Дамнар: Неведение

      — Да не утаит человек праведный от суда, коли уличил ближнего своего в ведьмовстве, колдовстве или чародействе, даже если будь это его сын или дочь. Ибо нет в их телах души, в сердце совести, а в разуме благого умысла, — Эйлерт зычным монотонным говором зачитывал проповедь, стараясь заглушить частые раскаты грома, от которых, казалось, тряслись стены костёла.       Народу в тот день было предостаточно. Считай, вся деревня собралась. Гроза пришла стремительно, и молнии сверкали совсем близко. Слишком уж хорошо помнили жители, чем обернулась разгулявшаяся стихия в прошлый раз. Где ещё защиту искать, как не в церкви?       Пока старый монах перелистывал страницу, из зала послышался сиплый насмешливый голос:       — Что ж ты, батюшка, нас поучаешь, да сам своему учению не следуешь?       Эйлерт возмутился, окинул взглядом свой приход. У самых дверей, небрежно опершись о балку, стоял мужик. Захаживал редко. С помоста старик не мог разглядеть выражение лица, но сердце ёкнуло, предчувствуя беду.       — Поясни, добрый человек, замечание свое. Перед вами все мои дела и мысли открыты, — Эйлерт говорил нарочито громко и твёрдо, искренне не понимая причины такого укора.       — Так это... Ведьму ж приютил, — мужик с невинным видом развёл руками.       Люди начали перешёптываться. По деревне слухи всегда быстро расходятся. То, что девка, считай, живёт у старого монаха, с тех пор как Траян после обучения вернулся, ни для кого секретом не было. Как и не было секретом то, что Ярек стал всё чаще оставлять сестрицу одну и ночевать у кого-то в замке. Зато было поводом для разного рода сплетен.       Эйлерт машинально бросил взгляд на Есению, у которой от ужаса округлились глаза.       — Дядька, почто напраслину возводишь? — обиженным срывающимся голосом прошептала Еся, чувствуя, как земля начинает уходить из-под ног, и холодеют пальцы, положила принесённые из подсобки свечки к кануну. Она действительно вот уже пару месяцев, как жила при церквушке. Готовила, стирала и убирала по просьбе Эйлерта, который за это время ей стал всё равно, что дед родной. Даже грамоте её начал учить, по её же просьбе. И у неё весьма неплохо получалось. Во всяком случае, буквы она выучила и даже могла читать по слогам.              Монах разозлился. Зная подоплёку их отношений, ничего хорошего девочке этот разговор не сулил.       — Не сметь в доме божьем судилище устраивать! Не для того мы здесь все находимся. Да и нет доказательств, что девочка со злыми силами спуталась.       Траян недобро хохотнул.       — Так где ж нам ещё судилище устраивать? К кощуну идти что-ли, чтоб рассудил? Уж не с его ли псом она из лесу давеча приходила? Он всё ластился, да игрался с ней? Не это ли доказательство?       Деревенские зароптали. Многие действительно видели, как она из лесу вместе с большой собакой выходила. Тут Есении совершенно невозможно было спорить. Она действительно несколько дней назад вернулась из лесу, провожаемая княжеским псом. Тот умудрился попасть в железный силок, расставленный на никсов — он и попался за заднюю лапу. А она травы собирала неподалёку. Не смогла мимо пройти — подсобила. Пёс будто понял, что Еся ему зла не желает. Спокойно стоял, потом провожал её до края деревни, будто-то бы охраняя. Но разве сейчас это расскажешь? Разве это будет оправданием?       — Траян, уймись! — Всемир подал голос, топнув об пол своим неизменным посошком. — Ты сам с Волками дружбу водишь, да и пёс тот шебутной. Много с кем играть пытался. Видать, нрав у него такой.       Хоть староста и заступился, но народ уже было не остановить. Слишком много бед произошло с тех пор, как выскочила к ним тварь из иного мира. Страх, растерянность и беспомощность перед судьбой требовали выхода. Гроза, бушевавшая прямо над церквушкой, тоже способствовала тревожному настроению деревенских жителей. И Траян, видя, что его слово всерьёз восприняли, всё не унимался. Тем более, что сейчас уже та псина ему никак не могла помешать. Надо ж было девке так неудачно тропинку выбрать и обрести себе такого защитника! Будь то обычный пёс, Траян бы его запросто задрал. Но княжьего любимца трогать побаивался. Мало ли, какая у этой собаки связь с кощуном.       — Да, я Волк теперь! — подбоченившись, ответил он старосте. Затем, окинув взглядом приход, многозначительно произнёс. — И, думается мне, что по её вине с нами вся эта беда приключилась.       Раскат грома совпал с людским гомоном, нарастающим как снежный ком, и эхом отражающийся от стен здания.       Эйлерт, видя, что Еся бела как мел, велел ей выйти из общего зала. Побоялся, вдруг на неё кто накинется. Но она лишь мотнула головой и осталась стоять, судорожно вцепившись в канун, боясь, что силы её вовсе покинут. С ужасом вглядывалась в такие знакомые с детства лица, искажённые суеверным страхом и ненавистью.              — Она что ли за руку к вам чудовище привела? Что за фантазии? Ты не в пьяной ли горячке, мил человек? — перекрикивая рокот обеспокоенной толпы, предположил Эйлерт, в надежде, что так оно и окажется.       — А может и привела, — огрызнулся Траян с издёвкой. — Кто свидетель? Та тварь противная на неё тоже кидалась, а у девки ни царапинки, хоть здоровых мужиков умертвила перед этим, — Есения до головокружения завертела головой. От вранья дядьки её покинул дар речи. Разумеется, никто толком и не помнил, что у Есении руки были все изранены, когда её приволокли за волосы, как и остальных, к колодцу. Но толпа не обращала на её тихие попытки оправдаться никакого внимания. Траян же увлечённо продолжал, наслаждаясь её беспомощностью:       — А кощун-то говорить с нами когда начал? Как к ней подошёл, и кровь сына моего названого испил, — Траяну тоже пришлось сильно повышать голос, поскольку толпа уже почти бесновалась. Если Ярек тут, то девка где-то рядом, ни у кого сомнения не возникало. И то, что князь Яреку руку прокусил, а после этого речь держал — тоже все отлично помнили.       — Так, его ж испил, а не её! — Всемир начал понимать, чего хочет добиться дядька. У него давно подозрения были, что девку тот извести желает, да всё никак не сподобится. Да своими руками, видать, боязно — решил толпу натравить.       — Парня, конечно, жалко. Приворожила, видать, ещё в детстве. Столько девок красных на деревне, а он всё с ней ходит, всё равно что собачка на поводке. Хоть и знает, что как от жены ему проку от девки не будет, — деланно сокрушаясь Траян разве что слезу не пустил. А вот Еся уже не выдержала, спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. Но слёзы у разъярённой толпы вызывали не жалось, а были лишь подтверждением тому, что дядька вывел её на чистую воду.       — Это почему ещё не будет? — Эйлерт, не ожидая такого поворота разговора, растерялся.       — А потому, что медведь её в младенчестве подрал знатно. Чудом выжила. Да вот сдаётся мне, что медведь был непростой, может, кощуна посланник. Он сначала брата моего, её отца, на смерть задрал, — глаза Траяна сверкнули в ярости, по мышцам пробежала рябь, но он спохватился, погасил кровь, и не стал оборачиваться. — А её, наверное, с собой хотел утащить, да не вышло. Вот и пришли нелюди за ней, когда кощун вновь сил набрался, да и нас с собой прихватили под горячую руку, — видя, что Всемир и Эйлерт вновь хотят что-то возразить, почти прокричал:       — Говорю вам! Одни беды от этой девахи! Ведьма, как пить дать, ведьма! — раскат грома и человеческий гневный гул почти перекрыли его слова, но нужный Траяну эффект был достигнут.       Народ уже никого не слышал. Некоторые повскакивали со своих мест. Все вспоминали неприглядные случаи, что на их памяти случались, вскоре после встречи с девочкой. И ведь находили! У одних корова издохла, правда и так хворала неделю, но ведь не поправилась же! У вторых какой-то год морковь не взошла. У третьего — собака пропала. Четвёртого любимый кисет потерялся. Многое припомнили... Неважно им было тогда, имела ли девочка к этому хоть какое-то отношение. Найти виноватого, особенно в ситуации которой они и были — отдушина, и Траян это просчитал. А непогода пришлась как нельзя кстати.       Есения в ужасе пятилась к священнику, ища защиты. Она не узнавала своих земляков. Да, бывало, что её стыдили или ругали, но ведьмой никто не называл. И в голову закралась болезненная мысль: «А вдруг правда? И от меня эти беды? Ведь и взаправду я думала о том, чтобы отправиться в Навь, перед тем как пришли чужаки!»       Для дядьки же устроенная склока звучала музыкой. Столько лет он вынашивал в себе эти мысли, сдерживался, запивая горечь потери крепким вином...       — Батюшка, надо ли ещё доказательств? Али проверку ей какую устроить? Водой или же огнём? — Траян злорадно улыбнулся в удовлетворении, наслаждаясь триумфом и поддержкой беснующийся в волнении толпы.              Когда дрожащая и всхлипывающая Еся зашла Эйлерту за спину, он стукнул кулаком по столу, сердито хмурясь. Он видел ведьм. Настоящих. Тех, что с духами союз заключали и плотью людской питались. Такие всегда наказания избегали. На костёр или в омут чаще всего отправляли безобидных ворожей, да гадалок, а то и просто девок, лицом и станом зависть вызывающих.       — Как не стыдно, люди добрые! Сироту со свету сжить хотите? Неужто в вас не осталось добродетели?       Новый оглушительный раскат грома поделил толпу на два лагеря. Селяне восприняли его как послание высших сил. Только вот одни считали, что гнев богов направлен на ведьму, а другие — на то, что люди от страха забыли о совести и милосердии.       Траяна это разделение мнений лишь раззадорило. Увы, на девицу пока ещё никто не шёл, хоть кулаками трясли многие. Разошедшись, подливал масла в огонь:       — Слышите, как небо ярится? Не хотите сами судить — дайте небесам решить, жить ли ведьме. Пущай пойдёт, прогуляется слегка. Целёхонька останется к утру — видать ошиблись мы, — дядька развёл руками.       В помещении было невыносимо душно от ладанки, пота и дыхания десятков людей. Огни от чаш, висящих на стенах, плясали перед глазами Есении, повторяя движения разозлённых селян. Воздух становился тягучим, как болотная вода, тяжёлым и плотным, забивал её горло, препятствуя дыханию. Ненависть и суеверный страх в глазах людей, до покрасневших в бешенстве глаз и брызг слюны орущих друг на друга земляков, чуть ли не с кулаками, готовыми наброситься на соседа, до боли сжали сердце.              — И пойду! — неожиданно для самой себя подала голос Еся. — Нечего вам из-за меня ссориться!       — Куда пойдёшь, глупая? — Всемир пытался её урезонить. — Стихия не на шутку разгулялась.       Девушка ещё раз окинула взглядом поутихшую на мгновения толпу. Перед глазами всё расплывалось от слёз, но она медлила стереть их рукавом. Боялась, что кроме Эйлерта и Всемира, все земляки будут смотреть на неё зверем, даже те, кто вроде пытался за неё заступиться.       — В замок пойду, коли рядом меня видеть не хотите.       Толпа вновь разразилась бранью и криками. Есения, не выдержав, побежала к выходу, боясь встретиться взглядом с кем-либо. Эйлерт хотел схватить за руку, остановить девочку, но промахнулся. Стариковская реакция уже не та.       В ушах звенело от злых фраз, летящих ей вслед, ранящих, сильнее если бы её в самом деле поколотили. В висках пульсировала кровь, глаза не разбирали дороги.       — Ведьма к кощуну пойдёт?!       — Туда ей и дорога!       — Авось небеса справедливы окажутся — не дойдёт!       Траян лишь усмехнулся, услужливо приоткрывая ей дверь, мечтая, чтобы этот день стал для племянницы последним.              Стоило Есении выскочить на крыльцо из спёртого клейкого воздуха, пропитанного ненавистью и злобой, как её ослепила молния. Она на миг остановилась, жадно глотая свежий весенний воздух, обдирающий горло. Спиной, из всё ещё приоткрытой двери церквушки, Есения отчётливо ощущала исходящий оттуда жар, как из преисподней. Хор голосов проклинающих и гонящих её в бездну, поглотил раскатистый гром, выводя девушку из оцепенения. Всё ещё лишённая зрения, Есения сделала шаг вперёд, готовая потерять сознание.       Ливень накрыл её отрезвляющим потоком. Земля и небо в середине весны ещё не успели прогреться. Ледяные капли смывали слёзы, и за считаные мгновения пропитал скромное одеяние до последней нитки. Промозглый ветер грозил сбить её с ног, и будто нарочно старался поскорее заморозить.       Цветные пятна уже перестали плясать перед глазами, но лучше видно не стало. Тучи, застилающие небосвод, были настолько черны и плотны, что ни единый лучик не мог пробиться, чтобы осветить убитой горем девушке путь. Ливень почти полностью убирал из обзора и без того трудноразличимую в темноте дорожку, ведущую к замку.       Осознавая, что назад пути нет, Есения побрела почти на ощупь, скользя по размокшей грязи и ранней траве, не обращая внимания на лужи, не оглядываясь до тех пор, пока шум, исходящий от церквушки, перестал быть слышен. А обернувшись, уже не смогла различить её очертаний через сплошной поток воды, льющий с неба.       В голове крутились горькие мысли: «А что если они правы? Ведь правда выходит, что и мать, и отец душу отдали, когда я рядом была. Может, я и не ведьма, а вдруг на мне проклятие какое, беды близким приносящие? Что, если и взаправду я и братца, сама того не желая, со света сживу?»       Сердце девушки ещё сильнее заныло. Ярека не было на проповеди. Последнее время он всё чаще бывал с Волками кем-то наподобие служки или оруженосца. Также они ему не отказывали в обучении. Правда, острого оружия пока не давали — только на палках, и только когда все в человеческом виде были. Гроза налетела внезапно. Небось сейчас с ними обедает.       С мыслями о друге она остановилась около озера. От тяжёлых капель вода пузырилась и бурлила будто в котелке на костре. Что-то тянуло Есению подойти к самому берегу. Не прекращая всхлипывать, она приблизилась, грозя соскользнуть. В одном месте вода вздымалась совсем сильно. Неестественно, будто из-под неё начал пробиваться мощный подземный ключ. Водяной холм всё подрастал. Еся сделала несколько шагов назад в растерянности и испуге, не зная, как к этому относиться.       Водный пузырь подскочил вверх, принимая очертания человеческой головы. Листья кувшинок, ветки и тина служили ей волосами, чудесным образом удерживаясь на месте. Из-за капель дождя сначала лицо было не разглядеть, но затем оно будто собралось, и вода стала скатываться по натянутой прозрачной коже, будто по ледяному кувшину.       Водяница вынырнула по пояс. Шея и плечи этого существа были почти осязаемы, а вот что ниже казалось размытым очертанием, которое, как и озеро, атаковал ливень. Тело и лицо водяной девушки мерцали мягким светом, напоминая Есении колдовские библиотечные парящие шары.       — Кто ты? — выдохнула Есения со смесью испуга и восхищения, смотря на водяную. О таких никсах ни Олаф, ни Джастин не рассказывали.       — Я? Я озеро, — прозрачное лицо улыбнулось. Голос существа раздавался в голове девочки звонкими серебряными колокольчиками. Внутри чудесного сосуда переливалась вода с кусочками ила, песка и мелкого природного мусора. От талии к шее по течению потока воды проплыла лягушка. Побарахталась немного на подбородке, затем смогла прорвать оболочку и выпрыгнуть через ухо обратно в озеро. Водяница почесала ухо о плечо и рассмеялась, будто бы ей стало щекотно.       — Что тебе от меня нужно? — Есению разрывали надвое горечь от последних событий и интерес. Страха как такового она не испытывала, хоть и понимала, что подобных существ, стоит опасаться. Она не была уверена, что железный ножичек ей поможет, всё-таки, если мавка была из плоти, то как сражаться с водой?       — Меня разбудили твои слёзы! — звонкий нежный голос манил, разум Еси начал потихоньку уплывать. — Они очень солёные и горькие. Их смыло небесной водой в озеро. Они растворились во мне. Позволь забрать твою печаль... — ливень уже казаться не таким холодным, как раньше. Ветер тоже будто бы затих, перестал подгонять Есю вперёд, давая возможность подумать.       — Я не верю тебе! Ты меня утопишь! — Еся усилием воли пыталась отогнать морок, но её всё сильнее тянуло к озеру. — Кто ты? Русалка? Нимфа? Водяница? Откуда взялась? Как хочешь помочь? — Еся говорила отрывисто и нервно, не замечая, как делает шаг навстречу.       — Купалась девочка, смывая с себя свет и магию, — каждое слово, произносимое Водяницей, притупляло разум, успокаивало душу и наполняло Есю желанием окунуться в озеро. — Иммортал, не ведая, вдохнул в меня жизнь. Демиург удивился, но позабавился. Решил меня оставить в этом мире, научил человеческой речи. Сказал, что я — озеро. Русалки — дети мои, я всех приютила, — от водяной никсы будто бы исходило тепло. Не удержавшись, Еся сделала ещё шаг навстречу. — У всех болела душа. Все они лили горючие слёзы по любимым своим живым или мёртвым.              Еся остатками сознания вспомнила, что про похожий случай рассказывала Кэйа. При мысли о подруге перед глазами вспыхнул образ Ярека. «Братец сейчас с ней. Ему всё равно, что меня выгнали. Он вообще про меня вспоминает, когда вместе с зазнобой?» Укол обиды, перемешанный со страхом навредить другу, что-то отразили в глазах девушки. Она сделала ещё шаг. Словно прочитав её мысли, Озеро продолжало свою нежную жалостливую песню.       — Ты за него кровь проливала, была готова жизни лишиться, а он с другой милуется. Я всё видела, Я всё знаю, всё понимаю. А кровью родной человек для тебя хуже, чем ястреб для белки. Родные земли далеко, родные люди предали. В глубине всегда спокойно, любая непогода не достанет. Омут глубок — ни один обидчик не дотянется. Вода ласкова — смоет все печали и обиды, оставит лишь покой, — Водяница тихо пела, продолжая обволакивать разум и успокаивая трепыхающееся сердце.       Еся стояла у самой кромки воды. Ей оставался ещё шаг. Водяница её не торопила. Но девочка медлила. Сердце жгло от отчаяния и обиды. Ужасно хотелось спокойствия, хотелось забыться и отдохнуть. Предательская мысль пришла в голову: «Да всё равно никто не хватится...»       «Какая разница, хватится, не хватится! Что я в самом деле? Не туда моя дорога ведёт!» — Еся начала внутренне протестовать, но тело было будто парализовано. Видя её замешательство, Водяница продолжила:       — Уж не ждёт тебя братец названый, молодец сердцу милый. И домой дорога закрыта. Одна ты на всём белом свете осталась. Приходи в семью новую, семью добрую. Все вы, русалки, с одной судьбой. Для всех чуждые, никем не любленные. Ни родным, ни самим себе ненужные.       «Вот уж дудки!», — Еся внутренне уже протестовала как могла. — «Я самой себе нужна!», — да и с остальными словами водной никсы она уже согласна не была.       — Пусти! — прохрипела девочка, не в силах пошевелиться.       Водяница перестала петь и уставила на девочку своими ничего не выражающими глазами. Озеро не понимало, почему эта девица, как и предыдущие, льющая слёзы горючие, не желает упокоиться.       Словно в ответ на беззвучные мольбы девушки о спасении мелькнула большая тень. Две мощные собачьи лапы легли на плечи Есении, и Флаум всем своим весом навалился, роняя её набок, на пропитанную влагой землю. Девочка ударилась затылком до помутнения в глазах. Влажный собачий язык начал облизывать ей лицо, снимая морок с её разума. Всё ещё оглушённая, Еся стала отмахиваться, с облегчением осознав, что способности двигаться и соображать к ней вернулись. Пёс, видя, что она приходит в себя, отошёл.       С некоторым трудом и кружащейся головой Еся смогла сесть и посмотреть на озеро. Водяница была на месте. Она немного склонила голову набок, её прозрачные губы беззвучно двигались. Пёс Князя стоял передними лапами в воде. С его шерсти как с гусиных перьев стекали капли. Он молча, не рыча, вообще не издавая ни единого звука, смотрел на водный дух. Еся могла бы поклясться в тот момент, что они разговаривали, хоть и беззвучно.              — Не понимаю я тебя, пёс. Я лишь хотела помочь. Зачем толкнул её? Ей и так очень больно! — Водяница была в смятении. Пёс разорвал связь с девочкой, и не давал вновь до неё дотянуться, а ей явно нужна была помощь.       — Зато я понимаю тебя. Ты знаешь лишь горечь. Люди не такие. У них выбор есть, какими им быть. Иначе она утопла бы, как и остальные русалки, — Флаум на водный дух не злился. За много лет, поведённых в разных мирах, повидав всяких существ. Он знал, что у некоторых из них чувства ограничены природой.       — Но я хотела помочь! Она плакала. Мне жалко её, — Флаум чувствовал печаль Водяницы. Она действительно хотела помочь, только вот способ она выбрала несовместимый с жизнью.       — Помочь и потопить — есть же разница! — Флаум не злился. Он вообще очень редко испытывал подобные чувства. С духом воды он ощущал родство. Может быть удастся её переубедить?       — Она живая, твои русалки — нет. Она человек. Добрый человек. Ей жить надо.       — Да как же жить, если сердце болит? — Водяница стала сильнее мерцать в потрясении.       — Да так и жить. Силы найдёт, и будет жить. Исправить всё можно, пока живой. Мёртвой она уже счастливой не станет.       — Она будет спокойна. Зачем ей счастье? — дух воды окончательно запуталась. Ей редко удавалось поговорить с кем-то, похожим с ней по природе. Она знала лишь русалок. Но они уже не могли ей ничего объяснить про жизнь.       — Ты ошибаешься, дух воды. Речи твои ей тонуть помогали. А она остановилась, справилась. Да ты не унималась, — с лёгким укором произнёс Флаум.       — Но она же хочет перестать горевать! — она была уверена, что девушки сами принимают решение. Водный дух не замечала, что как-либо влияет на них. Лишь поёт свою скорбную песнь, пытаясь утешить.       Всполохи света протестующего духа ослепляли Есю. Она отвела взгляд и стала пытаться встать на ноги.       — И перестанет. А жалеть тоже можно по-разному. Можно из капкана вытащить, а можно и в омуте утопить. Жалость навредить может, — пёс миролюбиво склонил голову набок, понимая, что хоть какую-то искру сомнения в сознание духа воды заронил. Пройдёт время, и, может быть, русалки в озере будут появляться реже. — Раз хочешь помочь, так помоги. Ране помоги зарасти, течением утопающего на берег вынеси, со дна монету нищему достань, голодному помоги рыбу поймать. Поговорить охота — так речи свои измени, чтоб не утопнуть захотелось, а слёзы смыть и искупаться, — пёс отвернулся от застывшего в изумлении духа, и подставил свою спину под руку шатающейся девушки. Они начали медленное движение в сторону замка.       Когда девушка отошла на дюжину шагов, и её душевная боль стала отдаляться, Водяница нырнула обратно на дно, продолжая размышлять о разговоре. Она не злилась ни на пса, ни на девушку. Но этот случай пошатнул её уверенность в действиях. Водяница задумалась. Она воспринимала мир по-своему, он был ограничен берегом. Иногда в озере просто купались и люди, и волки, и тот же пёс, но она спала в глубине, где не видно её мерцания. Просыпалась, лишь когда над озером проливали слёзы печали. И пытались утопнуть.              Ошеломлённую и опустошённую Есению около входа встретили изумлённые оборотни во главе с Олафом. Ярек, завидев её, всю промокшую, измазавшуюся в весенней грязи, опирающуюся на пса, выбежал наружу, не заботясь о том, что могут сказать или подумать Волки и подруга. Вилфред раздобыл одеяло. Кэйа, оставив девушку на попечение ребят, кинулась разогревать ванну. Благо из-за любви Сета к воде, в замке она всегда была в достатке — подавалась системой труб из толщи земли под зданием. Пожалуй, единственное новшество, которому не сопротивлялся старый Князь, несмотря на то что пришлось переломать и поставить заново чуть ли не все стены, а работы заняли не один год.       Олаф выделил Есе мясного супа и налил в бокал горячительного напитка на два глотка. Заставляя выпить, внутренне свирепел на человеческие нравы и обычаи. Расспрашивать её пока никто не спешил. Для этого для начала надо было, чтобы зуб на зуб попадать стал. Общими усилиями старались привести девочку в чувство. Авось обойдётся и не захворает. Как в ответ на их надежды, ливень и гроза постепенно сменялись грибным дождём. Над лесом появилась радуга.       Растворившись в омуте, в смятении, Водяница стала убаюкивать спящих русалок, думая о том, могла ли их судьба сложиться иначе? Не приди они к озеру, с болью в сердце, ненавидящих старую жизнь? Она, жалея, давала им жизнь новую: безмятежную, спокойную, без забот и тревог. Как она сама — живая и мёртвая, вода озера рядом с замком Проклятых. Быть может, она действительно была не права?