Не открывайте окна, снаружи тролли

— Как ты думаешь, когда нам дадут доступ? — спросил Йонас в коридоре. — Может, стоит попросить сейчас? — Я думаю, микоид прав. Нам нужно отдохнуть, — мягко сказал я. Он мрачно посмотрел на меня. Затем покачал головой. До его бокса мы дошли молча. — Хочешь, я зайду? — я коснулся его руки своей. — Да, хочу, — он открыл дверь и впустил меня внутрь. Я прошел в комнату и улыбнулся уже привычному легкому беспорядку. Вещи, которые еще можно носить, Йонас скидывал на стул. Грязные вещи кидал в шкаф. А еще он застилал постель. В отличие от меня. Йонас налил себе стакан воды и залпом выпил. Затем еще один. Я должен был что-то сказать. Уже давно. — Йонас, я не спрашивал тебя о внешнем мире. Не потому, что мне все равно, а потому что мне было страшно. Ты сказал про войну, и я… — Ты не хотел знать, что там. Я понимаю, — он кивнул. — Я бы тоже не хотел. Но здесь все то же самое. Масштаб уменьшен, события те же. Как будто могло быть иначе? Он прошел в комнату и завалился на кровать лицом вниз. — Иди сюда, — раздалось из подушки. Я лег рядом, и Йонас обнял меня руками и ногами. — Ты такой хороший, такой милый, так классно пахнешь. С тобой так хорошо. Я тебя… — он резко замолк. — Оу, заговорился. Извини. — Извини? — переспросил я. — Слишком рано говорить какие-то такие вещи, — стушевался он и лег на спину, перестав меня обнимать. — Тебе не кажется? Я посмотрел на его профиль. Мне нравилось в нем абсолютно все. Каждая черта казалась идеально выверенной. Прямой нос, тонкие губы с опущенными вниз уголками, острые скулы. — Не знаю, — сказал я. — Но, если что, это взаимно. Некоторое время мы лежали молча. Затем Йонас заговорил: — Ты сказал, что никогда раньше не видел смерть. Я видел. Много чего видел. Знаешь, я ведь был школьным учителем. В Эстонии было довольно спокойно. До определенного момента. Первые три года пандемии в целом были ничего так. Обстановка накалялась, конечно, но я до последнего ничего не замечал. Наверное, просто не хотел замечать. Я думал, мы и не будем вступать в эту войну. Потому что кому мы нужны вообще? Но блэкауты становились все чаще и чаще, начались постоянные перебои с водой. А еще жара. В последние годы стало совсем тяжко. Пожары два года подряд. Оставшиеся торфяные болота просто выгорели. Йонас говорил путано, несвязно, но я пока не задавал вопросов. Просто хотел дать ему выговориться. В какой-то момент он замолчал. Затем тихо спросил: — Я посплю? — Конечно. Он закрыл глаза и ткнулся лбом мне в плечо. Я осторожно подсунул руку ему под голову, и Йонас повернулся ко мне спиной. — Ты прогонишь всех чудовищ? — шепотом спросил он. — Обязательно. А теперь спи, — я обнял его. Почти сразу он засопел, а я гладил его по руке, смотрел в окно и думал. Думал о мире, который оставил. Что там сейчас? Думал о мире, в котором оказался. Скорее всего, это тоже Земля. Какая-то альтернативная ее версия, с которой мы разошлись миллионы лет назад. А затем мы начали попадать сюда. Древние хомо сапиенсы рисовали в местных пещерах. Тролли, видимо, не потомки неандертальцев, а нечто иное. Они знают, когда мы открываем окна и двери. Что происходит потом? Если они успевают, то вламываются и убивают нас, сапиенсов. Я поймал себя на том, что мои мысли постоянно ускользают с внешнего мира на этот. Я не хотел думать о семье, друзьях, о том, что там сейчас происходит. Вероятнее всего, я никогда туда не вернусь. Когда-то я ужасно злился на Бриану за то, что она закрыла дверь практически перед моим носом, но что бы выбрал я сам, если бы дверь осталась открытой? Что? Неужели я бы вернулся в тот гибнущий мир, когда можно остаться и радоваться жизни здесь? Грендель и тролли против техногенной и экологической катастрофы — интересный выбор. И тут я тихо захихикал, потому что нашел забавные параллели. Грендель символизировал техногенное, а тролли — экологическое. И то, и другое собиралось нас погубить. Впрочем, не само по себе, а после нашего непосредственного участия. Есть ли вероятность, что когда-то мы хорошо насолили троллям? Что ж, мы их ловили, изучали, препарировали. По крайней мере, я об этом читал. В библиотеке осталась пара отчетов, в которых две трети данных были удалены. И снова мои мысли утекли не в том направлении, которое я выбрал. Внешний мир. Моя семья. Мои друзья. Мой бывший партнер. Что с ними случилось? Я не знал и не мог узнать. Оставалось лишь тешить себя мыслью, что они живы и более-менее здоровы. Ну, насколько это возможно. Я вспомнил то время, когда зимой еще выпадал снег. Ночью я прижимался лбом к холодному стеклу и смотрел на белую землю, подсвеченную фонарями, на низкое желтое небо, на обшарпанные дома и черные деревья. По утрам я иногда просыпал будильник и весь день мог валяться на своем диване с очередной фантастической книгой. Вечерами мы с друзьями убегали к заброшенным частным домам. Мы пили странный самогон, который делал чей-то отец (чей?), разговаривали, смеялись, мечтали. Там и произошел мой первый поцелуй. Мы решили поиграть в бутылочку. Зачем я согласился, ни разу не целовавшись? Я уже забыл, как его звали. Карл? Кайл? Где он сейчас? Целовался он хорошо. И вообще хорошо применял свой язык и губы. Наш странный роман длился несколько месяцев. Была зима. В каком году мы расстались? В декабре или в январе? От этих воспоминаний заныло в груди. Ничего удивительного — мозг воспринимает не только физическую боль. Я скучал. Скучал по всему несовершенству внешнего мира. Мне бы хотелось выйти на улицу, посмотреть на звезды, искупаться в каком-нибудь токсичном пруду и почувствовать запах разлагающегося фитопланктона. Но здесь было безопасно. Только сейчас я понял, что раньше даже не думал об этом. А ведь такая очевидная мысль. Университет был безопасен. До сегодняшнего дня. До того, как человек умер прямо на моих глазах. Меня не стошнило. Я не заплакал. Не убежал. Я просто стоял. Видимо, из вариантов «бей-беги-замри» моим был последний. И я все еще чувствовал себя замершим. Я все еще не мог до конца осознать, что произошло. Иногда со мной такое бывало. Когда я попал сюда, то первые шесть месяцев вообще ничего не чувствовал. Ни ужаса, ни радости, ни печали. А потом меня догнало. Сегодня я увидел, как гибнут люди. И однажды меня это догонит.