0.
Ксавьер пишет ей первым. В целом, ничего нового, он знал это, он планировал: до каждой черточки на экране новенького айфона, до любой полуинтонации, до каждого подтекста, который она может рассмотреть сквозь пиксели ненастоящих, невысказанных слов. Так что он отправляет нейтральное: Я: Как добралась? И не особо рассчитывает на ответ. Не в этом десятилетии, по крайней мере. (Не то чтобы Уэнсдей была настолько недоступной: всё-таки кое-кто смог пробраться сквозь её броню и украсть первый поцелуй. Впрочем, не только через её. Впрочем, это не так уж и важно). Это «Как добралась?» словно красная тряпка перед быком на Пласа-Майор , словно заусенец, который содрать так хочется, но будет кровоточить и болеть, легче без этого, легче не станет, словно Портмундский маяк для кораблей из Бразилии: смотри, по курсу север, по курсу Англия. Это «Как добралась?» остаётся до глубокой ночи без ответа — он, конечно же, не проверяет телефон каждые десять минут, ну, возможно, лишь первые два часа. Промежуток увеличивается с отсчёта отправки сообщения, надежда тлеет, как сожжённые поля после удушливой жары под проливным дождём, а настроение неуловимо падает к отметке «раздражённый». Он такой всегда рядом с отцом, он таким был всегда с момента, когда его мать умерла. Отец не виноват в этом, конечно. Отец вообще никогда не виноват. В первом часу ему приходит ответ.Уэнсдей:
Нормально.
Безусловно. Да, безусловно, она никогда не спросит его в ответ о том же, потому что ей без условностей всё равно, её жизнь без условия о взаимности, ей… и это «нормально» — оно как обсидиановая пустошь вокруг её зрачка, оно как растяжение ступни: ты всё ещё можешь ходить и даже относительно успешно, но каждый шаг — это пытка и мучения. Ей нравятся пытки. Её забавляют его мучения. Что же, Ксавьер ей не отвечает. Потому что так ему — нормально.1.
Возможно, это было плохой идеей. Нет, определённо, это — плохая идея, потому что перед глазами всё немного плывет, а на столе стоит четыре жестянки латышского вишнёвого пива. Он не собирался напиваться. Вообще, он пошёл купить какой-то газировки, но он просто немного — эм — перепутал? И теперь он весёлый и пьяный сидит на двухспальной кровати в центре Риги и выдыхает в воздух дым виноградной электронки, взятой у Маркуса просто так. Он даже не курит. Он не любит никотин — тот слишком сильно расслабляет, притупляет все чувства; он поэтому не любит и алкоголь, но это пиво на удивление вкусное, а внутри искрится, как просекко на солнце в бокале на тонкой ножке, горячее, обжигающее счастье. Ксавьер думает: да ну его нахуй. И открывает переписку, состоящую из двух сообщений. Он обещал себе писать не чаще одного раза в три недели, но прошло уже две — вообще-то, две недели и три дня, — и завтра он спишет всё на то, что был чертовски пьян, хотя сегодня он знает — недостаточно. Я: приветики уэнсдей. надеюсь ты чувствуешь себя хорошо. вернее плохо. Он задумывается и подвисает где-то на минуту. Вообще-то, в голове у него нет вопросов, которые он мог бы ей задать. А то, что есть — оно как комок из волос, который ты достаёшь из стока душевой, в шампуне и геле для душа, мерзкое и мокрое. Запутанное. И все его чувства — они вот этот комок. Он не пытается дать им название, не обеляет их даже в своих глазах, потому что знает — они отравляют его изнутри, как паразитирующие микроорганизмы, как черви, вот, у тебя в правом желудочке сердца живёт аскарида, её нужно вырезать. Избавиться. Её-то ты не оставишь. Свои чувства Ксавьер прячет глубоко внутри, заталкивает, закидывает ворохами воспоминаний поверх. Потому что, какими бы отвратительными они ни были, они — часть его. Так что он печатает бред, прочитанный в какой-то псевдонаучной статье. Он даже не уверен, что такое возможно. Я: ты знала если солнце погаснет, то мы узнаем об этом только через восемь минут? я могу умереть через восемь минут. потому что солнце вот погасло. в эту секунду. ну вообще, необязательно умереть. учёные сказали, жизнь ещё будет существовать. я не знаю. что бы ты делала, если бы у тебя было лишь восемь минут? Это кажется глупостью. Из ванной наконец-то выходит Маркус. Он кажется ещё пьянее, чем был до этого: его буквально шатает по дороге до кровати, и он падает лицом вниз, не способный перевернуться. Ксавьер хлопает выключателем. И пока он засыпает под американские горки — спасибо Джону Тейлору, — ему видится обсидиановая дыра, сжимающая его сердце.2.
Он просыпается около двенадцати, удивительно бодрый и выспавшийся. Единственное, что напоминает о его вчерашнем состоянии — всё те же банки пива и небольшая сухость во рту. Маркуса рядом нет, потому он берёт телефон, чтобы написать ему сообщение, и замирает. Потому что у него в непрочитанных человек, которого там не должно было быть сегодня. Потому что Уэнсдей ему отвечает. Блять. Блять-блять-блять. Этого не должно было произойти. Не так, не когда он пьяный написал ей бред, не когда она могла не понять его состояния. Уэнсдей Аддамс не из тех, кто пьёт алкоголь и пишет парням из френдзоны. Он открывает переписку — уже не из двух сообщений, — и читает.Уэнсдей:
Я бы радовалась, Ксавьер.
К слову, твои восемь минут вышли. Думаю, ты жив.
Ксавьер выдыхает тяжело. Нет. Определённо, нет.3.
Их переписка продолжается. В основном, пишет он, закидывает фотками из Европы, вот, смотри, какой красивый собор в готическом стиле, думал, тебе понравится; о, какая чёрная кошка милая возле дома сидела, на тебя похожа; купил чёрный кофе, а он оказался коричневым, ха-ха! И всё в таком духе. Уэнсдей отвечает лаконично и коротко. Она не то чтобы задаёт вопросы, но по её интонациям становится понятно — ей не всё равно. Она не умеет выражать интерес. Она не умеет быть милой. Она может быть ужасающей, грубой, токсичной и… и удивительной. И за это он и цепляется. Он находится в Берлине, когда она впервые задаёт личный вопрос. Вполне обоснованный.Уэнсдей:
А почему ты поехал?
И Ксавьер теряется. У него нет чёткой причины, нет каких-то мотивов. У него есть его лучший друг, карточка с тысячами евро и бесконечные поезда-самолёты-отели. Он хотел посмотреть Европу. Отец не хотел смотреть на него. В этом они удивительно нашли взаимопонимание. Так что да, это каникулы в Европе на несколько недель, это усталость в синеве под глазами, это алкоголь, который им даже тут не должны продавать (но почему-то продают; в Варшаве их пустили в ночной клуб, когда узнали, что они американцы), это много новых фотографий в айклауде и тысячи воспоминаний, которые будут греть в течение нового семестра. Ведь всё, что произошло в Европе, там и останется. Маркус под новый альбом Lucasraps обжаривает кусочки курицы на сковороде, пока в кастрюле рядом варятся макароны. Маркус качает головой в бит и держит за ухом самокрутку. Маркус не спрашивает. И за это Ксавьер ему благодарен. Его ответ выходит корявым и недостаточным, но ему не то чтобы это важно. Я: я захотел посмотреть Европу, а Маркус всегда любил приключения. вот и поехали. ты знала, что в Берлине лучшая травка? я нет, мне Маркус сказал.Уэнсдей:
Маркус является поставщиком странной информации.
Скажи, что ты не решил стать наркоманом?
Я: лол нет конечно. нет. я не буду.Уэнсдей:
Лол?
Ох, да. Точно. Дело в том, что Уэнсдей не совсем разбирается во всех этих сленгах. Дело в том, что она не привыкла к сокращениям в переписках. Она их не использует. Она пишет каждое сообщение грамотно и по всем правилам, в своём особенном стиле, который его чарует. Уэнсдей интересно читать. А ещё интересней — отвечать. Так что он пытается объяснить ей сокращения, которые может вспомнить. Просто чтобы получить взамен не «спасибо», а:Уэнсдей:
Люди ленивы настолько, что даже не могут удосужиться потратить пару секунд на то, чтобы написать полностью слово.
И знать: на самом деле она не раздражена.4.
Ксавьер:
то есть ты буквально всю ночь препарировала белок, пока твой брат спал в гробу, в котором ему по твоим словам нравится спать?
Я: Я только что это сказала. И да, ему правда нравится.Ксавьер:
вау. девушка-загадка, расскажи, что мне стоит знать перед тем, как пригласить тебя на чашечку чая?
Уэнсдей смотрит на сообщение и молчит. Это ведь приглашение, да? Потому что насколько бы плоха во взаимоотношениях она ни была, Уэнсдей не глупая. Понять сквозь сообщения флирт — несложно. Флирт этот умелый и аккуратный, словно оборка старого антикварного платья, которую прикрепили так, что сохранится на десятки лет. Флирт — как подтаявшее мороженое на солнце в знойную июльскую жару, как глоток родниковой воды где-то в джунглях Эквадора, как… Так что да, она его понимает. И… не уверена, что может ответить. Тайлер не причинил ей боль — ей невозможно причинить боль, — Тайлер просто вгрызся в тот росток дикой орхидеи, которую она взрастила в себе так очевидно зря, и вырвал его с корнем. До последней клетки ризодермы, до последней надежды на то, что… А впрочем. А впрочем, ей эта надежда нужна не была. Надеются те, кому не остаётся делать больше ничего. Надеются слабаки. Сильные — они сжимают кулаки и идут дальше, истекая кровью, сражаются до последнего вздоха, до талого, до того, чтобы упасть в обмороке на землю и знать: ты сделал всё, на что был способен. Потому что — существует лишь здесь и сейчас. И это не означает, что она даёт ему шанс. На самом деле, она даёт шанс себе. Я: То, что я предпочитаю кофе.5.
Я: Я не люблю сладкое.Ксавьер:
ну, Уэнсдей, блин, подумай. такой шанс выпадает нечасто!
я буду тут ещё пять минут.
Я: Почему не восемь? Ксавьер читает и не отвечает сразу. Вообще-то, он всегда отвечал почти в ту же минуту. Уэнсдей не понимает, как он так быстро попадает по клавишам клавиатуры, потому что ей приходится приложить усилия, чтобы сообщения выходили складными и без ошибок. Печатная машинка столь удобна: на ней большие клавиши, и текст сразу проступает на листке. Телефон же — маленький экран, маленькие буквы, знаки препинания на другой раскладке… Это ведь неудобно. Так что она правда не понимает, почему тот молчит. Не то чтобы ей было хоть какое-то дело — нет, конечно, нет, — но ей интересно, как он бы реагировал на эти слова. Переписки — лишь визуализация общения. Тебе кажется, что оно есть, хотя в реальности вы молчите. В реальности кому-то будет трудно связать слова и выразить то, что он думает, а другой не станет помогать. Не станет ждать. В переписке есть возможность прочитать уведомление и подумать. Лишь потом — написать. И передумать. И ещё раз придумать что-то получше. Переписка — это контроль. Ты контролируешь темы для разговоров, свои интонации, то, что ты вкладываешь в них. Реальность — это хаос. Уэнсдей любит хаос настолько же, насколько предпочитает контроль.Ксавьер:
о, ха-ха, точно! прости за тот день!
Но она не обижена. Она не зла. Она не разочарована. Перед ней не нужно извиняться. (Ей нравится думать, что остаётся лишь восемь минут. Ей нравится радоваться скорому освобождению. Ей.. нравится ведь, да?) Она не любит пустые слова, пустые диалоги, пустые книги, пустых людей. Поправка: она вообще людей не любит. Однако есть те, кто… не так пусты. Потому ей приходится ответить: Я: Чёрный шоколад с мятой. Потому что Ксавьер не так пуст.6.
Их переписка наполняется фотографиями и видео. Уэнсдей смотрит на замок Дракулы сквозь экран своего телефона и кидает саркастическое: «Это никогда не был замок для вампиров». Ксавьер отвечает эмоджи, и она правда не понимает, почему хочет сейчас на него посмотреть. Почему ей интересно, поднимутся ли уголки его губ, а вокруг глаз проявятся морщинки. Как он вздохнёт едва раздражённо. Как вздрогнет от того, как она на него — сквозь него, — уставится. Он присылает старые улочки Праги, порт Лугано, свой домик в горах Швейцарии, который они снимают на пару дней, голубую-голубую воду, сияющую в солнечных лучах, зелень вокруг, скалистые вершины. Присылает Хальштатт, со своими улочками, тянущимися вверх, присылает дом, в котором когда-то жил Моцарт, говорит, что купил ей конфеты Mozartkugeln. Это плюс к тем, что из чёрного шоколада с мятой из Бельгии. Это плюс к книге, взятой в сувенирной лавке Румынии. Это плюс к статуэтке из богемского стекла из Чехии. Он просто покупает какую-то мелочь и пишет, что она напоминает ему её. Уэнсдей думает: да это же враньё. Конфеты — они сладкие, приятные, они поднимают настроение. Стекло — цветное, переливающееся, создающее ощущение праздника. Она — угольно-чёрная, токсичная, грубая и не умеющая проявлять эмоции в силу их отсутствия. Она не заслуживает этого. Но Ксавьер не спрашивает. Он кидает новую локацию и говорит: я проплывал под этим мостом на лодке! Он говорит: смотри, какие красивые кувшинки на воде. И: я бы хотел, чтобы ты тоже увидела всё это. Уэнсдей молчит. Где-то в горле дерёт инородное тело: она думает, что это косточка из рыбы, но даже к утру оно не проходит. Она пытается от него избавиться. Царапает ногтями мягкие ткани горла, рассматривает его с фонариком в зеркале, выпивает два стакана воды и съедает корочку от хлеба. Ничего. Совсем ничего. Потому что это не косточка. Это кое-что куда глубже.7.
Всё меняется в Лондоне. Лондон очаровывает и влюбляет. Лондон — это о контрастах, это о движении по левую сторону, это о танцорах на Пикадилли, это о бесконечных очередях возле Букингемского дворца, это о доме Шерлока Холмса, это о… вообще-то, очаровании. Уэнсдей знает — она не такая. Она бы не вписалась в Лондон с его ритмом, с его подавляющей силой, с его красотой. Но вот Ксавьер… он мог бы, да.Ксавьер:
я думал, Лондон будет похож на Нью Йорк.
он не похож.
в нй — небоскрёбы, вечная давка, куча людей, которые тебя не замечают.
в л — хай-райзы, точно такая же толпа из местных и туристов, но… здесь спокойнее. как будто ты не то чтобы спешишь. как будто ты живёшь, наслаждаясь.
я бы хотел наслаждаться жизнью.
Я: А ты разве нет?Ксавьер:
мм
скорее нет, чем да.
но сейчас, конечно, да.
Уэнсдей: Понятно.Ксавьер:
сложно наслаждаться жизнью, когда буквально пару месяцев назад тебя разбили нахуй. ;)
Уэнсдей: О чём ты? Он молчит. Он молчит до самой ночи, а после присылает фотографию какой-то книги, на обложке которой нарисованы персонажи из мультика, и пишет:Ксавьер:
смотри!! нашёл три тома по скидке, всего двадцать пять фунтов!!
Это не то, чего она ожидала. Разум шепчет в левое ухо: «это называется избегание проблем». Сердце — вернее те пару клеток, которые служат им, — отвечает спокойно: «позволь». Я: Что это?Ксавьер:
бродячие псы. манга и аниме.
тебе бы понравилось аниме.
посмотри.
Я: Японские мультики? Ты думаешь, у меня есть на это желание?Ксавьер:
всего одну серию. двадцать минут.
ну пожалуйста, Уэнсдей.
Уэнсдей думает: нет. Конечно, нет. Ей не понравится. Она открывает первый попавшийся сайт и включает английские субтитры. Ей приходит вдогонку: «напиши, как посмотришь», которое она не читает. Через восемь часов она закрывает вкладку и думает: вот Дьявол. Потому что ей понравилось. Ей правда понравилась эта мрачная атмосфера, эти герои, не хорошие и не плохие, этот сюжет. Ей интересно, что будет дальше. Во рту сухо и хочется есть, но она открывает переписку и печатает: Я: Я досмотрела. Уэнсдей успевает позавтракать (уже пять часов утра — это ведь завтрак, да?), принять душ и лечь в кровать, когда получает расстроенно-восторженное.Ксавьер:
вау!! ты долго… неужели так плохо?
Я: Нет, ты не понял. Я досмотрела третий сезон. Он присылает миллион эмоджи. Уэнсдей непроизвольно улыбается и сглатывает. Что-то из горла опускается в желудок, давит на печень, чешется и мешает. Уэнсдей думает: хоть бы не аскаридоз. Она видела фильм, в котором из человека вырезали эту штуку. Она знает, как мучительно больно они выходят самостоятельно. Она не хочет этой мерзости для себя. Однако это не черви копошатся внутри, нет. Это бабочки.8.
Я: Смотри, какое сомбреро. Выглядит ужасно. Подумала о тебе и взяла его в подарок.Ксавьер:
вау!! оно прекрасно!!!
как Мексика?
Я: Отвратительно жарко, куча людей, все пытаются обниматься. Тётушка трижды спросила, почему я такая худая. Я ушла в комнату.Ксавьер:
это потому что ты и правда худая! она волнуется.
отец уже напился текилы и пошёл в танцы на барной стойке??
Я: Избавь меня от этого. Нет. Я не выдержу.Ксавьер:
я ставлю двадцать долларов, что так и будет.
Я: Я верю в его умение пить. Так что ставлю двадцать против.Ксавьер: забились!! ой, Маркус зовёт ужинать, напишу позже.
Уэнсдей откладывает телефон и поправляет белую шляпу, которая ей не идёт. В Мексике душно, в Мексике все кричат и улыбаются, в Мексике хочется выть от скуки. Она ходит по окраинам Мехико, потому что давку в центре не в состоянии вынести, заглядывает в небольшой магазинчик, чтобы взять себе тако, морщится от его остроты и покупает сомбреро. Оно нелепое, широкое, с жёлтой лентой, которая точно не подойдёт Ксавьеру, но именно в этом его привлекательность. Оно будет смотреться так, будто не создано для него. Оно будет смотреться правильно. Вечером они идут в ресторан всей семьёй, но оказываются в каком-то баре со старыми друзьями отца. Она пробует свой первый шот текилы — какая гадость, дайте ещё два, — и пьяно хихикает на то, как отец залезает танцевать на барную стойку. Вот чёрт. Поправка: она везёт Ксавьеру шляпу и двадцать долларов.9.
Она отправляет ему в двенадцать ночи по Европе поздравление. Простое «С днём рождения». Ничего необычного, ничего вычурного, никаких эмоций, кроме. О да. Кроме этого чёрного сердца отдельным сообщением. Она, блять, использует эмоджи, которые отрицала, она… ох. О ч а р о в ы в а е т. Так блядски сильно привязывает к себе, что он не представляет своей жизни без телефона и сообщений, без тех дурацких тик токов, без городов Европы, без её ответов. Она была бы кетамином. От неё теряешь контроль над временем, от неё — уменьшение боли в груди, там, где когда-то был совсем другой человек, от неё мир вокруг кажется красочней, а после — кетаминовая дыра и ларингоспазм вдобавок. Наслаждайся. Отказаться уже невозможно. Отказаться — предать себя, отрезать себе одну руку и сесть за руль новенькой ламбы с невозможностью не разбиться. Отказаться — сильнее гравитации, мощнее адронного коллайдера, опасней Хиросимы и Нагасаки. Он и не отказывается. Ксавьер к этому моменту выпивает бутылку вина в одном из небольших ресторанчиков Парижа, Ксавьер снимает видео под Chase Atlantic на фоне мерцающей башни и отправляет ей. Просто так. Просто потому, что он там красив. И он очень надеется на то, что она считает его таковым. «tell me we weren’t just friends, this doesn’t make much sense».10.
Их переписка пополняется фотографиями на фоне развалин Колизея, пляжами Барселоны, яхтами Монте Карло. Их переписка наполняется эмоциями, которые она ощущает. Их переписка становится неотъемлемой частью. И, когда до их встречи остаётся меньше двадцати четырёх часов, она пишет ему то, о чём думала ещё на узких улицах Мехико. То, с чем засыпала последние несколько недель. То, что теплилось при виде каждой новой фотографии. То, что она прожила. Я: Знаешь, твои восемь минут не вышли. Они всё ещё идут. Ксавьер читает это сообщение и откидывает телефон на кровать рядом. Господи, как же сильно он вл.. влип. И пакует подарки для неё в чемодан.