Истории Ордена охотников

Ноябрь 1884 Путь от тренировочного зала к паладинским кельям казался долгим, как и всякий раз после хороших поединков. Оливье затащил туда Роланд, только вчера вернувшийся с очередного задания, с формулировкой «Ну надо же иногда разминаться, не все же зарастать паутиной без дела!». Оливье, как раз домучивавший документацию третьего отряда за последний месяц, сначала хотел высказать Роланду очень много хорошего о «без дела», но потом подумал, подумал — и решил, что отдохнуть тоже не помешает. В конце концов, последние минут пятнадцать перед приходом Роланда буквы перед глазами так и норовили слиться в сплошное пёстрое полотно. Через полчаса после начала тренировки к ним присоединился Ринальдо — новый восьмой паладин. Получив титул Опала всего месяц назад, он уже успел нарваться и получить от обычно довольно сдержанного Гано, стать героем ожесточенных споров, кто же теперь самый красивый паладин Ордена — Оливье, удерживавший этот статус с самого своего назначения, или новичок с длинными каштановыми кудрями и ярко-голубыми глазами. И, что особенно шокировало Оливье, просто прекрасно сойтись с Роландом. Возможно, дело было в том, что их разделяло всего два года разницы, но окончательно это Оливье все же не мог осознать никак. Он сам иногда задавался вопросом, как до сих пор терпит Роланда — а ведь они были друзьями не один год. Сейчас они втроем возвращались с тренировки: Роланд с Ринальдо о чем-то живо переговаривались, Оливье слушал их вполуха. Тело приятно ныло: у Роланда и Ринальдо был совершенно разный стиль боя, и, проведя с каждым по несколько поединков, Оливье чувствовал, как наливаются тяжестью мышцы. Это было правильно: не выкладываясь каждый день на тренировках, очень легко было потерять форму и на очередном задании стать жертвой слишком длинных когтей или слишком острых клыков вампира. Мимо них иногда проходили охотники из других отрядов, один раз, активно жестикулируя и сыпя непонятными терминами, пробежала пара ученых. Откуда-то издали доносились звуки не то ссоры, не то какой-то громкой дискуссии — Орден жил своей привычной повседневной жизнью. Ринальдо внезапно сбился с шага и остановился прямо перед очередным поворотом коридора. Роланд отстал от него только на секунду, Оливье еще на одну. Обернулся, пытаясь понять причину. — Знаете, парни, я тут кое-что забыл в тренировочном зале, — Ринальдо выглядел внезапно бледным и очень подозрительно отводил пронзительно-голубые глаза. — Мне срочно нужно вернуться. Простите, идите дальше без меня. — Ты чего? — не понял Роланд, но Ринальдо, кажется, и не собирался им ничего нормально объяснять: натянуто улыбнувшись и махнув рукой на прощание, он повернулся и разве что не бросился от них прочь. Роланд проводил удивленным взглядом курчавый каштановый затылок, исчезнувший в разветвлении коридоров. — И что бы это значило… — сказал тихо, но Оливье лишь пожал плечами: ответа у него не было. Они постояли еще с минуту, ожидая, что вдруг Ринальдо все же вернется, мимо успели проскочить, даже не поздоровавшись, трое перепуганных учеников. Совсем новенькие, что ли, раз не соизволили даже кивнуть паладинам, недовольно подумал Оливье. — Идем, захочет — догонит, — наконец не выдержал он: после тренировки невыносимо хотелось хорошо вымыться. Тело под сутаной вспотело, нижняя рубашка липла к спине, а в волосы понабивалось песка, и мечта о горячей ванне чем дальше, тем больше перевешивала желание разбираться в чьих-то выходках. Роланд бросил еще один задумчивый взгляд туда, где исчез Ринальдо, но наконец кивнул. Они успели еще несколько раз повернуть по коридору, прежде чем ссора, которая до того звучала отдаленно и сливалась с остальным шумом, выделилась и стала более отчетливой. — …не понимаешь, он мне очень нужен! Такие голоса нечасто встретишь, а тут еще образование есть в силу происхождения! — Бред. У тебя всегда хватало мальчишек для хора, нет абсолютно никакой необходимости забирать одного из наших учеников. Охотников не так много, чтобы зря тратить месяц обучения одного из потенциальных кандидатов на пение. — О Пресвятая Дева Мария, у тебя же самого есть слух! Ты слышал, как он пел «Te Deum» на мессе позавчера, ты тоже был там и сам должен понимать, что такой дискант просто обязан прославлять рождение Господа на весь Нотр-Дам! Оливье дошел до конца коридора и замер на входе в небольшой зал. Роланд остановился рядом. По центру, бурно споря, стояли двое. Справа, величественный, как статуя из венчавших башни Нотр-Дама, возвышался Клод Фролло, один из мэтров Ордена охотников. Слева Оливье с удивлением увидел преподобного Блеза, капельмейстера собора. Несмотря на то, что катакомбы находились прямо под Нотр-Дамом, а Орден формально подчинялся Парижской архидиоцезии, дел с самим собором у охотников практически не было. Увидеть кого-нибудь из священников внизу можно было крайне редко, а преподобный Блез был здесь по каким-то своим делам только позавчера. Оливье еще запомнил, как выделялся его сильный баритон на обеденной мессе, которую преподобный посетил. Сейчас Блез стоял прямо посреди зала и, судя по легкому румянцу поверх веснушек, что-то горячо доказывал далеко не по первому кругу. Его русые волосы стояли торчком и отливали почти незаметным рыжим в свете астермитовых светильников, крупные руки то и дело взмахивали в воздухе, и широкие рукава поднимались вокруг них крыльями какой-то гигантской птицы. Мэтр Фролло напротив выглядел незыблемым, словно Монблан. Его длинное сухое лицо казалось высеченным из камня — только черные росчерки бровей отстраненно-снисходительно приподнимались в особо эмоциональные моменты монолога Блеза. Худые узловатые руки лежали на плечах кого-то из учеников Ордена, и спустя миг Оливье узнал знакомый профиль. Зажатый между бушующим пламенем и ледяной скалой, Астольфо, кажется, боялся даже вдохнуть. Он стоял, оцепеневший, широко распахнутые глаза испуганно таращились в никуда. Рядовые охотники, которым не повезло попасть в зал, старательно обходили эпицентр бури, пробираясь под самыми стенами: очевидно, никто не горел желанием попасть под горячую руку. — Полуночная месса — один из важнейших обрядов года! — голос Блеза уверенно звенел под каменными сводами, каре-зеленые глаза горели огнем. — Даже Орден участвует в ней, какая тебе разница, где будет стоять мальчик — среди твоих учеников или среди моих хористов? Мессу он в любом случае отбудет, а на хорах принесет куда больше пользы! — Этот мальчик — не певец, что бы ты там себе ни придумал, — на Фролло, казалось, пламенные речи не произвели ни малейшего впечатления. — Он ученик Ордена и собирается стать охотником, пение в соборе ему незачем, это пустая трата сил и времени. — Иисусе, да твоей настойчивости мог бы позавидовать сам Дионисий Парижский — жаль только, что она далеко не всегда имеет правильное применение! Что настоящая пустая трата — так это не использовать в рождественской службе такой прекрасный дискант. В следующем году у мальчика уже может начаться мутация, дети сейчас растут быстро, и будет слишком поздно! Оливье стоял и не верил своим ушам: чтобы кто-то — и подобным тоном разговаривал с мэтром Фролло? С тем мэтром Фролло, которого считали, наверное, самым строгим во всем Ордене, и которого… ну, не то чтобы побаивался, но остерегался и сам Оливье? И, судя по ошалевшим взглядам охотников, время от времени кравшихся под стеночкой вдоль зала от одного коридора к другому, шокирован был не он один. — Мы все служим Господу, и служение через пение ничем не хуже служения посредством охоты на вампиров! — пошел, похоже, на новый виток Блез, и Фролло раздраженно поднял одну руку, пытаясь жестом прервать пламенный монолог. Это словно пробудило Астольфо: тот встрепенулся, обвел зал загнанным взглядом, заметил Роланда с Оливье — и его глаза загорелись отчаянной надеждой. В них стояла предельно очевидная мольба о помощи — и Оливье едва успел поймать Роланда за шиворот: тот уже собирался сделать первый шаг. — Ты куда намылился? — голос клокотал где-то глубоко в груди. Роланд обернулся, так и не опустив уже занесенную ногу, встревоженно моргнул. — Но… — начал было, и Оливье изо всех сил встряхнул его за шиворот. Роландов феноменальный талант вляпываться в худшие проблемы давно стал притчей во языцех среди охотников, однако сейчас Оливье был рядом, полный решимости хоть на этот раз не допустить непоправимого. — Только тебя там не хватало! Мэтр Фролло — официальный опекун Астольфо, он уж как-нибудь со всем разберется! — рявкнул злобно и дернул, пытаясь оттащить куда подальше от бури, все больше набиравшей обороты среди катакомб. — Но… — попытался снова возразить Роланд, однако Оливье не дал: крепче сжал за шиворот и потащил прочь, обратно в тот самый коридор, из которого они почти вышли. На мгновение оглянулся — Астольфо провожал их такими полными отчаяния глазами, словно его бросили наедине со стаей голодных вампиров, — а затем они свернули за угол. Отпустить Роланда Оливье решился лишь после того, как они повернули еще трижды и прошли одно разветвление — то самое, после которого разошлись с Ринальдо. Остановился, переводя дыхание. Роланд встал рядом, потирая шею и встревоженно хмурясь. — Я все же думаю, что зря мы не вмешались, — между его бровями залегла упрямая складка, взгляд зеленых глаз то и дело скользил в сторону поворота, который они только что миновали. — Астольфо выглядел таким несчастным… — Ты с ума сошел?! — вызверился Оливье так громко, что эхо прокатилось по коридору. — Лезть под руку официальному опекуну и при этом мэтру Ордена? Тебе на последнем задании все мозги отшибло?! Роланд открыл было рот, чтобы возразить, но тут в их разговор вмешались: из ниши в коридоре отделилась какая-то тень, и Оливье с удивлением узнал в ней все еще немного бледного Ринальдо. — Парни, я так понимаю, преподобный Блез все еще там? — он покосился крайне опасливым взглядом на тот самый поворот, на который еще совсем недавно смотрел Роланд, затем обернулся — и скривился. — Ох, по лицам вашим вижу, что да. Черт подери. Придется ждать, пока он не получит то, что хочет, и не уйдет. А я так хотел нормально помыться. — Сделай милость, объясни, что за чертовщина тут происходит, — Оливье почувствовал, как начинает закипать. Мало ему было Роланда и сложностей, которые тот приносил, так теперь, похоже, на его голову добавился еще один проблемный паладин. Ринальдо тоскливо поднял глаза. — Преподобный Блез — капельмейстер Нотр-Дама, — сказал так, будто они этого не знали, а это все объясняло, и Оливье ужасно захотелось его треснуть. — И? — похоже, его тон оказался достаточно выразительным, потому что Ринальдо как-то очень быстро перестал изображать вселенскую скорбь. — И он фанатик своего дела, — ответил уже нормально. — Живёт и горит им. Света белого не видит, если идет подготовка к большому церковному празднику. И не приведи Господь он находит кого-то с красивым голосом: похитит, в цепи закует, но затащит в свой хор. Не видел еще ни одного, кому удалось бы сбежать. Сейчас, судя по крику, нашел себе очередную жертву и теперь отбивает ее у Ордена. Оливье с Роландом переглянулись: после слов Ринальдо ситуация становилась куда более понятной. — Ну, там мэтр Фролло, думаю, вопрос с Астольфо быстро решится… — начал было Оливье, но поймал взгляд Ринальдо — и умолк. — Вы, парни, изначально из провинции, — необычно низким и хриплым голосом произнес Ринальдо, — а вот я был в Париже с самого начала и застал Блеза, когда сам был вот таким, — он показал ладонью ниже пояса, — мальчишкой. И поверьте, ваше счастье, что вы с ним практически не пересекались: я страшнее человека не знал за всю свою жизнь. Так что помянем раба Божия — как его там? Астольфо? — значит, Астольфо. Почивай в мире, пусть твоя душа за предназначенные ей земные мучения обретет покой на Небесах. Amen. На мгновение он сложил ладони в молитвенном жесте и снова поднял глаза вверх, потом перекрестился — и, не говоря больше ни слова, развернулся и ушел. Оливье проводил его долгим взглядом, потом снова переглянулся с Роландом. Вспомнил полные отчаяния глаза Астольфо, и на сердце стало как-то совсем тошно. — Все будет хорошо, Ринальдо тот еще любитель преувеличивать, — сказал, не уверенный, больше себе или Роланду. — Не могу представить человека, способного переубедить в чем-то мэтра Фролло. Роланд задумчиво кивнул, но тревожная складка между его бровями так окончательно и не разгладилась. Оливье попытался загнать куда подальше неприятное предчувствие, чем дальше, тем сильнее скребшееся в груди. Ни на ужине, ни на службе после нее Астольфо среди учеников уже не было. 25 декабря 1884 Последний отзвук колоколов растаял в морозном воздухе за стенами собора. Мгновение царила тишина — а потом заревел орган, от пола до самого потолка наполняя Нотр-Дам звуком, от которого по затылку пробежали мурашки. Широкие массивные аккорды гремели над головами людей, поднимались под своды и, казалось, вырывались сквозь витражи наружу, туда, где в темном небе холодно поблескивали колючие звезды. Даже на Полуночной мессе охотников было мало: окинув перед началом службы коротким взглядом толпу у себя за спиной, Оливье насчитал меньше сотни. Присутствием командиров могли похвастаться только первый, третий и с шестого по восьмой отряды. По правую руку от Оливье стояла Брадаманта, нынешняя паладин Лазурита, и в свете мириадов свечей ее рыжие волосы, собранные в привычный высокий хвост, горели огнем. По левую сиял, наверное, самым вдохновенным выражением, на которое только был способен, Роланд, за ним виднелась светло-пепельная коса Малагиса, паладина Малахита, еще дальше едва выглядывали каштановые кудри Ринальдо. Кроме них на службе должен был быть еще Гано, однако его вместе с четвертым отрядом перед самым Рождеством выдернули на задание. Оливье, откровенно говоря, этому радовался: не хотелось портить праздник его присутствием. Орган замер на последнем аккорде, незаметно, почти неслышно его перехватили человеческие голоса. Оливье поймал себя на том, что невольно затаил дыхание. — Adeste fideles laeti triumphantes, — завел на фоне хора кто-то из-за алтаря. — Venite, venite in Bethlehem. Высокий, тонкий, чистый, явно детский голос, казалось, несся вверх, мимо каменных сводов Нотр-Дама, дальше и дальше, и на миг Оливье действительно показалось, что он способен достичь самих Небес. Роланд рядом, не иначе как от религиозного вдохновения, закрыл рот рукой, на его глазах выступили слезы — и сейчас Оливье тяжело было его винить. — Natum videte regem angelorum, — продолжал звенеть голос. — Это Астольфо, — Роланд повернулся к Оливье, сияя полными восхищения глазами. — Что? — Venite adoremus! — грянула паства, повинуясь ритмичным аккордам органа. — Venite adoremus, venite adoremus Dominum! — Это Астольфо, — повторил Роланд, расцветая улыбкой. — Тебе его со своего места даже лучше должно быть видно. — Постой, чего?! — Оливье шокировано обернулся, всмотрелся в хористов за алтарем — и онемел. Астольфо действительно был там: одетый, как и все остальные, в длинный белый балахон, он напоминал мальчика с «Велизария» Жака Луи Давида или еще какое-то такое же ходячее воплощение невинности и чистоты. Его взгляд был обращен на кого-то за алтарем, в больших глазах отражались огоньки свечей. — En, grege relicto, humiles ad cunas, — начал он второй куплет на фоне длинных хоровых аккордов. Оливье застыл, не зная, чему меньше верить — собственным ушам или глазам. Да, Астольфо, кажется, неплохо пел, насколько Оливье мог слышать на общих службах — но чтобы за месяц дорасти до уровня, который позволит быть солистом на Полуночной мессе? Оливье не был большим ценителем оперы, но регулярно водил туда на свидания мадмуазелей, с которыми имел отношения, да и вбитое отцом в голову образование все же сказывалось. Святой Дионисий Парижский, что преподобный Блез делал с мальчишкой все это время, что добился такого результата?! — Et nos ovanti gradu festinemus, — идеально чисто и ровно, нота к ноте, вывел Астольфо. — Venite adoremus! — медведем взревел рядом в полную силу своих легких Роланд, безжалостно сбрасывая с музыкальных Небес в наполненную какофонией бездну Тартара. Оливье поперхнулся собственным дыханием и закашлялся, пропуская весь припев. — О Господи, закрой свой рот, ты же всё мажешь мимо! — он злобно обернулся, испепеляя Роланда свирепым взглядом, но религиозный экстаз того, казалось, было не пробить даже выстрелом из пушки. — Глупости, Оливье! — глаза Роланда сияли, по щекам катились слезы счастья. — Отец наш Всевышний не разделяет нас по красоте голосов, ему важно, что у нас на сердце. Удержало от ругани Оливье лишь то, что они были все же в главном соборе Франции. Теперь он искренне сожалел, что сегодня на службе между ними не стояли другие паладины, хотя бы и чёртов Гано. Все было бы лучше, чем слушать Роландов рев. Оливье скользнул взглядом дальше, на Ринальдо с Малагисом. Ринальдо косился на Роланда с ужасом и отвращением — явно не ожидал, что паладинская жизнь подкинет ему такое эстетическое испытание. На лице Малагиса, стоявшего рядом с Роландом далеко не первую Полуночную мессу, отражались обреченность и осознание бренности земного бытия. — Закройте рты оба, — вдруг подала голос справа Брадаманта. — А то я забуду, что вы уже давно не мальчишки, которых мне отдали для тренировки. Вы на рождественской службе, ведите себя подобающе. Оливье вздохнул: если уж Брадаманта, никогда не отличавшаяся ревностным соблюдением всех ритуалов и традиций Ордена, сделала им замечание… Он отвернулся от Роланда как раз тогда, когда Астольфо допел «Deum infantem, pannis involutum», набрал полные легкие воздуха. — Venite adoremus! — затянул вместе со всеми. Брадаманта справа вторила ему в октаву довольно приличным контральто. Слева снова взревел Роланд. Малагиса за ним не было слышно вообще, зато Оливье вдруг поймал ухом чей-то красивый серебристый тенор. Скосил глаза. Ринальдо больше не смотрел на Роланда: подняв глаза выше алтаря, к статуе Девы Марии над Христом, он уверенно и ясно выводил припев, прорезая сильным голосом даже тот кошмар, который Роланд почему-то искренне считал пением. Невольно вспомнилось, как побледнело лицо Ринальдо при упоминании о Блезе, и в голову сама собой закралась догадка. — Pro nobis egenum et fœno cubantem, — где-то совсем наверху, выше голов людей, выше пламени свечей, выше аккордов органа, под самым стрельчатым куполом Нотр-Дама звучал голос Астольфо. — Piis foveamus amplexibus. Sic nos amantem. Quis non redamaret? — Venite adoremus! Venite adoremus! — загремел тысячами голосов собор. — Venite!.. — …adoremus Dominum! — радостно взвился над ними звонкий голос. Полуночная месса началась.