Теловычитание

Камукура никогда не носил одежду с коротким рукавом. Комаэда подметил это не сразу. Камукура вообще не отличался любовью ко смене нарядов, и то, что он не надевал короткий рукав, было таким же очевидным и бесполезным фактом, как и то, что он не носил, к примеру, бабочек. Ничего сакрального — казалось бы. Уж точно не самому Комаэде удивляться; он-то порой чаянно и нечаянно забывал про школьный дресс-код и то и дело появлялся в своей рваной, мятой и самой любимой ветровке, болтавшейся на нём, как на вешалке. Что поделать. Со школьной формой вечно что-то случалось. Он, конечно, мог себе позволить каждый раз заказывать пошив заново, на это хватало и средств, и формального терпения небольшого ателье, которое держали связанные с шитьём Абсолютные. Но невыносимы были одна мысль о том, чтобы занимать швей своим бесполезным вечным заказом, и беспокойный взгляд мужчины, снимающего мерки: они с каждым разом всё таяли и таяли… Но это мало относилось к делу: Камукура никогда не носил одежду с коротким рукавом. Очевидным и странным этот простой факт стал на Бармаглоте, где школа организовала им небольшие внеплановые каникулы (отчасти он был замешан в этом, и Нагито ни о чём не жалел). Бармаглот был островом с очевидно тропическим климатом. То, что сам Комаэда с упразднением формы вовсю щеголял в своей ветровке и плотных джинсах, он тактично игнорировал, зато выражал весь свой скрытный и осторожный интерес к Изуру. Памяти своей он особо не доверял, а потому записывал изменения наравне с их отсутствием в записной книжке, найденной в одной из библиотек и подозрительно походившей на шаблон под шестнадцать досье. День первый. Всё как обычно! Брюки, рубашка и пиджак с галстуком. У него точно есть другая одежда? На острове тепло, но, кажется, достаточно душно… День второй. Камукура-кун снял галстук. [часть дальнейшего текста невозможно разобрать от потёкших чернил, часть залита плохо размазанной кровью] День третий. Пиджак он тоже снял. И расстегнул пару пуговиц на рубашке. Он выпивает всю воду, которую я осторожно оставляю с ним рядом… По правде, это достаточно мило. День четвёртый. Всё так же. Я не писал, что Камукура-кун собирает волосы в хвост? Сегодня это пучок. Я слышал, как Сайонджи-сан пыталась надеть на него ободок, но, кажется, ничего не вышло, потому что спустя пару минут никакого ободка на нём не было. Апогеем стал день пятый. В день пятый Юкидзоме-сан решила собрать их всех на какую-то водную игру — погода, благо, позволяла, сама выталкивая всё живое с раскалённой суши. Наверное. Даже Комаэда избавился от своей вечной куртки и теперь отсиживался в тени, вовсю наблюдая, как Абсолютные, собравшиеся на игру добровольно, пытались затащить Камукуру в неё принудительно. Он не очень сопротивлялся. Ясно, почему. Команда, в которую он попадёт, просто обречена на успех, и играть так наверняка скоро всем наскучит — иногда Изуру не сопротивляется, когда считает, что потакая чужим желаниям будет оставлен в покое быстрее. Итак, он согласился и ушёл переодеваться. А вернулся… В плавках и рубашке с длинным рукавом. Комаэда не очень мог понять, чувствовал он великое восхищение или великое разочарование. Но точно что-то великое, учитывая, что речь шла о Камукуре. Причин не носить короткий рукав могло быть великое множество, но ни одна, по мнению Комаэды, никак не вязалась с Камукурой. Так он думал, опустившись подбородком на колени и наблюдая за игрой со стороны — каким-то чудом ему удалось затеряться среди общей суеты, которая вся была завязана сегодня около Изуру. Конечно. Поначалу затащить его в игру, потом удивиться, что получилось, а после недоумевать его странному выбору одежды. Сейчас команда Изуру, в которой ожидаемо находились самые неподготовленные люди, выигрывала. Не он выигрывал. Выигрывали все, двигаясь внезапно слаженно и как будто лучше, чем обычно — очевидно, это было дело таланта Абсолютного Тренера. Какое замечательное зрелище. Рубашка Камукуры давно намокла, и рукава облепили обычно всегда скрытые предплечья. Первой и основной причиной могла быть нелюбовь рук. Поначалу Комаэда даже предполагал, что дело в каких-нибудь жутких шрамах или ожогах, или на худой конец — в неудачной татуировке, но под облипавшей руки тканью (пускай и не совсем прозрачной… плотная рубашка, не летняя) не было видно ничего такого. Но могло же людям что-то не нравиться в своей внешности? В целом, конечно, могло — сам он вот вечно избегал зеркал, — но где был он и где был Камукура. Камукура был совершенен и, кроме того, о своём совершенстве он знал прекрасно. Так что презирать себя за что-то было не в его стиле, так рассуждал Комаэда. Может, он боялся обгореть… Это уже больше походило на отчаянное предположение ради предположения, потому что Изуру ни разу не был им замечен с солнцезащитным кремом. Он вздохнул. Камукура отбил мяч, который неминуемо должен был коснуться залитой солнцем водной глади, и вдруг обернулся и посмотрел ему в глаза, пристально и внимательно. Нагито, подававшийся было вперёд, чтобы удобнее было наблюдать за игрой, почувствовал себя так, словно его поймали на ужасном — и иглами пригвоздили к дереву; его откинуло будто взрывной волной, и он почти испуганно прижался к пальме, чья острая кора, кажется, порвала его футболку и расцарапала спину. Прямо перед ним упал кокос размером с полторы его головы, подняв в воздух облако высушенного солнцем песка. В животе что-то вздрогнуло, щекотное и холодное. Нагито только криво улыбнулся, обхватывая себя руками.

***

Футболка, как оказалось, всё-таки порвалась. Нагито плюнул на попытки обработать царапины, теперь полосовавшие его спину скучной абстракцией, почти сразу — но всё же успев потянуть запястье в попытке ощупать их на серьёзность, — поэтому, выйдя к вечеру на берег, он просто накинул сверху куртку. К вечерам холодало, и ему, вообще склонному беспричинно мёрзнуть, жарко точно не было. Стоило занести сегодняшний день в свой импровизированный журнал. Это стоило внимания. В то же время, это не стоило ничего, потому что загадка так и останется загадкой, сколько ни наблюдай. Комаэда мог бы, конечно, подойти и спросить прямо… или не мог. Это было наглостью, сравнимой с наглостью Эношимы, а уж кому ему не хотелось уподобляться, так это ей. Длинно выдохнув, он прошагал мимо злосчастной пальмы. Кокоса не было — Ханамурой из него было решено сделать прекрасный десерт. Он будет готов завтра к утру, но не Комаэда и сейчас совершенно не сомневался в том, что выйдет очередной шедевр (который, конечно, Нагито сознательно пропустит). Комаэда скользнул пальцами по плотной чёрной обложке журнала и упал спиной в воду, лениво лизавшую песчаный берег. Вода подхватила его, как щепку, и отнесла чуть дальше от берега, тут же принимаясь за свою жертву. Одежда мгновенно намокла и потяжелела, раны защипало, а картон под его пальцами начал размякать. Послышался тихий шелест — Комаэда не потрудился подняться, чтобы посмотреть на его источник. Сейчас Махиру устраивала какую-то игру в компании, участвовать в которой Нагито не стоило. Он хотел, в конце концов, чтобы все отдыхали. Для этого он и устроил подрыв одного из корпусов. Из-за этого и выиграл полный тур на Бармаглот для семнадцати человек. Шелест прекратился; к тому времени, как кто-то сел на песок, Комаэда уже прекрасно знал, кто это. — А, Камукура-кун! Привет. Ответа не последовало. — Спасибо за то, что спас меня. Думаю, хоть моя пустая голова и не сильно пострадала бы от столкновения с тем кокосом, было бы всё-таки досадно. — Ты бы умер. Комаэда засмеялся. Его захлебнуло внезапной волной, но от этого стало только смешнее; в итоге он закашлялся и сел прямо в воде, пытаясь перевести дыхание. — Вряд ли. Слишком простой конец для меня и нехлопотный для всех вас. Когда он открыл глаза, то увидел Изуру, сидевшего на берегу в своей привычной позе — скрестив ноги, смотря куда-то сквозь. Комаэда бы обернулся, как обычно, и тоже посмотрел куда-то на горизонт, но кое-что всё-таки задержало его взгляд: Камукура был в рубашке с коротким рукавом. Очевидно, взгляд Комаэды был слишком громким. Наверняка Изуру догадывался о его интересе всё это время. — Моё предпочтение в одежде обусловлено практической пользой. — Он не шелохнулся. Прохладный ветер подхватил лёгкую прядь тёмных волос и разбил её на две, упавшие на лицо, но Камукура даже не двинулся. Обычно он убирал их с глаз — не любил, когда вся ситуация не находится в его руках, а всё обозримое — в поле зрения. Он выглядел ещё отстранённее, чем обычно. Комаэда не мог понять, задумчивость это печаль. Что-то бледное, тонкое и пугливое в своей неуловимости. Чувства Камукуры всегда были такими. Ветер скользнул по его плечам, которые тянула вниз мокрая тяжёлая ткань. Комаэда не стал перебивать — на этот раз сказать было нечего ему, но очень хотелось слушать. И почему-то Камукура правда продолжил. Почему-то — так ощущалось — всё-таки обращаясь к нему, не к чему-то за линией горизонта. — Хаджиме Хината отдаёт предпочтение рубашкам с коротким рукавом. Однозначная идентификация усложняется, если мы носим одинаковые вещи. С Хинатой они были родными братьями, Комаэда, конечно, знал. Он мог бы сказать, что даже силуэты их невозможно перепутать друг с другом — но не стал. Он мог бы сказать, что они редко появляются вместе, учась в разных корпусах, что сейчас, на этом острове, Хинаты вовсе нет, но не стал тоже. Всё это были простые и очевидные вещи, которые Изуру знал и сам и наверняка, но почему-то всё равно не изменял своему стилю, выстроенному, как оказалось, из нужды. За этой нуждой и практичностью скрывалось что-то ещё. Что-то острое, незамеченное и спрятанное, как кожа под одежду. Комаэда пока не понимал, что именно это было, но он отчего-то каждой клеткой чувствовал, что нужно было обойтись с этим чем-то осторожно, ненавязчиво. Интересно, было бы ли что-то иначе, если Хаджиме Хинаты в этом уравнении не было бы вовсе? Это не было похоже на желание. Это не было похоже на свободный выбор. Ничего из этого Нагито, разумеется, не сказал. Мысли пролетели быстро и легко, окатив его одним ощущением своего присутствия, и улеглись почти безмятежными волнами. — У тебя руки белее лица, — вместо всего прочего отметил Комаэда, улыбаясь. Лицо почти заболело. Засохшие соль и нежность стянули его, пытаясь противостоять улыбке, делая её совсем незаметной и слабой, но улыбаться он не перестал. — Они совсем не загорают. А если ты вернёшься загоревшим, то вас никто не спутает. Взгляд Камукуры утёк от горизонта, скользнул ближе, коснулся его век. Нагито вдруг отчётливо почувствовал, как тяжелы его слипшиеся от соли ресницы. — Ты заболеешь, если останешься в воде после заката. Здесь не хватит медикаментов, чтобы вылечить твои наиболее вероятные осложнения простуды должным образом. Нагито, снова засмеявшись, послушно поднялся из воды. Вышагивая на берег, он предложил свою руку, но Камукура отчего-то выставил вперёд локоть, позволяя обвить пальцами открытую кожу чуть выше предплечья — и стало так легко в животе и тяжело в груди. — И то верно. Идём, Камукура-кун. Коидзуми-сан наверняка тебя потеряла — я слышал, она откладывала карточки, рассчитывая на твоё участие. На следующее утро Камукура зашёл к нему, чтобы пригласить попробовать сотворённый Ханамурой десерт из кокоса. На нём была надета рубашка с коротким рукавом.