⊹──⊱✠⊰──⊹
Профессор Воля практически не изменился — все тот же мудрый, лукавый взгляд с морщинками в уголках глаз от частых улыбок и тонкие губы, что во время долгого и тяжелого разговора то поджимаются, то против воли превращаются в заинтересованную улыбку. Пристальный, полный внимания взгляд, направленный на двоих мракоборцев, что сидят напротив — тех самых, имена которых когда-то были на слуху у всей школы. Тех самых, кто уже несколько десятков минут, плечом к плечу, отстаивают собственную безумную идею в глазах того человека, поддержка которого им необходима сейчас. — Зачем вам это, Арсений, Антон? — Воля слегка склоняет голову, и хитрый блеск, что помнился мужчинами еще в года их учебы, вновь появляется в его карих глазах. — С вашей властью и возможностями… — Именно поэтому, — Арсений мельком оглядывается на Антона, что сидит рядом, и возвращает к профессору взгляд — улыбается тоже, так же, как и Шастун. — Потому, профессор, что у нас есть такие возможности. Мы можем помочь. — И мы сделаем это, — продолжает Антон за него. Сделаем — продолжим делать; даже, если Воля не согласится. Даже, если они не получат его поддержку — даже если придется продолжать тащить собственный план в одиночку, если придется продолжать использовать собственную власть так, как подсказывают сразу два сердца. Власть руководителя мракоборцев всей Англии — и власть руководителя отдела по работе с обскурами, созданного год назад с позволения Сергея Попова. «Мы исправим все это, Шаст. Я тебе обещаю». Исправим гонения, исправим несправедливость ебаной жизни — вопреки всем и всему, в очередной раз безумной идеей, разделенной на двоих. После разрушающей не только города, но и сознания магов войны — тогда, когда мир точно не готов к этому. Но секрет в том — что готов он никогда и не будет, а потому не имеет смысла оттягивать. Долгие месяцы разговоров, согласований с Министром и продумывания всевозможных деталей — чтобы сейчас сидеть напротив директора главной магической школы, выбивая проклятым детям шанс на нормальную жизнь. Позади тяжелый, выматывающий год — бесконечная совместная работа, попытки отстоять собственное решение перед общественностью и прессой. Решимость, разделенная на двоих — чтобы постепенно, шаг за шагом прокладывать новый путь. Отдел по работе с обскурами не мог включать в себя только лишь мракоборцев — для работы с такими детьми требовались специалисты слишком широких профилей, да и постоянный контроль еще одной ветви стал бы для Арсения непосильной задачей. «Министерству нужен человек, в котором мы будем уверены. Как тебе такая идея, Шаст?». Антон, кажется, не отпускал в тот вечер Арсения из объятий до самой ночи. И впервые за все прошедшие годы — согласился на повышение, а не сбежал от него, пусть это подразумевало намного большую ответственность, чем могло показаться сначала. Однако Сергей Попов, неожиданно для всех, стал одной из самых сильных поддержек на этом пути — Антон, конечно, на тот момент уже знал от Арсения обо всем, что во время его заключения в замке сделал его отец, но первое время в такую благосклонность верилось с трудом. Однако Сергей действительно нашел в себе смелость не только в один из дней поговорить с Шастуном, назначая его руководителем нового направления, но и позже защитить решение мракоборцев и прикрыть их спины перед Международной Конфедерацией, всецело становясь на дорогу изменений магического порядка, пусть это пока и касалось лишь их страны. Главным аргументом стало то, что прошедшей войны можно было бы избежать, если бы такая политика была введена раньше. Сейчас их начинания расцениваются профилактикой и защитой от повторения случившейся угрозы — но не так важны наименования, как факт того, что Конфедерация дала тогда на все это добро. Работа Антона в те дни стала практически круглосуточной — потому что предстояло не только найти и обучить рунных магов, но и отвоевать среди других право на такую работу. Долго, выматывающе — из последних сил тогда, когда чертова пресса снова и снова поливала их идеи грязью, а желание кого-то спасти превращала чуть ли не в заговор против всего волшебного мира. Но слухи и популярность противоречивой темы со временем уменьшились, а поиск рунных магов, готовых изучать новые техники, увенчался успехом в том числе благодаря раздутому интересу со стороны всех магов — как и их обучение в дальнейшем. Повезло — просто чертовски — что все заметки Часовщика были найдены в том самом замке, и те его труды, что когда-то привели к разрушающей мир тьме, начали помогать идти вперед, давая шанс тем, кто оказался болен не по собственному выбору. Давая шанс проклятым детям — обскурам — начать новую жизнь. Первым ребенком, которого спасает отдел, становится Клера. А следом за ней еще несколько — двое обскуров за прошедший год из других городов. Один из Лондонских детских домов для магов соглашается на сотрудничество с Министерством — и дети, что раньше страдали от боли и близящейся смерти, наконец живут среди других волшебников, выделяясь на их фоне лишь темными татуировками, что позволяют лишней магии не разрушать их тела. — Вы же понимаете, как тяжело будет этим обскурам? — спрашивает тихо Воля, прикрывая в задумчивости губы скрещенными руками. — Дети сейчас… достаточно жестоки. — Понимаем, — уверенно отвечает Антон. — Но это стоит того. Антон понимает — потому что мышление других магов, что всю жизнь воспринимали обскуров угрозой, не способно измениться так быстро. В их детском доме воспитатели хотя бы заинтересованы в том, чтобы поддерживать гармонию и принятие между обычными магами и обскурами — это было одним из условий договора с Министерством — но того же нельзя сказать о детях, чьи родители обладают совершенно другой позицией. К сожалению, человеческая природа всегда проявлялась желанием уничтожить то, что отлично от понятия «нормальности» большинства. Обскурам тяжело и сейчас — и страшно представить, что их ждет в среде тех, кто по наитию родителей будет пытаться принизить и вывести из себя словами о том, что они опасны для общества. Но они не опасны — уже нет. Благодаря работе Антона, Арсения и рунных магов — сейчас они отличаются от других детей лишь рунами на телах, ведь подготовка для того, чтобы прийти с таким предложением в Хогвартс, действительно была упорной и долгой. Потому что Воля, несмотря на их старые хорошие отношения и уважение к собственным когда-то ученикам, никогда не пошел бы на то, чтобы рисковать своей школой. Но он рискует — все равно рискует, потому что если все сложится, на Хогвартс все равно обрушится волна осуждения и критики тех самых родителей, которым чуждо сочувствие и желание разобраться, что обскуры в стенах магической школы не будут способны нести угрозу; что обскуры благодаря проделанной работе — сейчас абсолютно такие же дети, как и другие маленькие маги, и тоже нуждаются в обучении колдовству. И сейчас неподходящее время — слишком живы в сознаниях магов воспоминания недавней войны — но ждать больше нельзя; не тогда, когда каждый день в разных странах и городах умирают те, кого они могли бы спасти. Антон и его отдел сделали все, чтобы избежать бессмысленных рисков — техника Часовщика послужила лишь основой для того, чтобы изучить магию рун и привязки магических потоков к артефактам глубже. Если Выграновскому приходилось привязывать обскуров только к своей жизни — сейчас «резервов» становится больше, и это не только жизни рунных магов, что так и остаются проводниками между артефактами и обскурами, но и сами сосуды, которые сохранят детям жизнь даже в том случае, если погибнет создавший рунную связь маг. От изначальной силы обскуров не остается практически ничего — все излишки поглощают специальные артефакты, что теперь хранятся в Министерстве под особой защитой, и отсутствие опасности для других становится полностью гарантированным. И именно эти гарантии — основа для того, чтобы сидеть в этом кабинете сейчас. — Мы поймем, если вы откажетесь, — произносит Арсений негромко после непродолжительного молчания. — Рисков действительно много, и работа преподавательского состава тоже должна будет включать в себя контроль отношений учеников… Я больше чем уверен, что часть профессоров и вовсе выступят против этой идеи, — Воля почти неслышно фыркает, соглашаясь. — Однако при вашем положительном решении Министерство сделает все для того, чтобы помочь этим детям адаптироваться в Хогвартсе. — Постепенно мир поймет, что мы делаем, Павел, — продолжает Антон уверенно, ловя взгляд директора. — Если в наших силах что-то изменить, то мы должны попытаться. И именно вы можете помочь сейчас этим детям. Воля тихо хмыкает, опуская руки обратно на стол — уголки его глаз вновь окрашиваются морщинками от улыбки. — Я дам вам ответ завтра. Такие решения я не в праве принимать в одиночку, — мужчина косится на рамку с семейной фотографией в углу стола, но возвращает взгляд к мракоборцам, не переставая улыбаться. Однако хитрые, почти озорные блики в его глазах намекают на то, что его личное решение уже принято.⊹──⊱✠⊰──⊹
Пушистый, белоснежный снег медленно покрывает крыши Хогвартса, ложась словно пуховым одеялом. Горящие в снежной буре окна замка и башен выжигают что-то в самой душе — ностальгией, дорогими воспоминаниями и ощущением, что получается на мгновение вернуться в то прошлое, когда все было хотя бы немного, но проще. Коридоры волшебной школы пусты — практически все студенты разъехались по домам на Рождественские каникулы, а те, кто остались, предпочитают проводить время в Хогсмиде или же собственных комнатах. Чувство ностальгии греет в самой груди — предложение директора остаться на ночь в школе мракоборцы, конечно же, принимают. И пусть в Башню Старост пройти не выйдет — хотя очень бы хотелось — один из балконов верхних этажей открывает почти такой же вид на старое учебное заведение, как и открывала когда-то та самая смотровая, на которой они так часто бывали. — Угостишь сигаретой, Шастун? — усмехается Арсений, едва заметно подталкивая плечом. Антон тихо смеется, но сигареты все-таки достает — несколько снежинок залетают на балкон, путаясь в темных волосах, и Антон на несколько мгновений задерживает на Арсении взгляд, прежде чем поджечь собственную сигарету и отвернуться к открывающемуся пейзажу каменных стен и мельтешащего вокруг снега. Какое-то время они курят в молчании. — Как думаешь, Паша согласится? — спрашивает Антон. Призванная уверенность в них обоих остается за стенами этого балкона — и Антон знает, что Арсений тоже чувствует это. Что видит, как горят беспокойством его глаза, слышит в тихом голосе сомнения и вместе с тем слишком отчаянную надежду. Слишком долго они к этому шли — и слишком сложно — чтобы сейчас, даже после пусть и тяжелого, но, кажется, успешного разговора, позволить себе всецело поверить в удачу. — Думаю, да, — отвечает Арсений. — Они с Ляйсан ведь тоже из тех, кому… не плевать. Антон напряженно усмехается — кому, как не ему, знать о жертвенности и большом сердце этих людей, что, можно сказать, воспитали его. Но ставки по-прежнему высоки. Арсений тушит окурок, а следом забирает из подмерзших пальцев и чужой — уничтожает их магией. — Шаст, — зовет он, потянув за край рукава теплой мантии; Антон послушно поворачивается лицом. — Все будет нормально. Даже, если они откажутся… Мы придумаем что-то еще. Мы не оставим их. — Знаю, — слабо улыбается Антон. Кажется, выдыхает только сейчас — на мгновение прикрывает глаза, выравнивая дыхание, и уже сам тянет Арсения на себя, заключая в кольцо рук. Антон заботливо проводит пальцами по чужим щекам, приподнимая голову — чтобы в очередной раз посмотреть в голубые глаза и найти там ту поддержку, что не давала упасть все эти тяжелые дни. Чтобы снова почувствовать в груди жар — не яркий, уже привычный — жар всеобъемлющей благодарности и преданности этому человеку, жар их общей надежды и веры в то, что когда-то у них обязательно все получится. Когда-то — обскуры обязательно смогут учиться в Хогвартсе. Когда-то — они смогут спасти и других. Когда-то — все ошибки будут исправлены, а мир изменится к лучшему. Может быть, не их руками и не их действиями — но они сделают все для того, чтобы начать этот путь; сделают все, чтобы не пожалеть о прожитой жизни и упущенных возможностях, потому что все произошедшее показывает, что каждое решение имеет значение. И то, как Антон выдыхает в чужие губы, мягко проводя пальцами по скулам перед тем, как поцеловать, — тоже. Арсений улыбается, прежде чем накрыть его губы в ответ — поддается прикосновениям, зарывается пальцами в волосы до нестерпимости нежно; вплетает в объятия и размеренный, глубокий поцелуй все те чувства, что уже не вырываются из них обоих потоками, но каждый день продолжают греть откуда-то изнутри. Антон целует мягкие губы, прижимает к себе укутанное в теплую мантию тело — снег вокруг спадает им на волосы и плечи, а вокруг Хогвартс продолжает жить своей жизнью. Тот самый Хогвартс, где когда-то все началось — и, если подумать, никогда не заканчивалось. Слишком много любви, слишком много необходимости — но уже более взрослой, чем было в те годы, когда они сожгли друг друга дотла; сейчас — слишком уверенное, важное понимание того, что дальше друг без друга уже не выйдет. Не потому, что не смогут, а потому — что не хочется. И пусть «заново» — получилось не сразу. Прошедший год — ведь не только об их стараниях для обскуров, но и о бесконечной работе между собой. Долго. Мучительно. Трудно. Обоюдными срывами, брошенными Антоном словами о самоненависти и о желании все прервать — желании, чтобы бросили, оставили наедине с болью и добили, потому что в моменты отчаяния искореженной психики казалось, что это было бы чем-то заслуженным. Арсений тогда выслушал все его мысли. Но руки так и не отпустил. «Я. Тебя. Не. Оставлю. Ты меня слышишь?» Потому что тогда — эти слова принадлежали не Шастуну. Его страхам, его вине и укору себя самого — но не тому человеку, которому на собственном пепелище всего лишь требовалась рука, которая удержала бы от провала. Ты меня слышишь? Антон услышал — кажется, именно с того разговора; и больше уже никогда не произносил вслух осколочные слова про то, что он не должен быть Арсу нужен. Поверил — опять. В том числе — себе самому. Не сразу, но да — они оба смогли это сделать. За собственной тьмой спустя время наконец удалось различить чужие чувства, чужое прощение — перестать корить себя за всё прошлое, найти в себе силы помочь Арсению тоже. Не стать друг для друга терапией, но — стать поддержкой в терапиях с самими собой. «Не держи в себе, Антон. Ты можешь на меня злиться. Мы же договорились». Разговаривать. Быть друг с другом честными. В какой-то момент найти в себе силы, чтобы признаться: «я чувствую, будто начинаю зависеть». Необратимой константой — зацепиться за что-то, чтобы вылезти из собственной тьмы, и не так удивительно, что для Антона этим якорем становится именно Арс. Но помогает — через долгие дни и тысячи разговоров — все-таки помогает. Через работу в собственном отделе, уже без Арсения в роли постоянного партнера, но все еще с его поддержкой — помогает выстраивать грани заново, осознавать, что именно нужно себе самому, а не в угоду другому. Антон видит, чувствует — Арсению тоже непросто. Непросто не броситься тоже — не раствориться в отношениях, не позволить этого Шасту — слишком много всего у них было, слишком долгой была разлука и риск потерять все совсем, чтобы сейчас не желать гореть, пытаясь наверстать все упущенное. Но когда-то — они уже совершили такую ошибку. И об этом приходилось напоминать себе и друг другу каждый раз, когда желание поддаться чувствам почти усыпляло доводы разума. Ведь сейчас — все можно создать по-другому. Все можно выстроить заново — с пониманием, что у них есть их время, есть их желание и их же чувства, которые вызваны уже не эмоциями, а предельным и слишком осознанным пониманием. До конца жизни — только с одним человеком. — Арс… — шепчет Антон, аккуратно отодвигая воротник чужой мантии. Арсений вопросительно мычит, но слегка наклоняет голову, позволяя снять с шеи цепочку — ту самую, на которой все еще висит кольцо с заклятой надписью «помни». Помни о том, через что вы прошли — что было вокруг, что произошло внутри вас и вовне. Помни, что ничего — не было зря. Ни исполнившееся предсказание, которое действительно совершилось — ведь Егор все-таки пожертвовал своей жизнью, но совсем не так, как предполагал Часовщик изначально. Ни прошедшие в разлуке годы, которые были необходимы для того, чтобы через время суметь воспользоваться вторым шансом. Ни смерти Сережи, Клавы, Егора и многих других — потому что они стали началом чего-то большего, они стали спусковым крючком измены того, что так долго нуждалось в помощи. И не жалеть об этом, конечно же, невозможно — но изменить прошлое уже не получится. Есть только единственный путь — научиться с ним жить, принять его со всей чернотой и ошибками и продолжать двигаться дальше. Дальше — не только ради себя, но и ради других. Антон расстегивает цепочку, снимая украшение. Перехватывает чужую ладонь и подносит к губам — мягко целует костяшки пальцев, пока убирает цепочку в карман, и смотрит прямо в глаза. Собственным сбившимся дыханием выдавая безумно дрожащее сердце — и видя ту же самую дрожь момента в голубых глазах напротив. — Спасибо тебе, Арс. Спасибо — за все, что сделал. Что не бросил, что остался рядом и помог подняться на ноги снова — и что позволил помочь и себе. И как бы тяжело ни было — впереди все равно долгий, наверняка не такой легкий путь. Но это не страшно — не страшно, пока нужные руки обнимают в ответ, пока дыхание смешивается в одно, а рядом всегда есть тот, кто не даст тебе умереть. Даже если смерть — поджидает внутри тебя. — Я горжусь тобой, Антон, — шепчет Арсений. Шастун закусывает губу, но находит в себе силы не отвернуться. — Слышишь? — Слышу, — невнятно бормочет он. Но улыбка все равно трогает уголки его губ — искренне. Ведь по-другому уже давно не выходит. — Я люблю тебя, Арсений. Антон аккуратно расправляет чужие пальцы, чтобы надеть на безымянный палец кольцо; чтобы — увидеть такой же снежный блеск в глазах самого близкого человека. Чтобы окончательно показать — они уже справились. И дальше — обязательно будет лучше. — И я люблю тебя, Антон, — выдыхает Попов, и губы его вздрагивают в улыбке. Он сжимает руку, тянет к себе — улыбается до последнего, на мгновение замирает нос к носу, прикрывая глаза. Снег вокруг падает совсем мягко, ветер почти что теплый — или же это перемешавшиеся дыхания момента, той самой секунды, когда спешить уже никуда не нужно. Когда можно сжать чужую ладонь. Когда можно — поцеловать снова. Долго, нескончаемо и немыслимо — слишком сильным спокойствием, слишком горячей убежденностью в том, что все правильно. В желании касаться — но не обладать; быть ближе — но уже не одним целым. В желании — быть вместе и рядом. И пока один из балконов Хогвартса становится свидетелем этой надежды, где-то в глубине замка зарождается новая — там Ляйсан смотрит на мужа с такой же любовью, шепча заветное «я согласна с твоим решением». Антон слегка наклоняется, сцеловывая с кончика чужого носа прилетевшую туда снежинку — и слегка поворачивает Арсения, обнимая того со спины и утыкаясь носом в темные волосы. Арсений кладет ладони поверх его рук и прижимается ближе — позволяет скрывать себя в кольце рук, и холодный ветер вокруг уже не страшен, потому что горячее дыхание в затылок согревает не хуже любых заклинаний. Собственные ошибки, старые раны — они никуда не уходят, они останутся где-то внутри вечным спутником и напоминанием. Но все это уже не разъедает до дна — хотя временами продолжает вырываться откуда-то из глубин — но за прошедшие месяцы выходит научиться жить с этим, выходит… Себя простить. Снова найти в себе силы, снова поверить — что дальше есть свет. И не только из-за того, что помогает человек рядом — но и потому, что они оба наконец находят в себе смелость принять не только друг друга, но и самих себя со всеми ошибками и собственной болью, что привела их в эту самую точку. И только сейчас, кажется, понимается — весь этот путь того стоил. — Как думаешь, какая великая сила имелась в виду в предсказании? — спрашивает тихо Антон, рассматривая одну из башен замка. Это место, этот момент — кажутся подходящими для того, чтобы наконец решиться завершить ту историю до конца. Голос проседает сам — но Арсений крепче сжимает руки, и Антон выдыхает, вновь прячась носом в его волосах, показывая, что все хорошо. — Любовь? — предполагает Арсений, на что Антон насмешливо фыркает, но не улыбнуться в ответ не выходит. Задумывается на пару мгновений, но продолжает. — Не знаю, Арс. В предсказании ведь говорилось о том, что к этой силе будет открыт путь, но не о ее получении. — А, может, дело в другом. Арсений медленно проворачивается в руках, не сбрасывая их, и смотрит прямо в глаза. — Неравнодушие, — произносит он тихо. — То, что мы делаем сейчас, Шаст… Возможно, в предсказании говорилось об этом. Любовь ведь действительно подходит — не только к кому-то конкретному, но и к другим, к твоему желанию спасти этих детей. Возможно, если бы не все, что случилось… Мир бы никогда к этому не пришел. — Бессмертная и бескрайняя сила неравнодушия, — повторяет Антон. — Звучит… слишком слащаво. Арсений тихо посмеивается, ударяя по плечу — Антон хихикает в ответ и сжимает в объятиях плотнее, блокируя следующие возможные выпады. Возможно, Арсений прав — а может и нет, и речь в предсказании шла совсем не о любви и даже не о неравнодушии. Но это неважно — важно, что что-то изнутри действительно горит этой силой, продолжает освещать путь и каждый день напоминать о том, что все происходит не зря. — Шаст, — зовет тихо Арсений, слегка отстраняясь. — Если бы… был шанс что-то исправить в своей жизни — ты бы сделал это? Ты бы избежал всей той боли, что с нами случилась? Антон закусывает губу, опуская глаза, но из объятий не выпускает. — Нет, — говорит тихо он, почему-то чувствуя, что именно сейчас должен честно ответить на этот вопрос. — Если бы я изменил что-то, я бы не был сейчас здесь. А здесь мне хорошо, — Шаст поднимает глаза, дергая уголком губ, и оставляет невесомый поцелуй на чужой щеке; Арсений тепло фыркает. — Но, наверное, легко говорить о том, что ничего бы не изменил, когда все дерьмо уже позади. И я думал о том, что бы я ответил, если бы мне предложили не изменить, а прожить все это… опять. Ради того, чтобы вновь прийти к этой точке. Знаешь, типа помнить, как все будет, но не иметь возможности повлиять в процессе. — И как? — Раньше я был уверен, что не смог бы, — Антон прижимает Арсения ближе, отводя взгляд к виду за ограждением. — Но сейчас… Он возвращает взгляд, и в уголках глаз расцветают морщинки — от искренней, пусть и не такой широкой улыбки. — Я бы решился на это снова. Арсений улыбается в ответ — не может иначе — и какое-то время они молча смотрят друг другу в глаза, понимая мысли друг друга. Потому что Арсений — тоже — был бы готов прожить эти болезненные годы заново, чтобы прийти к тому, что у них сейчас есть. И пусть впереди — еще более сложный путь, но это не страшно. Как можно бояться того, что еще не известно? Сейчас — это не важно. Сейчас — есть лишь зима и только зарождающиеся перемены от взмаха крыльев бабочек, что влекут за собой нечто большее. Сейчас — и есть та самая жизнь. И эта самая жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее в будущем или в прошлом. Сейчас — время осознавать ошибки, исправлять их и совершать. Время прощать себя, принимать и поддерживать — слушать и слышать, наконец разговаривать не только с другими, но и с собой. То самое время — идти вперед или найти для себя покой. То самое время — оставаться перед самим собой честным. То самое время — быть. И пока Арсений тихо смеется на брошенное Шастуном «вспомним, как мы оскверняли эти комнаты в школьные годы?», позволяя утащить себя в помещение, снег продолжает падать на крыши вокруг, а время неумолимо движется дальше. Осколки разбитого невозможно склеить в единое целое — но в их отражении можно увидеть собственные ошибки, чтобы их больше не совершать. Но даже если не выйдет — не так уж и страшно. В конце концов — жизнь для этого и дана.Живи прямо сейчас.