Погадайте, Госпожа

      1556 год. Валахия, между Южными Карпатами и Дунаем

Бойкая брюнетка с чёрными, как смоль, волосами, веселая, живая… Сведет с ума своими песнями, а танцует она еще лучше, чем поет. По крови передалось. — Лишь бы счастливая была да честь сохранила. Теперь мы под покровительством османов, только бы не сделали своими рабами нас. Лала слышит сквозь сон родные голоса: бодрый и звонкий — тетки Мирелы, усталый и тихий — матери, и томно потягивается. Игривый солнечный луч пробивается сквозь небольшую дырку в шатре и щекочет девушке пятки. Доносится запах стогов сена вперемешку с запахом кукурузных лепешек. Стоит открыть глаза, и начнется новый день, а вместе с ним привычные радости. — Вставай, соловушка! — заглядывает к Лале тетка Мирела. Видит она плохо, передвигается почти на ощупь, зато будущее знает лучше звездочета — все девчата в округе просят погадать. — Утро сегодня теплое, щедрое. И пусть по ветру кони скачут, И пусть они меня несут, Туда, где у костра гитара плачет, Да песни вольные поют. Лала напевает любимую песню, щурится от яркого света, спешно натягивает цветастую юбку в пол и выбегает на улицу. — Смотри не глупи перед Сарой Кали (25 мая - праздник цыганской святой Сары Египтянки (Сары Кали) у католиков) — предупреждает Лалу мать и целует в лоб. От матери пахнет парным молоком. Хочется прильнуть к ней, обнять, спрятаться в ее заштопанный подол и замереть. — Знаю, — смеется Лала, покрывая платком черные волосы, — Сара Кали- святая покровительница. Дунай журчит, обдает свежестью и прохладой. Лала сбрасывает обувь, ступает в воду босыми ногами, плещется и играет. Она знает, что Петро, стоящий неподалёку, с нее глаз не сводит. Он рыбачит с приятелями, а краем уха слышит нежный голосок девушки. А по дороге пыльной, по степной, Понесут! И не было меня! Да не плачь ты, милый, за мной, Этих слёз твоих не стою я. — Моею будешь, Лалка! — настигает ее Петро, шепчет на ухо что-то ласковое и увлекает в траву. Гладит, щекочет, целует везде, где только может дотянуться. Лале приятно, но стыдно и боязно. — На нас люди смотрят, а ты целоваться! — хохочет она, отталкивая парня, отчего он сразу грустнеет. — Рано мне быть невестой. — Да и пусть! Пусть видят, как ты мне нравишься, — говорит Петро и из-за спины достает ромашку. Лала ловко хватает цветок и принюхивается. Затем с упоением закрывает глаза. —Нежные, легкие… Этим цветам можно даже серенаду сочинить, — нарочито расматривает их Лала, сощурившись. Видимо, белый шепот ромашек заворожил, околдовал… Одно мгновение — и девушка уже смотрит вдаль, за горизонт, как будто ждет чего-то. Смотрит так долго, что Петро становится тревожно, а потом легонько хлопает его по плечу, целует в щеку и убегает. Вся жизнь у нее — смех да песня. А я уже обратно не вернусь. Знаешь ты, в том не моя вина. Но белою сиренью распущусь Когда-нибудь у твоего окна За обедом вкусно и сытно, в кибитке уютно, хоть она и стоит одиноко посреди бескрайней степи Валахии. Хочется продлить этот день. Лала моет посуду, хлопочет до вечера, а под вечер в таборе разжигают костер. Языки пламени греют и без того горячий народ. Статный мужчина, кажется, барон берет в руки гитару, садится посреди своих, и из уст его звучит песня. Поет он надрывисто, аж кидает в дрожь, а по телу пробегают мурашки. В этой песне слышна удаль, но и в тоже время грусть. Девушки и женщины без раздумий пускаются в пляс, им на месте не сидится, песни берут за живое, будоражат цыганскую кровь.Эти танцы, словно лебедя полет. Машут девушки цветастыми юбками, как крыльями: верх и вниз, вниз и верх! Лала сидит рядом с матерью и украдкой поглядывает на тетку. Ее взор обращен на костер, у которого она видит лишь очертания. — Иди сюда, озорница, — подзывает ее тетка Мирела с лукавой улыбкой, качая седой головой. В глубоких морщинах на лице затаилось время, в черных глазах — ночь, — Больно ты хороша! — Чьей мне невестой быть? — спрашивает Лала и, зажмурившись от страха, берет тетку за руку. — Погадайте, пока мама не видит. — У твоих ног будет царь, станешь править всем миром, — грудным голосом говорит тетка Мирела и смотрит перед собой невидящим взглядом, а Лала чувствует, как по спине ползут мурашки. — В покои к нему войдешь госпожой. Изумрудами и ласками осыплет тебя… Лала дрожит, сжимает теткину руку, косится в сторону барона. — А как же Петро? Из соседнего табора… Но белой сиренью распущусь у твоего окна… — От судьбы не уйдешь, Лалка. Только помни: за царскую любовь платить придется. Всю жизнь как в огне гореть будешь, но не отступишь… — Побойся Бога, Мирела, — подходит мать, которая стояла неподалеку и слышала грозный голос гадалки. Осенив себя крестным знамением, как принято у католиков, женщина берет Лалу за руку, — Не забивай девке голову басурманскими сказками. Полюбится парень, и станет невестой. Пойдут под венец как мученики — вот и судьба. — Полно тебе, Рубина, судьба Лалы в ее руках… — Только бы османы не поглотили, — не слушает мать и истово крестится, — О, Святой Дух! Тетка Мирела замолкает, прячет морщинистое лицо в сухих ладонях и ухмыляется — что ей еще сказать? Лала, красная и взволнованная, тряхнув черной копной волос ластится к матери. — Не серчайте, мама, это для забавы, — шепчет она, припав к материнской груди. — Смотри, как бы эти забавы тебя с пути не сбили, — вздыхает мать и, задрав немного юбку, присаживается в удобную позу прямо на траву и напевает песню, которую снова и снова играет барон. Лала смеется, танцует, радуется невинным мечтам. Кто этот царь с изумрудами? Не тот ли, что снится ей по ночам и читает стихи на чужом языке? Статный, красивый, пальцы в перстнях… — Лала, крест обронила! — с укором глядит мать, нащупавшая на земле очертания четырёхконечного крестика, и хмурит брови. В усталых глазах мелькает тревога. Лала поднимает крест, завязывает узел потуже, надевает на шею — не дай Бог потерять. Вечер теплый, ласковый, солнце клонится. Лала, облокотившись спиной о толстую кору дерева, погрузилась в свои мысли. Гадание теткино из головы не выходит. «Всю жизнь, как в огне, гореть будешь, но не отступишь…» — Куда глядишь, Лала? — мимо проходящий Петро снова робко обнимает за плечи. — На Дунай гляжу — красивый, — улыбается Лала, а сама все про царя думает, который у ног ее будет. — Что там за ним? Море? Заморские царства? Петро молчит, смотрит печально, как будто предчувствует что-то, и не хочет уходить от нек. Но мать догоняет сына и торопит домой. -Петро! Сын, быстрее. Лала поет, опустив глаза. Голос у нее чистый и звонкий, словно родник. Из-под длинной юбки виднеются босые ноги, щеки такик смуглые, что незаметно на них румянца, на губах играет улыбка. Девичьему сердцу и горько, и сладко…