь как бывает: еще совсем недавно солнце грело почти по-летнему, а космея готовилась выпустить новые бутоны и, вдруг, неизвестно откуда налетает студеный ветер, вода в ведерке, подставленном под водосток, за ночь покрывается тонкой коркой льда, а по утрам низины и берега рек кутают такие туманы, что впору подумать, будто я снова вернулась в Киригакуре… «Лучше бы взяли с собой Второго господина Сенджу, а хорошую погоду оставили нам», — ворчливо думала я, покидая квартал Нара и кутаясь в тяжелое шерстяное пальто, подбитое ватой. То ли годы, проведенные в сырости Страны Воды не закали меня ни на грамм, то ли холода в Стране Огня были особенно кусачие, но меня пробирало до костей! Не спасали ни три слоя одежды, ни теплая шерстяная накидка, купленная у мастериц из клана Акимичи — пусть на нее и пришлось откладывать четыре полные луны с моих скромных заработков, но без нее было бы совсем худо! В плотной застройке квартала любителей лесного сумрака и оленей было вполне терпимо, но стоило выйти на пустырь, украшенный лишь примерными границами зданий и дорог, как колючий ветер тут же набросился на меня, норовя добраться до согретого теплом очага и сытным ёсэнабе тела. Придерживая раздувающийся, точно парус, подол и путаясь в широченных хакама, я горячо возблагодарила госпожу Фудзико за такие восхитительные нательные штанишки с тесемками внизу и, пряча лицо в концах шарфа, поспешила, борясь с ветром, вперед. Быстрее! Быстрее! К следующему пятну застройки. Спрятаться там меж стен и перевести дух! Впервые в квартале Нара я очутилась еще когда гортензия украсила своими голубыми шапками все селение. Помнится, мы как раз закончили лечить ногу у быка Кудо-сана, — а то, что копыто слегка посинело, так это, право слово, ерунда и в цвет сезона! — когда Сумико-чан с поклоном подала мне записку, привязанную к стеблю едва начавшего распускаться ириса. — Бабуля… Ой, почтенная Фумино-сама просит богов даровать вам девятьсот девяносто девять лет достатка и благоденствия и благодарит за то, что вы обратили свой взор на эту недостойную ученицу… Ой-ой, судя по высокому слогу бабуля из тех, кто чтит традиции больше жизни и золота! — …надеется, что с присущей вам любезностью и великодушием, посетите скромное пристанище и не откажетесь разделись простую трапезу, что даровали нам Его Правящее Высочество и всемогущие боги. Все это Суми-чан оттарабанила скороговоркой — верно, та же Фуми-сан заставила ее заучить все наизусть — и сейчас пыталась отдышаться, пыхтя, точно кузнечные мехи. Что же мне оставалось ответить на это, как не: — Я с радостью приму это приглашение. — Обязательно приходите, Мина-сенсей! — Сумико явно обрадовалась. — Будет тушёный заяц. И да, — она понизила голос, — принесите бабуле яцухаси. Да, именно так я и оказалась в квартале Нара. И продолжаю бывать там время от времени. Заяц мне, кстати, не слишком понравился, однако его пришлось, все же, съесть и похвалить, а вот семья Сумико — очень даже! Особенно старшая сестра Су-чан, годом или двумя меня старше, с которой мы, к обоюдному удовольствию, обнаружили родство мнений по многим вопросам и предпочтениям (именно к ней я приходила сегодня: Аяно-чан, оказывается, уже давно была сосватана, свадьба на носу и я, вместе с прочими незамужними девицами клана принимала посильное участие в свободные вечера в подготовке приданного). Впрочем, и бабуля Фумино-сан, лучшая травница Страны Огня и верная приверженица традиций мне тоже понравилась. Как и я ей, смею надеяться. А, точнее, мои манеры и воспитание! О, сидя там, подле низкого столика из лакированного дерева, в окружении почтенной семьи Нара и подушек, расшитых шелком, я не раз и не два вспоминала с благодарностью «Наставник для юных дев» и «Чистые наставления», а так же то, что единственное, что в них менялось за все прошедшие годы — это обложки. Ма-сенсей, пожалуй, мог бы мной гордиться… Спрятавшись от хлестких порывов ветра за сплошным забором и зарослями бамбука, я остановилась перевести дыхание и подышать на замерзшие руки. Было бы лукавством утверждать, что я не думала об Учиха-сане с момента его отъезда. Но, к разочарованию досужих сплетников, мысли эти — не очень-то и частые — были единственно о том, сможет ли Мадара-сан обуздать свою гордыню, не случиться ли очередной беды и не сильно ли гложет его боль. Совсем другой человек владел моими думами безраздельно. Только его судьба занимала меня. Мабуши-сан. Ма-сенсей… При мысли о нем и о сестрице Шио, сердце всякий раз сжималось от тоски. Какой же глупой я была! Как злилась, что мастер решает за меня, что мне делать, куда идти и чему учиться… И при этом не желала ничего делать сама. Единственным моим решением было удалиться в храм Мидзути. И к чему это привело?! Вот! Я совершенно одна и полностью самостоятельна! Половина деревни записала меня в любовницы к господину Учиха, а я ведь даже еще и не целовалась ни разу… Вот она, моя жизнь — проходит между госпиталем и комнаткой на втором этаже! Впрочем, если верить свиткам, жили в эти времена не так уж чтобы долго. Так что, вряд ли я прямо успею по-настоящему устать… Ветер стих, и установилась особая, вечерняя, сонная тишина. Луна, отогнув краешек облака, с любопытством взглянула на землю. Прекрасная Богиня жестоко проучила меня. И дело вовсе не в саду с розами, не в большом доме с энгавой, не в подарках, что дарил мне сенсей… Дело в том, что Мабуши-сан был мне не только наставником; он стал моей семьей. Как я буду без него? Единственное, что мне осталось теперь — это вспоминать… Например, как в день праздника Хинамацури, пока я раздумываю, какое пирожное хочу еще съесть: с клубникой или шоколадное, Ма-сенсей сидит рядом, перебирая струны сансина и напевает глуховатым голосом: «Чувства душу Мне переполняют В небо. В сторону твою, гляжу, — И сквозь туман весенний Мелкий дождь летит!» Где-то во дворах залаяла собака. Следом еще одна. И еще. Утерев набежавшие слезы, я шагнула не недавно вымощенную дорогу, ведущую к набережной. Как же долго привыкала я к тому, что не слышно теперь шелеста волн и не пахнет воздух то горько — водорослями, то — свежим арбузом. Ведь стоило лишь немного отдалиться от границ Киригакуре — и вот оно, море. А здесь кругом леса. Обширные, словно зеленые моря! И до единственного порта — много-много дней пути. И мне боязно заходить в их глубь. Они полны диких животных, ловушек и тропинок, которые ведут один ками-сама ведает куда… К этому тоже нужно привыкнуть. За такими незатейливыми размышлениями, я и не заметила, как добралась до берега реки, частично скрытого еще не сбросившим листья кустарником. Взгляну-ка на реку одним глазком, послушаю плеск воды… Может быть еще не все утки улетели… Хотя у меня же ничего нет с собой. В просвете береговых зарослей мелькнула посеребренная лунным светом вода и я, бросив мимолетный взгляд, замерла, точно пригвожденная к земле пылающим мечом великого Сёки. Легкая, словно журавлиное перышко, в прозрачном свете полной луны кружилась на водной глади, раскинув руки, Лунная Богиня. Ками-сама… Ками-сама… Что угодно, лишь бы домой! Но несколько драгоценных секунд были потеряны, прежде чем до меня дошло, что нужно бежать, умолять, сулить и задабривать, а не стоять и глазеть. И, наконец, сорвавшись с места, я припустила вниз, по течению реки, к ближайшему возведенному мосту. Как быстро может бежать человек, если от этого зависит его судьба? В моем случае — всегда недостаточно. Вылетев, точно пущенный из пращи снаряд, на расчищенный от зарослей пологий берег, первое, что я увидела — пасторальный и абсолютно пустой пейзаж, залитый холодным лунным светом. Река гладкая, как стекло. Травинка не шелохнется. И ни одной танцующей Богини на много дзе кругом. Но это говорили мне мои глаза. Сердце же напрочь отказывалось принимать такой поворот. И разум, вот удивительно, был с ним согласен. Наверняка она все еще где-то здесь! Надо только хорошенько поискать! Может быть в той заводи, за порядком поредевшими, но еще не утратившими листвы, зарослями жасмина? Утерянная жизнь, ставшая здесь только сном, или, даже, тенью сна, застила мне глаза. Казалось, надо только добежать до противоположенного берега — и все волнения и трудности останутся, наконец, позади (как и положено, в Конохе, на заре ее становления). Мысли, шептавшие о том, что Богини может там и не оказаться или она не захочет мне помогать, были изгнаны с позором, как недостойные предатели! Стоит ли удивляться, что на средине моста я столкнулась с одиноким путником, закутанном с головы до ног в теплый плащ, решившим, вероятно, прогуляться подле реки в такой чудесный вечер? И как бы мне ни хотелось бежать дальше, как ни манили меня заросли осоки и камыша, где, наверняка пряталась Сиятельная Богиня (ну, если бы она была уткой, точно пряталась бы) правила приличия требовали убедиться, что с повстречавшимся мне незнакомцем все в порядке, поклониться почтительно и нижайше испросить прощения. И сделать все это с достоинством, изяществом и пряча заплаканное лицо в складках шарфа и прикрываясь рукавом от любопытных глаз. Кажется, я справлялась неплохо… Но только ровно до того момента, как незнакомец произнес смутно знакомым голосом: — Куда вы так спешите, Мина-сан? Учиха Мадары сейчас нет в деревне. Взрослая жизнь отвесила мне еще одну пощечину. И снова рукой ненавистного Второго господина Сенджу. Мою защитную стену, которую я так кропотливо выстраивала из кирпичиков воспитания и этикета, самосохранения и лести, смела бушующая лавина гнева. — Да что вы говорите?! — я резко распрямилась, так и не завершив поклона. Плевать на дурно выглядящее от слез лицо, — благо, луна прикрылась пушистым, будто пуховка, облаком и освещала мир крайне скупо — на то, что он выше по положению и старше. На то, что одно его слово — и не станет Мины, будто и не было ее никогда… Довольно! Чаша моего терпения переполнена! — Ах, да-да, я припоминаю, как Учиха-сан говорил мне об этом во время прошлого лечебного сеанса… — Тобирама-сан, на удивление, слушал внимательно и даже сбросил капюшон. — Вместо того, чтобы лежать молча и дать мне сосредоточиться, только и делал, что болтал о том, что его признали как лидера Конохи, а Тобирама-сан останется здесь и будет смиренно ждать их возвращения! Я немного покривила душой (только откуда Сенджу-сану об этом узнать), ведь на самом деле Учиха-сан скупо сообщил, покидая комнатку, что решил ехать. Но его довольно-ехидная улыбка поведала мне о многом несказанном. — Ками-сама, у вас вообще есть какие-нибудь другие занятия, кроме как говорить друг о друге?! Потом я, конечно, корила себя, сгорая в огне стыда и уничижения. Но тогда, на мосту, глядя на этого человека, мне казалось, что если я смолчу, то меня просто разорвет на тысячи крошечных клочков от злости и обиды. Сенджу-сан, похоже, даже опешил на мгновение от таких обвинений. Но не зря его прозвали Ледяным Демоном. Ребята из других деревень видят суть! — У меня и моего брата полно дел, связанных с безопасностью и благоустройством Конохагакуре. Возможно, Мина-сан имела в виду себя…? — Как вам не стыдно… — даже сейчас, когда обида жгла, точно горящий уголек, выпавший из очага, говорить такие вещи в лицо обидчику было тяжело. — Почему Сенджу-сан так несправедлив ко мне? Разве я дала хоть один повод усомниться в моей преданности селению? Разве не делала все, что могла для тех, кто живет здесь? — голос мой креп по мере того, как выражение лица Второго господина оставалось неизменным. — Может быть это вы распускаете обо мне все эти слухи? — наверное, это было уже слишком, но я просто не могла остановиться. Гнев завладел моим разумом безраздельно, и слова вылетали из моего рта, будто бы сами по себе. — У меня, между прочим, был жених! А на такого злыдню, как вы, вообще никто не посмотрит! Ох, вот я и снова соврала! Госпиталь давно и прочно был разделен на два лагеря: поклонниц Хаширамы-сана и страдалец по Томираме-сану. И последнее время вторые верно держали первенство. — Женихи, Мина-сан, знаете ли, не сбегают без причины, — Второй господин Сенджу крепко стоял на мосту, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Незыблем и самодоволен. Наверное, очень собой гордился! Луна, видно разбуженная моими криками, снова выглянула из-за облаков и зыбкий жемчужный свет мягко осветил все вокруг, сгладив даже острые линии в облике Тобирамы-сана. И всплыли, развеяв гнев без следа, в памяти сами собой строки: «Ясная луна. У пруда всю ночь напролет…»... — Он не сбежал, — прошептала я, чувствуя накатившую, словно приливная волна на берег, усталость. — Он погиб, — и зарыдала так горько, как не рыдала с тех пор, как поняла, что шиноби из меня такой себе, и мне никогда не освоить технику водяной тюрьмы. «С тяжелым сердцем вынужден сообщить тебе, моя дорогая ученица, что почтенный Хозуки-сан погиб во время выполнения миссии…» написал мне Мабуши-сан, а в уголке поставил наш тайный знак «осторожно», призывая не задавать никаких вопросов. Больше о Мангецу-сане я не узнала ничего. Ма-сенсею писать я опасалась, Шио тоже не располагала никакими сведениями, а больше спросить мне было не у кого, ведь официально мы с господином Хозуки были совершенно чужими друг другу людьми… Неофициально тоже… Но… Пусть я и не была в него влюблена, мне бы, все же, хотелось называть его своим другом… И вот сейчас, стоя на лунном мосту, за много-много лет до его рождения, я осознала, что Мангецу-сан оказал мне честь, оборотив на меня свое внимание, а я оказалась ее не достойна. Рукав кимоно пал в неравной борьбе со слезами и соплями. Что поделать, у всех сегодня тяжелый день. Отрыдавшись и утерев с лица все лишнее, я с удивлением обнаружила, что Тобирама-сан не ушел, хотя и повернулся ко мне спиной, разглядывая реку. И то верно: никто не любит смотреть на рыдающих девиц. Что ж… Хирука-сан сжег бы свою книгу по этикету от злости, если бы знал, как я сегодня растоптала все его труды и наставления, вбиваемые мне в голову. Но хотя бы уйти нужно красиво. Пусть даже меня и вышвырнут завтра за ворота, я окажусь там с гордо поднятой головой! — Смею ли я надеяться, что Сенджу-сан забудет все, что произошло здесь нынче вечером? — смиренно вопросила я, все еще дрожащим после проявления столь бурных чувств, голосом. Но Тобирама-сан молчал. И когда я уже собиралась махнуть на приличия оставшимся сухим рукавом и отбыть восвояси, он неожиданно заговорил, не то спрашивая, не то утверждая: — Так Мадара болен..? — Это… это не совсем болезнь. Не в привычном понимании слова, — я старалась как можно аккуратнее подбирать слова, чтобы не сболтнуть лишнего. — Словно Учиха-сан сам себя разрушает изнутри. И этот бездонный провал, в отличие от внешних ран, не зарастает со временем, а лишь только ширится. Мне это показалось, или Тобирама-сан тяжело вздохнул? — Сколько ему осталось? — Откуда же мне знать?! — я всплеснула руками и поморщилась, когда влажная ткань рукава коснулась кожи. — Я ведь не бог. Физически он необычайно здоров. Как вы или как Хаширама-сан… — тут я поняла, что говорю что-то не то и смолкла. — То есть это не та болезнь, что приводит к быстрой кончине? — Сенжду-сан, наконец, обернулся ко мне лицом и оперся спиной о поручни. На выбеленном лунным светом лице глаза его казались еще темнее, чем они были на самом деле. И гораздо пугающее. — Я должен знать. — Пока Мадара-сан не разрушит сам себя, — я принялась накручивать прядь волос на палец. Беседа в таком ключе мне была совсем не по сердцу. — Как ты лечишь его? — Как и всех, — я растерялась, особенно от того, что Второй господин Сенджу обратился так вольно, то ли забывшись от новостей, то ли опустив меня еще на несколько ступенек вниз в социальной иерархии. — Как часто он приходит? Язык так и чесался ответить: «Как, разве в сплетнях об этом не говорится?!». Но теперь беседа мне не нравилась еще больше. — Я не могу ответить на этот вопрос, господин. Как ученица лекаря, я обязана хранить тайны моего пациента. Тобирама-сан хитро прищурился: мол, сначала выболтала все, а потом про какие-то тайны; впрочем, это могла быть просто обманчивая игра теней. — Забудем этот разговор, Мина-сан. Что мне еще оставалось? Только послушно, точно детская игрушка, закивать. — Позвольте, я провожу вас… — от того, как мягко он это произнес, я начала икать. — …уже темно и небезопасно, — и выражение его лица говорило лучше любых слов. — Господин Сенджу необыкновенно добр…