only love can hurt like this — paloma faith.
1.
Ксавьер: только зашёл в свою комнату. жесть тут пыльно!! интересно, будет ли у меня сосед, потому что мне лень убирать её одному!! хотя, скорее всего нет.
Уэнсдей просматривает сообщение украдкой, пока едет в машине с родителями. Она много сомневалась в том, нужно ли ей возвращаться в место, где её буквально пару раз почти убили, и как бы романтично не было умереть в свои шестнадцать — это не самая красивая смерть. Не то чтобы красота смерти имеет значение, ведь в гробу её тело начнёт разлагаться и ужасно вонять, и если Ад существует, то она сядет где-то неподалёку от своего дяди в котёл и решит, что провести вечность — это неплохо. Многовато, но зато весело. Она не хочет, чтобы родители знали о её… увлечении, но те не задают вопросы. Вообще-то, они выглядят почти довольными, воркуя всю дорогу до Невермора. Вообще-то, Уэнсдей на восемьдесят процентов уверена в том, что её мать замечает приходящие уведомления, замечает несвойственный блеск в глазах, замечает еле подрагивающие уголки губ, когда она ему отвечает. Это невозможно не заметить.Ксавьер:
но с другой стороны даже хорошо если его не будет, потому что я планирую посмотреть с тобой наруто.
Уэнсдей — дьявол, какой стыд, — хмыкает и почти сдерживает свой рот от ухмылки. Она не знает, как согласилась на эту авантюру в семьсот серий про мальчика, внутри которого заключён демон (это, к слову, то, с чего начал Ксавьер. С демона). Она понятия не имеет, каково это — находиться с кем-нибудь так долго в одной комнате. Они будут сидеть..? Или лежать..? И будут ли они брать попкорн? Она не любит карамельный, если что. И вот эти вопросы, которых быть не должно, они инородные, неправильные, дающие ложные ожидания, — все они заполняют её разум и мешают сконцентрироваться. Мысли — жужжащие пчёлы, андрениды на жёлтых лепестках топинамбура: таких же желтых, как лента на сомбреро в её чемодане. Мать, конечно же, видела её. И — не спросила. Ворота Невермора открывают позолоченный ларец из воспоминаний и мешанины чувств. Она заталкивает эту жгучую смесь на задворки сознания, заставляет исчезнуть; на сетчатке отпечатывается огонь, отпечатывается собственное ранение, уродливые огромные глаза монстра, его тёплые руки на её щеках, её учащённое сердцебиение в моменте. Невермор — это ошибка. Она знает это; знает так же хорошо, как то, что строение глюкуроновой кислоты похоже на строение глюкозы, как то, что существует восемь незаменимых аминокислот и как то, что Швейцария и Франция делят LHC. Она осознаёт; осознанный выбор — это когда ты просчитал все последствия и выбрал лучший исход, а он оказался полным дерьмом. Она клялась, что никогда больше не вернётся в Невермор. Никогда больше. Фантастическая ирония. Машина мягко тормозит возле входа. Ксавьер не знает, в котором часу она возвращается, Ксавьер даже не спрашивал, вернётся ли она. Он просто присылал сообщения-фотографии-эмоджи, себя. Ох. Он присылает себя на фоне мерцающей тысячами огнями башни, которая не имеет ничего общего с романтикой в самом романтичном городе мира — лишь памятник к столетию Великой французской революции. Но он снимает видео на её фоне, его волосы чуть отросли, и Ксавьер завязывает их в хвост, оставляя пару передних прядей возле лица. Ксавьер ухмыляется. Ксавьер шепчет в такт: «tell me we weren’t just friends». Уэнсдей никогда не признается ему в том, как сильно подвисает на этом видео. Красота никогда не была важна — всего лишь оболочка, черты лица, мягкость линий глаз, пухлость губ, острота скул. Её называли стрёмной уродиной — она мстила искусно и с удовольствием, а после шла разучивать сюиту Баха. Её называли много как и не всегда потому, что она правда такой была, но это не имело значения. Слова людей не могут ранить, если пропускать их сквозь себя — а этому она научилась ещё в детстве. — Уэнсдей, мы созвонимся с тобой в воскресенье, как раньше, хорошо? — Мой скорпиончик, мы с мамой будем скучать. — Возвращайся поскорее, без тебя меня некому мучить. Прощание выходит скомканным и неловким. Они обнимаются и прижимают её сильнее, чем следовало бы, а после мать, уже когда отец и Пагзли отходят, шепчет едва слышно: — И ответь ты этому парню уже наконец. Уэнсдей хочется провалиться.2.
Уэнсдей:
У меня всё по-прежнему. И да, тут ужасно грязно.
Я: я уже почти закончил!! к слову, когда мы сможем встретиться?Уэнсдей:
После ужина?
Я: за теплицами?Уэнсдей:
Это свидание? Тогда я говорю нет.
Я: а если это не свидание?Уэнсдей:
Тогда я говорю да.
Я: лол если бы я звал тебя на свидание, это было бы что-то получше чем смотреть на луну и сосаться на лавочке.Уэнсдей:
А ты бы звал?
Ксавьер, блять, не выдерживает. Потому что невозможно так флиртовать, невозможно быть настолько прямолинейной, невозможно так цеплять. «Only love can hurt like this», — дорогая Палома, ты была чертовски права. Забирай мои деньги за концерт и проваливай в свою Англию. Мне не нужна твоя правда. Ксавьер соврёт, если скажет, что не думал об их первом свидании. Он думал. Очень-очень много. Он хотел бы с ней смотреть аниме, пропуская половину сюжета, просто слушая, как она дышит, как перебирает пальцами ткань пледа. Как она удивляется или хмурится. Как она поворачивается и смотрит на него на самых шокирующих моментах — она бы так делала, да? Нет? Возможно? Ксавьеру интересно. Ксавьеру хочется знать. Он плох в готовке — даже в Европе в основном готовил Маркус, — но он мог бы постараться. Или сбегать в город и купить что-то. Или заказать доставку. Он бы хотел с ней побывать в других странах. Он хотел бы делать фотографии её на фоне туристических достопримечательностей, на фоне океана, гор, лесов и озёр. Они могли бы полететь в Британскую Колумбию и переночевать в палатке на берегу Гарибальди — хотя вряд ли бы ей это понравилось. Но возможно? Так что да, позвал бы. Безусловно. Я: да. а ты бы пошла?Уэнсдей:
Встретимся в десять.
Он отсчитывает секунды. Он не помнит, как проходил его ужин, не помнит, о чём с ним говорили. Он лишь смотрел на дальний стол и чёрные аккуратные косы, и думал-думал-думал. Она не поворачивалась в его сторону. Не кинула даже мимолётный взгляд. И… неужели он понял всё не так? Потому что такое случалось; потому что чинить — это трудно, энергозатратно, долго. Это телефонные звонки в третьем часу с Маркусом, потому что воспоминания распирают череп, расщепляют нервные клетки, с кровью переносятся по телу в виде бластом. Ксавьер боится ошибиться. Волнение накатывает тошнотой к горлу, слизистым комом, который не проходит — он как мирамистиновый раствор, которым его лечила в детстве мама. Но мамы больше нет. Небо заволакивают тучи, и звёзд становится вовсе не видно на тёмном полотне. Холодный ветер забирается под синюю кофту, а луна прячется от его глаз. Он включает фонарик, чтобы себе подсветить, и ровно в без пяти приходит на встречу. Здесь достаточно темно и мрачно, но это совсем не то и не так. Они лишь обмолвятся парой слов и отдадут подарки, да? В его руках коробка, обёрнутая чёрной подарочной бумагой. В его руках — маленький мир, сотканный из пикселей на двоих. — Ксавьер? — она появляется неслышно, поправляет объёмную чёрную кофту снизу и смотрит прямо в его глаза. Он… он теряется. Вот — так близко, протяни руку и почувствуешь тепло её кожи, дотронешься и обожжешься, до третьей степени, до того, что придётся наносить крем на волдыри. — Привет, — выдыхает и молчит. Она молчит в ответ. Неловкость повисает между ними — вязкая, тянущаяся. Ему нужно что-то сказать. Ему нужно… ему просто необходимо, иначе она уйдёт, и всё закончится вот так, в интернете, в тысячах сообщений, в… — Я принесла. Но она говорит первая. Она начинает диалог. И Ксавьер улыбается. — Да. Да, я тоже, — он передаёт ей коробку, соприкасаясь руками. Касание не обжигает. В книгах пишут, что должен пройти электрический разряд — что же, это враньё. Касание остаётся касанием, просто что-то внутри него трепещет и бьётся — и это его глупое, влюбчивое сердце. Он вручает ей в руки нож, надеясь, что она не выпотрошит ему все органы. Она вручает ему пакет. В темноте почти не различить цвет, но он определённо яркий, не чёрный, и этот факт неожиданно бьёт. — Откроешь в комнате? — Наденешь сейчас? Они задают эти вопросы одновременно. После такого люди обычно смеются, но они не обычные, так что Ксавьер лишь достаёт сомбреро из пакета, а Уэнсдей прижимает коробку ближе. Что же. Да, жёлтый определённо ему не идёт. Именно потому это выглядит… очаровательно.3.
Ксавьер:
как добралась?
Я: Всё хорошо, а ты?Ксавьер:
да! спокойной ночи!!
Я: И тебе. — Так вы встречаетесь? — Нет. — Но ты этого хочешь? — Нет. Энид ей не верит. Уэнсдей плевать. Она не хочет встречаться. Ей не нужен пустой статус отношений, ей не нужны прогулки по паркам за руку, ей не нужен кофе на завтрак, ей… Ей не нужно ничего. Просто, возможно, иногда проводить время — этого достаточно. Её социальной активности не хватит на то, чтобы постоянно быть с кем-то. Но хватит на то, чтобы думать о ком-то чуть чаще. Хватит на то, чтобы задавать вопросы. Хватит. Она открывает коробку, в которой ворохом сложены все подарки, о которых он говорил и о которых ничего не упоминал. Статуэтка кошки смотрится нелепо в черноте её части комнаты, но ей всё равно. Шоколадки-конфеты-мармеладки, — она не любит мармелад? — антикварные книги, палочка Гарри Поттера, виниловая пластинка с композициями Моцарта, венецианская маска, фигурка-каганьера… и открытки. Отовсюду, все подписанные. Она берёт первую. «take me back to London, but with you». На картинке изображена Пикадилли, со своими огромными бил-бордами и красными двухэтажными автобусами. «moje serce to zło, twoje serce problemy». С хай-райзами Варшавы, проглядывающими сквозь зелёные каштаны. «besondere». С Брандербургскими воротами. «sklo se hlasitě rozbije». С Карловым мостом, возле которого проплывает лодка. «tu n'aimes pas les roses, je te donnerai des orchidées». С возвышающимся Нотр-Дам-де-Пари. Уэнсдей читает их все. Уэнсдей переводит каждую, язык которой не знает. На каждой чёрной ручкой выведены аккуратные буквы: ни больше, ни меньше. Не указаны получатели, не указаны отправители. Лишь маленькие строчки, закруглённые гласные, и от каждой — невозможное ощущение близости. Ей не присылали почтовые карточки. Уэнсдей никогда не просила. Ксавьер и не спрашивал. Бабочки в животе расправляют свои крылья и со взмахом взлетают: никакой дихлофос не поможет от чёрных нимфалид, никакие решётки на окнах, никакие… Уэнсдей кажется, она слышит звук, с которым разбиваются её предубеждения. Но это лишь стучит её сердце. Отложив последнюю открытку, она переводит взгляд на экран телефона и смотрит на время. 23:44. Что же, учёные сказали, что солнце будет светить ещё четыре с половиной миллиарда лет. Этого достаточно даже для неё.