Пленники призрачного пиона

Дженни не может похвастаться хорошей памятью, но семьдесят два оттенка одиночества помнит наизусть. Сочетание индиго, тёмного до космической черноты, и лимонно-жёлтых огней, как сейчас, даже вдохновляет, если не слишком устала. Это всегда так на станциях. Ждёшь поезд, вокруг может быть сколько угодно людей, суета и невкусные пирожки, но одиночество чувствуется ещё острее, особенно когда откуда-то возвращаешься. На перроне пусто, и вокруг лишь грустный ночной воздух. Даже лавок нет, поэтому Дженни сидит на своём чемоданчике, греет дыханием озябшие ладони и терпеливо ждёт поезда. Он запаздывает уже на час. В чемоданчик с металлическими уголками не так уж много всего помещается, но он красивый, а в такие моменты ещё и заменяет лавку. Только системы контроля приходится обходить стороной. Глубокое небо дарит ещё час размышлений и созерцания. Где-то высоко над головой движутся огоньки, три ярких загораются по очереди, а потом бледным зеленоватым светом, и девушка гадает, что это. Не космический же корабль. Хотя приятно помечтать, что кто-то из космоса наблюдает. Стук вагонов. Гул далёких поездов. Невнятное бормотание диспетчеров. У одиночества есть не только цвета, но и звучание. И, конечно, запах. Запах шумных вокзалов не спутаешь ни с чем. У электричек свой, у поездов дальнего следования свой. Запах вокзалов ей кажется тревожным, и она старается поскорее пробежать, отбиться от стайки назойливых таксистов и окунуться в илистое тепло города. А запах на перроне её всегда привлекает. Копчёный, даже если шпалы не настолько стары, стылым ветром, смазанным металлом и дальней дорогой — вот чем тут пахнет. Миллионы оттенков запаха порождают миллионы оттенков мыслей. Электрички — её затишье. Иногда она просто едет на двенадцать остановок вперёд, до станции с непонятным названием, бродит по влажным рощам, ждёт своей электрички, ощущая, как под ногами прогибаются старые доски перрона, подставляет лицо и грудь солнцу, расшифровывает речь птиц. Это одиночество тёплого персикового цвета, самое приятное, но и самое редкое. Или травянисто-зелёное, когда тёплыми ощущениями не с кем поделиться. Электричка недовольно фыркает, неожиданно появляясь из-за поворота, и девушка, не всегда успевая обуться, залетает в вагон и прислушивается к тому, как в груди тают ощущения солнца и тепла. При появлении контролёров она съёживается, хотя билет у неё есть, но они суровы и как будто готовы вытолкать всех на насыпь, на пролетающие поля и в бездонное небо; но и они растворяются. В вагоне пятна солнца и тепло, но девушке хотелось бы чуть подольше походить босиком по нагретым старым доскам перрона безвестной станции и вдыхать ароматы пыльной листвы, копчёных шпал, отполированного металла и осыпающейся древесины. Таких вечеров, ночей, ожиданий поездов в её жизни сотни, похожих друг на друга и никогда — повторяющихся. Все часы ожидания она помнит наизусть, как стихи; она всё время чего-то ждёт, и все вокруг чего-то ждут. Когда Дженни возвращается с работы, она приносит кусочек пиццы или шоколадный батончик соседке, девочке десяти лет — худой и бледной, в заштопанном платье. Она как-то видела на ногах девочки синяки, но та лишь натянула платье посильнее. Сегодня у Дженни выходной, поэтому она просто купила по пути персик и ароматный пирог с сыром и шпинатом; девочка робко выглядывает, дожидаясь Дженни, и девушка тайком суёт ей в руки угощение. «Спасибо» — тихим шёпотом. Дженни не знает, правильно ли она поступает. В подъезде запахи не самые органичные, в летние дни во сто крат сильнее. Корвалол, капустный пирог, недавняя сварка, опалённые провода, невкусный суп; мокрая пыль, кто-то жарит гренки; и затхлость. Поэтому она скорее старается подняться к себе на четвёртый этаж и раскрыть дверь на балкон. Ночь приносит запахи свежести и протяжные гудки далёких поездов. Где-то колесит ночной доставщик пиццы — его она чувствует по запаху; девушка улыбается; её смена ещё через пару дней — выходные. Эти выходные ужасно требовались, пусть и затянулись. В какой-то момент она поняла: ещё немного, и сил совсем не останется. Действовала как робот, воспоминания давили бетонной плитой, деньги закончились внезапно, раздражали любые звуки. На улице хамили, на работе отчитывали, клиенты были недовольными и в растянутых трико пыльно-синего цвета. Когда за ужином зефирка упала в чай, девушка расплакалась. Следующую смену она пообещала себе не выдержать. Но заказчица с короткими волосами, отливающими синевой, поделилась с ней колой и горячим пирогом. Тот вечер был тёплым. Впервые за месяц захотелось улыбнуться, и девушка даже помедлила несколько секунд перед дверью, но потом всё же попрощалась. Ей понравилось это созвучие имён — Энни и Дженни. Имя «Энни» было написано на коробках с пиццей. Дженни удивилась и ожидала увидеть заграничную даму, холёную и холодную, белую и бледную; открыла симпатичная девушка с короткими волосами, скороговоркой смущённо поблагодарила и вручила пачку денег, явно больше, чем нужно; в стильных штанах-парусах с неизмеримым числом карманов и тонкой майке, босоногая, взъерошенная, словно только из-за компьютера — веб-дизайнер, решила Дженни, ну или геймерша. Тонкие удивительные черты лица, заострённые, скулы и глаза с лёгким намёком на восточные крови; в сумраке голубые отблески экранов обрисовывали всё таинственно, токийски и трогательно. Не зажигая света, Дженни пробирается на цыпочках — иначе невозможно — к краешку балкона, зажигает сигарету и смотрит на усталый замерший город. Оранжевый огонёк тлеет, и тёплый мягкий аромат окутывает плечи и запястья. Огонёк гаснет с шипением, и девушка возвращается в квартиру. Ночная свежесть купает обнажённые ноги; Дженни прикрывает дверь и включает ночную лампу, неяркую, рассеянную. Девушка обитает в квартирке, которая напоминает ей стакан. Высокая, тесная, почти круглая, а вместо чая наполнена печалью и сумерками. Из сладостей только книги, мягкие, в потрепанных обложках, Дженни обожает их перечитывать, делая пометки на полях. Это её давняя привычка. Книг не хватало, она не могла себе позволить покупать их много, поэтому перечитывала и придумывала продолжения, недостающие сцены. Ей нравится читать книги про обычную жизнь обычных людей. Продавщицы круглосуточного магазина, официантки в кафе, студентки, оставшейся на зимние каникулы в общежитии в одиночестве. Предопределённость каждого дня. Знать, что завтра ты просто выйдешь на работу, что в конце недели тебе выплатят деньги, что будут любимые посетители и нелюбимые вредные — куда же без них. Но это знание будущего внушает спокойствие. Ты раскладываешь рисовые колобки по полкам, ты заступаешься перед менеджером за старенькую посетительницу, которая всегда что-то путает. Ты перебираешь фотографии с девушкой, которая тебе нравится, и бродишь по пустынным коридорам, глядя в огромные окна на заснеженный двор. Во всём мире только ты и дворник. Можно спать до полудня. А потом ты устраиваешься в магазинчик гончарных изделий, утром протираешь полки, поворачиваешь чашки и чайники выгодной стороной к солнцу, приветствуешь редких гостей, которые заходят скорее погреться, чем купить что-то. Ей нравится читать книги про обычную жизнь принцесс. Она немного стесняется этого, ощущая себя маленькой девочкой, что читает сказки вместо того, чтобы учить уроки. В её книгах юная царевна в полупрозрачных шароварах цвета утренних туманов играет с хрустальной хризантемой, скучая во дворце. Она с обнажёнными плечами в ожидании церемоний, на запястьях и щиколотках украшения. На груди её — нарисованный цветок, у поясницы тонкая вишнёвая веточка. На голове волосы завиты в сложные узоры, и в них вплетены тонкие прозрачные украшения. Перстни из нефрита на её пальцах тонкие, кажутся хрупкими и невесомыми. Третий нарисованный цветок на внутренней стороне бедра, и царевна расстраивается, что эти прекрасные цветы никто больше не увидит. Дженни рисует карандашом на полях этой книги невысокую светловолосую царевну, немного грустную. Ей нравится читать книги про странных людей. Энни достаточно странная, раздумывает Дженни, чтобы прочитать про неё книгу? Пока нет книги, чтобы на её полях написать заметки про удивительную девушку с короткими торчащими волосами, отливающими синим. Дженни задаёт себе вопрос: почему Энни удивительная? Но не находит ответа. Просто она так чувствует. Ей нравится читать книги про необычных людей и их необычную жизнь. Всё: от одиссеи капитана Блада и капитана Блэкторна до Алисы из будущего. Она с головой окунается в эти миры и потом удивляется, почему вместо флаеров унылые автобусы, а вместо изящных раздвижных дверей с промасленной бумагой — лязгающие металлические с выломанным замком. Она Алиса, и Арабелла, и Марико, и Юлька Грибкова, и добрая возлюбленная Ангелина. А потом книга в очередной раз заканчивается, и чай остыл совсем, и она задумчиво идёт на тесную кухню — снова ставить чайник и смотреть в синее узкое окно. Особенно ей нравится книжечка про двух школьниц, космических воинов, в мимикрирующих доспехах. Поля этой книжки испещрены пометками больше других. Дженни нравится придумывать для них приключения, и она всегда находит выходы из сложных ситуаций. Книжка потрёпанная, потому что её только одну девушка перечитывала множество раз. И, разумеется, дописывала, потому что приключений не хватало, ей не хотелось расставаться с героинями, и она придумывала для них всё новые путешествия, города и встречи — на других планетах, на берегу моря, в сверкающих небоскрёбах. В дождливые дни стекло запотевшее, как в стакане с горячим чаем. Зато в солнечные дни Дженни обитает на балконе, который заставлен всякой всячиной и, конечно, завален книгами. Она чувствует себя хранительницей неясных знаний, потому что вокруг баночки и сосуды неясного происхождения, солнце отражается в каждой из них. Поперёк балкона рама от велосипеда. Самого велосипеда нет. Девушка устраивается в старом провалившемся кресле с двухслойным пледом, вытянув обнажённые ноги на велосипедную раму, читает, пьёт из кувшина с малиновым морсом. На стене корабельные часы и зачем-то барометр. С потолка свисают лампы всех мастей. Горячий ветер треплет страницы календаря, который старше, чем Дженни. Металлические и деревянные колокольчики самостоятельно создают мелодии. Вишнёвая гитара, на которой Дженни не решается играть, гудит от ветра. С гитарой у неё грустные воспоминания, поэтому сейчас это просто украшение. Кадка с пыльным цветком, который никогда не цветёт, тоже удобна, чтобы вытянуть на неё ноги. Девушке нравится, когда по коленям скользят ажурные тени, лучи света целуют кончики пальцев её ног, а вьющаяся пыль кажется золотистой. Балкон просторный, но на нём столько вещей, что перемещаться по нему можно с осторожностью. Зато деревянные шкафчики по стенам хранят в себе множество тайн. Стеклянные камешки, чьи-то блокноты, пережившие хозяев, книги рецептов бухарских кулинаров и микроскопический радиоприёмник. Ветер песочными пальцами расчёсывает длинные волосы цвета чуть остывшего какао и гладит голые коленки. Короткое бирюзовое платье задирается на бёдрах, и девушка придерживает краешек пальцами, не отвлекаясь от книги. На щеках лёгкий румянец, а губы поджаты, потому что переживает — о героинях книги, конечно; не о ком больше. Ветер развеивает шоколадный аромат зажжённой сигареты. Этот оттенок одиночества яркий, как афинский мандарин, жёлто-оранжевый в сочной зелёной листве, но внутри всё равно несладкий. Жемчужно-серые дни ей тоже по душе: от них хотя бы нет привкуса предчувствия чего-то хорошего, как в солнце. С гораздо большим удовольствием она положила бы голову на чьи-нибудь колени, чтобы мягкие прикосновения к волосам чувствовались ярко и тепло. Она скучает по объятиям. Когда Энни поделилась с ней колой и пирогом, Дженни чуть было не обняла её. Но на работе за такое ругают. Там вообще не принято здороваться, не то что обниматься. Там одиночество в чаду, серо-коричневое, тоскливо-желтоватое, с пустой надеждой, особенно под конец дня, когда все разбегаются к себе, к своим, к барам, к тем, кто встречает. В этот момент хочется дождя. По вечерам после работы дождь уместен, он созвучен усталости, но такой оттенок — тускло-сиреневый, невыразительный, обычно приходит с наступлением осени и холодов. Дженни неторопливо, глотая мокрый воздух, возвращается к себе, в свой чайный стакан, остывший и со слабыми ароматами. Аккуратно развешивает блестящую одежду, заваривает чай. В длинной ночной рубашке и тонкой сиреневой кофте, босиком она выходит на балкон. Капли отскакивают от бортика. В лучах дрожащих фонарей они почти мистически красивы. Налюбовавшись, девушка возвращается в комнату — если не сильно устала, затевает уборку или готовку. Дверцу девушка находит за этажеркой, как раз когда решает убраться. Убираться мучение; мебель постоянно приходится двигать. Этажерка тяжёлая и бессмысленная, но за ней скопилась пыль, и Дженни настроена решительно. Дверца удивительна: полтора года девушка не подозревала о ней. Узнать, куда ведёт эта дверь, не у кого. Хозяин квартиры уже который месяц не выходит на связь, даже заплатить некому. Несколько раз Дженни пробовала подобрать ключи и открыть дверцу, но безуспешно. А однажды ночью получилось. Она вернулась с утомительной вечеринки, среди ночи ей потребовалось подышать воздухом, и она перепутала двери. Здесь, за дверцей, оттенок одиночества странный, песочный. Он спокойный, и это ощущение, к которому хочется возвращаться. Лишь через несколько минут она подумала, что стоило бы удивиться. Поначалу — сразу за дверцей — грудь наполнил воздух, свежий до дрожи, но не холодный, наполненный далёкими брызгами воды. Этот запах и шум ни с чем не спутаешь. Песок под босыми ногами. Через открытую дверцу тут же намело его в комнату немало. С каждым шагом песчаные брызги, осыпающие щиколотки ласковым. Девушка заворожённо спустилась к волнам, как была, в одной длинной футболке; ступни в морской пене, ночью это особенно удивительно. Накатывающий глухой шум будил в груди неясное. Она обеспокоенно сорвалась обратно, но дверь никуда не делась — снаружи небольшая старая хижина, прилепившаяся к скалам, изнутри её комната с видом на дождь. Она заварила крепкий кофе и с чашкой снова спустилась к волнам. Ноги увязали в песке, подавленное состояние вымыло начисто волнами и воздухом; девушка села на песок поближе к воде, допила кофе и вертела чашечку в пальцах. Это не укладывалось в голове, но от этого было так спокойно. Она не могла надышаться этим побережьем, думала, что это на один раз, а завтра она просто проснётся и пойдёт на работу. Здесь, за дверью, совсем не хочется курить. Но побережье ждёт её снова и снова. Она, вечно одна, приходит на берег, в своей клетчатой юбке и толстовке, скидывает кроссовки и, проваливаясь по щиколотку в песок, спускается почти к самой воде. Садится и смотрит на набегающие волны, слушает в наушниках музыку и курит. Волны бесконечно накатывают на берег, оставляют крошечные блестящие капли на коленях и ступнях. Волнам никогда не надоедает шуметь и ласкаться. Небо низкое, латунное с проседью. Девушка перебирает округлые камешки в песке — они приятно скользят в пальцах. Те, что прозрачные, хрустальные на просвет, она собирает в ладонь и потом складывает в карман юбки. Они приятно тяжёлые и почти волшебные. За несколько прогулок их набралось две горсти. С собой она берёт пару книг, иногда забывает их раскрыть. Здесь она подросток наедине с музыкой, растворяется во времени. Здесь ей девять тысяч лет, и она всегда была знакома с древним океаном. Скалы в отдалении мерцают в сизом воздухе. Дыхание волн делает их влажными. Поодаль рощицы, нежно-зелёные. Девушка подолгу бродит вдоль линии прибоя, слушая попеременно то шум волн, то ритмы в наушниках, и это очищает её мысли. Однажды она увлеклась, гуляя по длинному взморью, пришла обратно к двери и растревожилась, почувствовав запах гари; добежала в три шага до хижины, распахнула дверь и долго растерянно смотрела на обуглившиеся балки, сгоревшие стулья и столы, подёрнутые белым пеплом, пока не поняла, что это не её комната совсем; выскочила, нашла свою хижину и, чуть не плача, залетела в свою комнату и опустилась на пол. Больше она пока дверей не находила, но решила как-нибудь исследовать местность детальнее. Ещё дальше, за грядой невысоких скал, есть город — пустой, заросший папоротниками, хвощом и плющом; забрела туда по глянцевой тропинке с песчаного пляжа, оставив кроссовки на песке. Дженни гуляла по нему несколько раз, растерянная, босая, курила задумчиво, сидя в древних кафе с окнами без стёкол, была в гостях у хозяев, которые уже никогда не вернутся в свои дома. На верхушке заброшенного маяка девушка писала на полях заметки о любимых персонажах. Ветер приносил с океана отголоски песен, смолкших четыреста лет назад. Окаменевшие набережные; в густые застывшие каналы она не решается окунуть даже пальцы ног, лишь садится на корточки и заворожённо наблюдает за кристальной медленно ворочающейся водой. Сладковатый запах попкорна в заброшенном кинотеатре. Никого нет, но сеанс на восемь часов вечера, и Дженни одна в зале. Забирается в кресло с ногами, с собой кола и сэндвич, кино на неизвестном языке начинается — о пленнике обледеневшего астероида, вечность путешествующем сквозь пространство. Фильм странный, слишком реальный, оставляет тягостное впечатление. Пришелец, замерший во времени внутри астероида, очень человечный, старается помочь и сделать что-то хорошее, чего хотят все вокруг, и всё оставляет ощущение почти отторгающее и пугающее, и девушка порой ловит себя на том, что забывает дышать. Ей хочется продолжения, но экран темнеет. Титров нет, и названия тоже не было. Фильм — как картинка длиной в два часа. Когда Дженни выходит на улицу, уже темно. Беспокоится, что сможет не попасть домой, и запах попкорна — каштан, карамель и сок канадского клёна — по-прежнему в её груди. Конечно, она всегда возвращается в свою комнату-стакан, притворяет дряхлую дверцу и аккуратно закрывает её занавеской, которую специально повесила, хотя гостей у неё никогда не бывает. Купает ступни под струёй воды, щурясь в желтоватом свете крошечной ванной. Ей жалко смывать с ног эти ощущения, песчаные, тёплые и нереальные, но дома ходить по песку странно. Потом она заваривает чай. Аромат чая напоминает ей запах влажных лесов, огромных, канадских на слух и на ощупь. Прогулки рука об руку, неторопливые шаги. Целые семейства грибов, уютные просеки и неправдоподобно большие поваленные стволы. Среди ночи она может тревожно проснуться от запаха далёкого дыма. А рядом с булочной или кофейней она всегда замедляет шаг, стараясь оставить в себе побольше приятных ароматов. Дженни ощущает запахи объёмно. Ей даже кажется иногда, что она может подержать их в руках. Журналы, пахнущие предновогодней косметикой и приготовлениями к празднику. Она прикрывает маленькой ладонью нос, когда идёт по шумным улицам, потому что выхлопные газы невыносимы. Она и курит иногда, чтобы заглушить водопады запахов. Ей нравится держать ладони на боках заварочного чайника, почти горячего. И прикрывать глаза, пока свежий аромат чая окутывает её всю. Самый тёплый, канадский аромат: каштан, карамель и кленовый сок, аромат янтарного цвета, оседающий тёплой влагой на ключицах и скулах. Канадой они были очарованы; огромные сосны, безбрежные пустынные дороги, и потом Монреаль; бесконечно ездили и гуляли вместе, всегда держали друг друга за руки, и это никогда не надоедало — его звали Евгений, а она взяла себе имя Дженни, чтобы соседкам было проще выговаривать; там, где говорили по-французски, она называлась Эжени. Евгений говорил ей: порой твои заметки интереснее, чем истории, которые ты читаешь. Она улыбалась: ей достаточно заметок на полях, чтобы менять вселенную. Они гуляли, и она ему рассказывала, повинуясь вдохновению, о свежих расследованиях Холмса, о ещё не открытых странах для Гулливера, о новых полётах Элли на летающем домике. А ещё — о том, как любит запах вишни, почему вечно соперничала с мамой, почему плачет под песни Джексона и какие её любимые месяцы в году. Она уже давно вернулась из Канады домой. Одна, конечно — у Евгения оказалась своя жизнь, несовместимая. Перелёт обратно был серо-стального цвета. Волны и облака тоже были металлическими. В аэропорту она чуть не задохнулась от фейерверка из запахов. Для Дженни все ароматы многогранные, как кристаллы в солнечный день. Засоленная хрустящая капуста и чуть остывший сваренный бразильский кофе, зерновой, молотый,— это один и тот же запах, только с разных сторон. Свежий журнал пахнет сухим киселём из брикета, но, если листать быстрее, наполняет грудь предновогодними приготовлениями. Девочкой она любила входить в ванную после того, как отец брился: ароматы крема и геля смешивались, кружили свежими спиралями, наполняли комнату. С Евгением замирала в осенних монреальских лесах, просто чтобы вдохнуть запахи. На работе её недолюбливают, потому что она отказывается доставлять некоторые заказы, когда чувствует, что продукты в пиццу положили не самые свежие. Аромат пиццы окутывает с головы до ног, уютный, привычный, но каждый вечер она подолгу проводит под душем, и мягкие грейпфрутовые или лавандовые потоки омывают тело, растворяя все ароматы дня. Открыть бы своё кафе, где хозяйничают тёплые и свежие ароматы, где прямо в кафе библиотека и играют музыканты... Прозрачные камешки лежат на прикроватном столике внушительным холмиком. Лунный свет плещется в отражениях. Внутри них голубое и оранжевое сияние, как будто разумное. Но если разровнять этот холм из прозрачных камешков, сияние успокаивается. Под эту тихую игру света приятно засыпать. И электричество не тратится. Часть камешков она убрала в свой чемоданчик, где хранит самое ценное. Выходной номер пять совершенно пустой. Ветер самостоятельно перелистывает страницы сорок раз перечитанной книги, а взгляд блуждает между беспокойными колокольчиками. Дженни узнаёт Энни по аромату. Сидит на балконе и вдруг ощущает лёгкое облако тех ароматов, которые не сможет забыть. Привычно раскладывает на составляющие — механика, тонкий и приятный запах пота после долгой ходьбы, тяжёлая новенькая обувь и, конечно, пицца. Только мягкий аромат черешни вмешивается и смущает, его раньше не было. Девушка выскакивает на улицу, нетерпеливо нашарив ногами кроссовки, проходит несколько кварталов, ощущая тонкий след этого запаха, и он приводит её к тому самому дому. Да, грузовика с мороженым тут нет, но ошибки быть не может. Этот дом ещё и довольно недалеко. Дженни никогда не могла похвастаться хорошим ориентированием на местности, и даже с заказами порой плутала, отыскивая нужный дом; клиенты не всегда были этим довольны, но её доверчивые глаза не позволяли на неё ругаться. А Евгений всегда подшучивал над ней, когда они кругами ходили по лесу и она по несколько раз восхищалась одними и теми же полянами и просеками. Но теперь она не забудет этот приземистый дом. Дженни помнит тот заказ; она знает, как удивить Энни. Девушка готовит пиццу по собственному рецепту, заляпывает весь стол и пол, прилипает босыми ногами к линолеуму, но впервые за последние полтора года её что-то настолько вдохновляет, что эти мелкие неудобства ей даже нравятся. Музыка звучит из телефона податливыми вибрациями, в окне ворочается терпкий закат, и берёзы у дома вздыхают. Она встречает Энни у дома. Та удивлена, но память у неё фотографическая, и она, конечно, помнит пиццеразвозчицу. «Как ты угадала, что я собиралась сделать заказ?» Дженни, смущённо дёрнув плечом: «Я не угадала…» — пауза длиной в вечность, с камышовыми звуками любопытных соседей и усталых трамваев; в цветочном сарафане она чувствует волны горячего ветра сильнее, всем телом. Она смотрит на острые скулы Энни, на её короткие торчащие волосы, на приоткрытые в улыбке губы. «Новый вид пиццы, для постоянных клиентов… Впрочем, что я придумываю? Мне просто захотелось угостить тебя. Ты однажды тоже накормила меня, может, помнишь… Это подарок». Она думает эти слова так горячо, что они звучат вслух. Дженни своё имя произносит отрывисто, готова при малейшем намёке подхватиться и исчезнуть; во фразах её грубоватая нежность и скованность почти подростковая. Она сама удивлена тому, что она снова подросток, смущается просто поговорить. Пицца обжигает ладони. И пальцы Энни обжигают её руки, когда девушка неожиданно берёт коробку, улыбается и приглашает к себе на чай; Дженни очарована её голосом, песочным и тёплым; и в следующую минуту Дженни уже знакомится с котёнком, подозрительным, взъерошенным и чихающим от испуга, который он неумело скрывает за усами. Если новый год пригасить до синих и неоновых оттенков, то такой тихий праздник в комнате у Энни. Гулкие сигналы из динамиков, рокот невидимой бас-гитары. Бесконечная кровать, замаскированная ноутбуками, коробками из-под лапши и позабытой маленькой гитарой. Одежда гирляндами на дверцах шкафа, на форточке; город угасает в окошке под потолком; сто тысяч мониторов, а может, чуть поменьше, но глаза разбегаются; котёнок проникся доверием к кроссовкам, сыграл ими вничью в футбол, забрался на колени к Дженни, предупредительно царапнув коготком, и уснул. Она проводит пальцем по трепещущим ушам, и Энни виновато говорит, что чай, оказывается, закончился, и поэтому обходятся японским пивом, крошечными баночками, и пицца — новый вид, для постоянного клиента, единственного в своём роде,— так быстро заканчивается, потому что получается говорить обо всём и молчать неловко, и это почти в одно и то же время. На мониторах Энни — фантастические и невероятно правдоподобно нарисованные пейзажи и города, планеты и космические корабли, цветочный поезд и музыка средневековья. Девушка мимоходом успевает ответить на сорок сообщений на своих экранах, и музыка неуловимо меняет цвет. Джаз тихими щёточками, отчего по голым ногам мурашки — словно вся обнажена, потому что тело покалывает приятными иголочками. Дженни нащупывает в кармане сигареты, но не решается закурить или выйти, ей не хочется нарушать этот момент. «Такая вкусная пицца, никогда такой не пробовала»,— голос Энни сыплется сквозь время и пространство, чуть тёплый, как будто немного осипший, и тут уже ногам тепло, и душе, и ушам, и мурашки только под волосами, стайкой по спине; Энни возится с музыкальными дисками, которые звучат удивительно в унисон бас-гитаре из стен и дыханию Дженни. У Энни чуть заострённые черты лица, почти мальчишеские, но взгляд от неё невозможно отвести. В комнате жарко; «идём гулять?» И Энни проводит её по своим любимым местам в городе, где Вавилон из людей, спешащих мимо, и цветные фонтаны, в которых они в этот раз вдвоём босиком. Мелкий мягкий дождь даже расслабляет, и Энни уже знает про Евгения и внимательно слушает о любимой книжке про двух школьниц в мимикрирующих костюмах, кидая быстрые взгляды на маленькую ямочку на подбородке девушки, на то, как она сжимает двумя пальцами прядки длинных волос цвета какао. Энни осторожно рассказывает о своих игровых персонажах, Анне и Анечке, и упоминает про Киру; вряд ли такие совпадения возможны, думает она; она позволяет Дженни задержать свои руки в ладонях, посмотреть на мерцающие огоньки на запястьях; та заинтригована, но не спрашивает ничего. Полуночный кофе из будки, которая выглядит как вафельный кофейный стаканчик, вкусный и своевременный, и Дженни повествует про свой высокий стакан с чаем и бесконечный балкон, забитый всякой всячиной: «как твоя кровать»; обе смеются, и рекламы витрин бросают красноватые отблески на их лица. Горячая лапша в ночной раменной, потому что обе продрогли на свежем воздухе, а расходиться не хочется; Дженни проводит кончиком пальца по светящемуся запястью собеседницы. По оттенкам сигналов она угадывает, какие оттенки настроения у девушки, а порцию лапши для Энни она просит заменить, едва заметно вдохнув аромат, и владелец раменной беспрекословно подчиняется и даже приносит жасминовый чай и сладости, чтобы не извиняться и не терять лицо. Энни смущена таким вниманием, роняет палочки и чуть не проливает бульон, а Дженни бежит за новыми и вытирает ей блестящий подбородок. У неё выразительные губы и широкая открытая улыбка, от которой тоже хочется улыбаться. Дженни чуть подвела глаза, чтобы они казались ещё больше, и в полумраке раменной они мерцают в такт ударам сердца Энни. На набережной воздух уже разбавлен рассветными красками, и хоть обе полны до краёв своих тайн, но немного удалось расплескать, проронив осторожные слова, и обняться; Дженни сравнивает акварельные оттенки на своих влажных ступнях и на блестящих ступнях у Энни, потому что болтают ногами в воде, расплёскивая отблески раннего рассвета, и рассказывают друг дружке про музыку, путешествия и мгновения, заставляющие замирать сердце. Энни наслаждается покоем и необъяснимым теплом; Дженни навёрстывает всё то потерянное время, когда не было подруг — слово «никогда» не говорится, потому что это «никогда» закончилось вчера оранжевым вечером; все оттенки одиночества растворяются неуловимо и разлетаются цветными брызгами в стороны. Она едва на ногах от усталости, почти засыпает на плече у Энни, когда та на такси отвозит девушку к её дому. Дженни долго машет ей рукой, стоя в дверях подъезда. А таксист, остановившись у дома Энни, не решается сказать, что уже приехали — девушка сидит, раскрыв дверцу, и непроницаемым взором рассматривает светлеющее небо — через день договорились вместе поехать на пикник, и цветные индикаторы на запястьях девушки совершают непривычные траектории, и ещё в ладонях и под грудью что-то непривычное, хотя там нет электронных индикаторов. На ветру волосы Дженни источали слабый кофейный аромат. Глубоко вздохнув, Энни проводит рукой по тёмным торчащим прядкам, оставляет таксисту неприлично большие чаевые, тихо захлопывает дверцу машины и удаляется. Когда тебя с детства воспитывали роботы, поневоле будешь чувствовать себя немного чужой в мире человеческих эмоций. Дженни знает, что сообщения, которые она, засыпая, отправила новой подруге, будут тихо мигать у девушки на запястьях — особенным мягким индиго, и это ощущается почти как прикосновение; поэтому она с удовольствием растягивается обнажённой под свежим покрывалом и не закрывает дверь балкона, чтобы ощущать воздух по-новому. Энни, оставляя одежду по всей комнате, кончиками пальцев ощущает буквы, и на слова на запястьях даже необязательно смотреть. На мониторах скопились обеспокоенные сообщения, все переживают, куда делась девушка, и Энни, засмеявшись, отпускает всех спать, охлаждая разгорячённый лоб баночкой холодного пива. После этого рассвет наступает по-настоящему, самое сонное и нежное время. Она даже не сдвигает шторы, чтобы мягкий свет струился в комнату и гладил её обнажённые ноги. На следующий день за готовкой Дженни много размышляет. Ещё вечером её переполняли эмоции, и утром было нежно-расслабленное состояние. Но эйфория встречи потихоньку развеивалась, пока начал накрапывать дождь. И хоть после этого сразу же выглянуло солнце, мысли уже легли в привычное русло. Когда находишь человека на своей волне, это сродни влюблённости. Хочется проводить вместе много времени, делиться всем на свете. Но эмоции всегда проходит, и наступают будни. Все яркие события в жизни Дженни заканчиваются, и обычно очень скоро. Отношения, поездки, встречи, что-то необычное. Ей всегда хочется, чтобы каждая новая встреча была для неё убежищем. Вместо этого убежище — побережье за дверью и давно заброшенный город. Сейчас, несмотря на чудесную вчерашнюю встречу с Энни, она почти убеждена, что скоро эти ощущения пойдут на убыль, потому что со всеми так происходит; не лучше ли сейчас остановиться, отговориться от следующих встреч, чтобы потом не испытывать горечи от очередной утраченной привязанности? На автомате она готовит острые овощи с кусочками курицы с кунжутом в лаваше, печенья с вишней, и они, как назло, получаются очень вкусными; девушка принимает решение встретиться утром с Энни, отдать ей в качестве маленького прощального подарка угощение и скрыться; если бы не провизия к пикнику, она бы вообще спряталась у себя в комнате и не отвечала на звонки. Но сейчас ей это кажется очень нечестным. С тяжёлым сердцем она курит, глядя на полуночную улицу, а потом возвращается в постель и долго не может уснуть. Почему приятные часы напоминают всплеск на воде, а меланхолия уверенно пробивает себе широкое русло и течёт полноводно и с мрачной неумолимостью? Утро встречает Дженни свежим воздухом и новыми сомнениями. Она окончательно решает отказаться от встречи; и ей хочется сохранить этот эпизод в памяти чистым и чудесным. Она проговаривает слова, которые скажет Энни, глядя в землю. Энни попросила её спуститься пораньше — «ты поймёшь, почему; я за тобой заеду». И пока девушка умывается и чистит зубы, она начинает недоумевать, как она вообще решилась на это всё, с пиццей, знакомством... Это совсем не свойственно для неё. Может быть, Энни пригласила её на чай из вежливости? У неё такое необычное лицо, что не поймёшь, какие эмоции внутри неё, и есть ли они. Но ведь невозможно из вежливости провести столько времени вместе, гулять вместе босиком по цветному фонтану, со смехом носиться под дождём; это было как в нежном подростковом возрасте, когда друзьями становишься мгновенно, стоит лишь нащупать что-то родное; но сейчас она уже не подросток. Со вздохом Дженни собирает провизию — она просто отдаст всё этой волшебной девушке, объяснит, почему не стоит продолжать знакомство, и уйдет. Поплачет пару дней, но воспоминания всё равно останутся хорошими. Погода за окном соответствующая, не солнечная — раннее утро, но небо жемчужно-голубое, как пыльная ткань, и веет прохладой. Запахи с улицы странные, чуть более металлические, чем обычно. Дженни выглядывает с балкона, но за буйной листвой ничего не видно. Девушка берёт в руки пакеты и, тяжело вздохнув, спускается на улицу. В подъезде она задерживает дыхание, потому что воздух застоявшийся, вобравший в себя все печали мира, а сейчас и без этого непросто. На улице шумит листва, и Энни, приветливо улыбнувшись, делает шаг ей навстречу. Она делает движение, словно хочет обнять Дженни, но видит пакеты, да и Дженни останавливается в паре метров от неё. Огоньки на запястьях Энни на мгновение вспыхивают беспокойным оранжевым, но она тут же приглушает цвет. Неловкое мгновение длится, кажется, слишком долго, когда Дженни протягивает пакеты — сбивчивые «я приготовила для тебя» и «я, наверное, не смогу пойти» прерываются свежим ветром и хлопающей дверью где-то поодаль. Энни берёт пакеты и ставит их на скамейку — удивительно, отмечает Дженни, насколько точны её движения — просто не глядя, хотя позавчера в кафе была такая милая неловкость; как это в ней сочетается? Энни всё-таки обнимает её, и Дженни, хоть и не отстраняется, но старается не обнимать в ответ, хотя это очень сложно, хочется просто прижаться к ней и уйти куда глаза глядят, но нельзя; её поток мыслей перебивает голос Энни, песочный, тёплый и спокойный, снова поднимающий песчаные вихри в душе: — На две минутки присядем, хорошо? Они садятся на краешек скамейки. Не рядом, но и не совсем далеко. Дженни смотрит на пальцы своих ног. Она в шлёпанцах, явно обувь не для пикника; джинсы и простая голубая футболка, первое, что попалось на глаза. Энни кладёт свою руку на её ладонь, и Дженни чуть вздрагивает, потому что руку убрать нужно, но не хочется. — Я вчера ничего не написала тебе, оставила тебя наедине со своими мыслями. И ты очень много думала. Я не мастер говорить, прости, просто поделюсь наблюдениями.— Голос Энни всё так же спокоен, и она смотрит на профиль Дженни мягко — это прекрасно видно, даже если смотреть вниз.— Может быть, я неправа. Ты подумала, что поступила слишком смело, когда подошла ко мне с пиццей. Эмоции были очень хорошими, и у тебя, и у меня. А потом, как часто бывает после хорошего дня, наступает спад. Как волны, то прилив, то отлив. Твои волны ушли и обнажили дно. Прости, что так высокопарно... Ты стала думать, что и у меня эмоции уйдут, и все следующие встречи будут лишь по необходимости или из вежливости. Что этот хороший день лучше оставить в воспоминаниях и не омрачать его ничем. Ты выглядишь одинокой, ты не привыкла привязываться к людям, хотя в этом нет ничего плохого. Внутри тебя есть тепло и привязанность, а внешне ты стараешься оттолкнуться, чтобы потом не было плохо. И сейчас поступаешь так, чтобы не делать мне и себе больно потом. Вот.— Голос её тёплый и доброжелательный, и Дженни смотрит на её коленки в широких замысловатых штанах. Она уже знает, какой из карманов немного протёрся, потому что позавчера много раз смотрела на Энни.— Я могу быть неправа. Может быть, у тебя свои мысли. Но ты сделаешь доброе дело, если поделишься ими, и я тогда буду знать, что случилось. Мне будет спокойнее. Поделишься? — Ты права,— тихо говорит Дженни. В её взгляде растерянность.— Настолько права, что буквально озвучила мои мысли. Но откуда... — Ретроспективный анализ,— пожимает плечами Энни.— Реконструкция. Не будет же она говорить девушке, что это всё наставления Анечки и Киры; она, конечно, проницательна до ужаса, когда дело касается алгоритмов, игр, механизмов и электроники, но с людьми она пас. Однако девочки много раз консультировали её по её же просьбе. Ей очень хочется разбираться в том, что чувствуют люди. Дженни забывает про свои сомнения, потому что поражена точности реконструкции. Энни поясняет, что много играет в игры, в том числе логические, привыкла анализировать ещё с детства. А зачастую приходится знакомиться и с историей, и с историями, поневоле привыкаешь смотреть ретроспективно. — Теперь попробуем подумать перспективно, какие есть вероятности,— терпеливо говорит девушка. Она рассказывает все логические зависимости в случаях, если они расстанутся прямо сейчас, поговорив или молча, и если позволят себе ещё немного побыть в обществе друг дружки, и если просто забудут про все сомнения. В зависимостях участвуют коэффициенты, показывающие долю энтропии, волнообразные графики эмоций подчиняются строгим алгоритмам со множеством переменных. Дженни заворожённо слушает. Хаос сомнений превращается в чистые и ясные структуры. Для наглядности Энни рисует карандашом — чего только нет у неё в карманах! — на скамейке трёхмерные проекции, импульсные функции раскрываются цветками, которые Дженни называет фракталами. А потом снова кладёт ладонь поверх руки Дженни. Дженни легко сжимает её пальцы. На губах её слабая улыбка. Энни поднимается: — Прости, я слишком загрузила тебя. Просто хочу узнать, мы всё же поедем на пикник? А то на моём агрегате в разгар дня лучше не передвигаться по городу. Поэтому я и хотела утром. — На твоём агрегате? Неважно, хоть на метле. Поедем,— смущённо улыбается Дженни и тоже встаёт.— Ты была слишком убедительной. — Точно? Закрой глаза, посчитай до десяти, вдохни глубоко, подумай и ответь. Дженни машет головой: — Прости за мои сомнения. Спасибо, что навела во вне порядок. Я действительно порой слишком долго одна. Из-за этого внутри вакуум. — Ты столько наготовила, что вакуум будет несложно заполнить. Дженни улыбается, потому что знает, что Энни прекрасно её поняла. — Как сказать, что я твоей математикой очарована настолько, чтобы это не прозвучало нескромно? — Вот ты уже и сказала.— Энни смотрит на неё с улыбкой. Её лицо одновременно напоминает и восточных красавиц с гравюр, и мальчишку-юнгу с космического корабля, и сдержанно сияющую трёхмерную проекцию из фантастического фильма. Дженни крепко обнимает её. — Поехали. Мне интересно, что за агрегат. Мне всё интересно. Если бы математику преподавали так в школах, может, я бы отличницей была. — Пикники вместо контрольных, понимаю. Девушки шагают за угол дома, а потом Дженни растерянно замирает. Энни чуть смущённо кивает на свою «Вендетту»: — Она чуть неказистая, но у неё ходовые качества отменные. — Да нет,— нетерпеливо говорит Дженни, подбегая к удивительной лоскутной машине, с глухим рокотом покачивающейся на потоках воздуха.— Это же твой агрегат, да? Только не говори, что он называется «Вендетта»... Она объясняет: нашла в сети отрывок из неизданной книги, ей захотелось придумать продолжение — одной из героинь её воображение подарило несуразную летающую машину, созданную из заплаток, обрезков пластика и фанеры, кусков металла и заклёпок — «Карл у Ремарка, помнишь, читала?» — но скоростную, умную и послушную; назвала её «Вендеттой», чтобы героиня выигрывала на состязаниях — «что-то мне это напоминает»,— тихо произносит Энни,— «потом расскажу; садись» — они забрасывают пакеты внутрь и запрыгивают на сиденья, Энни стремительно берёт с места и летит безлюдными улочками. Утро раскрашивается тёплыми цветами, и верхушки домов облиты мягкой абрикосовой акварелью, и свежий воздух пахнет булочными и утренним кофе. Дженни прикрывает глаза, потому что они влажные. Чтобы не было искушения снова взять Энни за руку, отвлекать её от дороги, сосредоточенную, она проводит кончиками пальцев по приборной панели — кожаной, с хромированными вставками, со старомодными стрелками и верньерами. Девушка всё так же в шлёпанцах, из вещей у неё только ключи и телефон, но сейчас это нисколько не волнует, она бы и босиком полетела куда угодно, только вот лёгкое платье надела бы в настроение, вздыхала бы глубоко от утренней свежести и от тепла внутри. Энни включает подогрев кабины, и Дженни, улыбнувшись, сбрасывает шлёпанцы. Пригороды вихрями, наклоняясь, проносятся мимо, и хочется вцепиться в поручни, в борта, дух захватывает, когда по стёклам шелестит листва и ветер кидает горсти песка, и блики восходящего солнца на приборной панели, на коленях, на губах и в глазах. «Если бы я не знала, что мы недалеко от города, я бы подумала, что это альпийские луга». Аромат дубов и спокойствие. Голоса птиц и тёплый ветер. Солнце разогнало облака. Дженни восхищённо оглядывается вокруг. Выходить из машины в первом приглянувшемся месте, стоять босыми ногами во влажной траве и ощущать земляничные и медовые ароматы. Слушать мерное жужжание «Вендетты» рядом, класть ладонь ей на теплый бок. «Кажется, о таком умиротворении можно только мечтать». Она берёт Энни за руку, когда они сидят, прислонившись к борту. Пальцы Энни твёрдые, и их приятно ощущать в ладони. — Где ты находишь эти локации? — Локации — это точное слово,— губы Энни трогает лёгкая улыбка.— В играх много красивого, хочется, чтобы и в реальной жизни было так же. Стоит чуть-чуть выйти за рамки привычных маршрутов, как тут же что-то интересное находится. На одном месте сидеть не получается, хотя лежать у Энни головой на коленях приятно, ощущать её ладонь на своих волосах. Мысли, что ли, эта девушка умеет читать? «Давно хотела так сделать»,— объясняет она и тут же смущается, потому что по её словам выходит, что она давно хотела полежать на коленях именно у Энни. Но Энни или не показывает виду, или не удивлена; и не говорит ни слова против; Дженни рассматривает её запястья. Игра разноцветных огоньков завораживает, как калейдоскоп — девушка пытается угадать, что значит каждый цвет. Когда Энни, едва не касаясь обнажённых камней на рассыпчатых холмах, стремительно скользит, наклоняя борт сильно вправо, Дженни, уже совершенно привычная к виражам, продолжает рассказывать — про работу в пиццерии, про одинаковые вечера, про свою прошлую жизнь. Про двойное свидание. — С однокурсницей... И встретились мы с двумя очень серьёзными мужчинами, один учёный, другой адвокат. Пригласили они нас в ресторан, а мы нарядные, и ударить в грязь лицом не хочется. Едим мало, пьём мало, такие все из себя сдержанные и аристократичные. А потом разъезжаемся, подруга на своей машине отвозит меня, и проезжаем мы мимо круглосуточной шавермы. Смотрим друг на дружку и понимаем без слов. И среди ночи на обочине едим руками курицу гриль, лаваш и зелень. И вспоминаем, какие кавалеры были интеллигентные, и не можем удержаться от смеха, потому что перепачканы по уши. Дженни нравится наблюдать, как губы Энни освещает улыбка — лёгкой солнечной волной, всё лицо сразу преображается, а улыбается девушка нечасто, поэтому всегда приятно её посмешить. — Я считаю, что эта история была сигналом. Из пакетов слишком аппетитно пахнет.— Нос «Вендетты» опускается вниз, земля приближается мгновенно, но в последний момент скользящим движением Энни паркуется на самом берегу, у блестящей ленточки небольшой реки, под шумящими ивами. Не вспоминая про шлёпанцы, Дженни вытаскивает пакеты, они вдвоём устраивают пледы на песке, уже нагретом, и щурясь от бликов на воде, распаковывает провизию. «До чего вкусно»,— говорит Энни.— «Тебе надо бросить свою пиццерию и самой открыть кафе для избранных. Приток клиентов я тебе обеспечу. После твоих угощений пицца, которую я всегда заказывала, сильно теряет позиции». «Своё кафе»,— улыбается Дженни.— «Это моя мечта. Музыкальное кафе, кафе-библиотека. Но как представлю, все эти санэпидемстанции, проверки, аренду...» Энни торопливо прожёвывает и говорит невинно: «Здесь мы тоже что-нибудь придумаем. У меня есть один должник из санэпидемстанции, он будет счастлив помогать тебе». «Ты шантажист»,— смеётся Дженни,— «и вообще план надёжный, как швейцарские часы. Но это и правда стоит обдумать». — Я вообще противозаконная,— Энни пожимает плечами. — Я восхищена. Но тебе придётся постараться, чтобы я поверила. Мне кажется, ты самый добрый человек во вселенной. Энни в порыве откровенности делится с Дженни своей обыденной жизнью. Взлом счетов и внутренних сетей корпораций, угон автомобилей, подлог документов. Между делом она рассказывает, что сейчас занимается перестановкой кадров в одной элитной школе, где мучается её младшая подруга, причём махинация готовится многоплановая. «Может, ты и не захочешь со мной общаться после таких признаний...» — «Я скорее теперь ещё больше хочу общаться. Ты как Робин Гуд?» — «Не люблю несправедливость»,— тихо отвечает Энни. Дженни берёт гитару и перебирает струны. Про гитару она успела рассказать ещё пару часов назад: ей показывал аккорды и переборы Евгений, но потом долго не брала инструмент в руки, просто не могла себя заставить. Когда девушки пролетали через небольшой городок, Энни на минутку забежала в магазин, а вышла уже с гитарой в руках, новенькой, в чехле: «Держи, а то ты так и будешь сомневаться». Дженни поражена настолько, что смеётся и не может остановиться, а потом по дороге, в двух сотнях метров над каким-то озером, она берёт в руки подарок и нежно проводит пальцами по струнам. Ей требуется медиатор, и Энни вытаскивает его из кармана и протягивает девушке. Потом Дженни смущённо и почти в шутку говорит: «Вот бы у тебя ещё каподастр оказался», и Энни, вздохнув, отыскивает его в своей машине. Валяться рядом, смотреть в солнечное небо, жмурясь, слушать тихие аккорды и плеск воды; «красивый перебор»; гитара пахнет чем-то далёким и близким одновременно, городами и вечерами. Дженни садится и вспоминает песню на французском языке — «Сентиментальная толпа», и с её чуть севшим от волнения голосом это получается очень по-парижски. «Первый раз за полтора года играю на гитаре...» — а Энни, затаив дыхание, слушает, и по запястьям её бегают мягкие лиловые отблески. Её движения не самые ловкие, и Дженни, смеясь и удивляясь, готовит ей сэндвичи и кормит с рук. «Сиди и не двигайся, а то снова что-нибудь разольёшь». В пакетах остаётся поразительно мало провизии; Дженни с удовольствием плавает, хотя о купальниках, конечно, не позаботились, и лишь поначалу прикрывала грудь руками, а потом просто утащила Энни с собой в воду; «Русалка...» — «А я и не знала, что ты так хорошо плаваешь» — «Наперегонки?» — «Давай!» — и потом, остывая под солнцем, греясь и заворачиваясь в пледы, хочется просто улыбаться — «Я как твои деликатесы в лаваше» — «Ты опять проголодалась?!» Дженни чувствует себя мягким воском. Чтобы окончательно не растаять в лучах солнца, она снова берёт руку Энни и рассматривает её запястье. «У тебя тут что-то мигает». Сегодня она особенно чувствительна. И когда на запястье подруги беспокойно мерцают надписи, она неуверенно сообщает, садясь на колени: «Оттенок какой-то тревожный…» — Энни кивает, лицо её сосредоточенное. Дженни слушает очень внимательно — Энни скороговоркой объясняет, что с её девочками из игры связь странная, с помехами. «Такое бывает, если рядом большие объекты с собственным излучением; я не понимаю; сигнал от них стал слабее, а вместо этого сигнал какой-то... синий; я сейчас». Она бросается к своей «Вендетте», распахивает мониторы, сосредоточенно работает с изображением, но там сплошные помехи; она отправляет сообщения, звонит, ругается сквозь зубы; Дженни, чувствуя себя ужасно бесполезной и вдруг одинокой, робко подходит и, кивнув на сиденье, спрашивает: «Можно?» — «Чего ты спрашиваешь? Конечно...» — она кидает странный взгляд на Дженни — извиняющийся, растерянный, почти умоляющий, но взгляд её как будто внутрь себя — «сейчас, наверное, обратно поедем, тут странные дела...» — Дженни кивает и начинает прибираться. Пледы, пакеты. Гитара. Она собирает всё и кладёт за сиденьями. Устраивается на переднем сиденье на самом краешке и вдруг замирает, глядя на экран. Не узнать это побережье невозможно. Скалы. Две крошечных хижины — одна сгоревшая, а вторая — её, та, что за дверью. Изображение мутное, полосами, дёргается, и видно большей частью скалы и синие тени, но у неё всё равно перехватывает дыхание. Она не может найти объяснения, как это. Энни тем временем говорит негромко с какой-то девушкой — у той голос чистый, но от волнения срывается; и вся она на экране мелодичная, светловолосая и изысканная; лишь отдельные слова понятны — «капитан, Анечка, Кира, координаты» — Кира? Анечка? Дженни много рассказывала о своих любимых книгах, о том, как на полях придумывает приключения для двух школьниц, но не бывает же таких совпадений? Она растерянно смотрит на Энни, которая отключила связь и сидит, сосредоточенно глядя в одну точку на небе. Видно, как лихорадочно работают её мысли. — Не нахожу решения. Тут где-то недалеко есть закрытый аэродром, но это такая рухлядь, не добраться... Дженни упавшим голосом говорит: — Чтобы не терять времени, лети, я доберусь до дома, тут не очень далеко… — А ты разве не поедешь со мной? — спрашивает Энни и неожиданно смущается.— Ты права, тебе лучше там не бывать, там...— Она не договаривает. Дженни кивает на экран, где скалы, подёрнутые рябью, просто застыли: — А это... — Это на другой планете,— сообщает Энни, внимательно глядя на неё. Дженни кивает. На другой планете. Голова идёт кругом. — Наверное, мне надо будет отлучиться,— говорит Энни. Голос её почти спокоен, но на полтона ниже, и это выдаёт внутреннее смятение.— Я пока не знаю. Ты дождёшься меня? Дженни кладёт руку на её ладонь. Пальцы Энни едва заметно подрагивают на штурвале. — Уж будь уверена. Если я куда и пойду, я обязательно потеряюсь. Она хотела бы сказать это с улыбкой, но получается жалобно. Внутри мелькает недостойная мысль, что день был слишком хорошим, чтобы это продолжалось долго. — Только... Тебе надо попасть туда? — Она кивает на экран. — Если бы я только могла,— внезапно Энни произносит это с такой тоской, что Дженни вздрагивает. — Я нервничаю, потому что ничего не могу поделать, только сидеть здесь и пытаться связаться с Анечкой или Кирой. Или Анной. Дженни кивает: — Нам нужно ко мне домой. Я не уверена до конца, но мы можем попытаться. — К тебе домой? — Энни пристально на неё смотрит. — Да. Мне сложно объяснить, ты сама увидишь. Энни не задаёт лишних вопросов. Она просто резко берёт с места вверх, так что их обеих вжимает в кресла, выравнивает движение и несётся вперёд, на восток. Губы её сжаты, глаза не мигают, а пальцы на штурвале побелели. До этого Дженни думала, что Энни летает быстро; но сейчас просто приходится вцепиться в кресла. Она покусывает губы. А если не получится? Если это не то побережье? Почти всю дорогу они молчат. Лишь вдоль трассы, когда «Вендетта» летит стрелой, и корректировать курс не нужно, Энни вполголоса спрашивает: — Ты умеешь водить космические корабли? — Ни разу не пробовала, но когда-то я управляла целым комбайном. Это можно принять во внимание? Уголки губ Энни касается тень улыбки: — И всё же, чего я о тебе пока не знаю? — Скорее, о моей квартире. — О твоём чайном стакане.— На мгновение Энни кидает на неё взгляд, и Дженни читает в нём такую надежду, что ей хочется плакать, потому что она очень хочет ей помочь, но сейчас сомневается больше, чем когда-либо в жизни.— У тебя хорошо получается придумывать продолжения. Пожалуйста, придумай что-нибудь хорошее. Около её дома «Вендетта» с шумом зарывается в буйные заросли, девушки выскакивают и бегут к Дженни, на четвёртый этаж. Мысли скачут как сумасшедшие, под ногами камешки и мусор: даже не подумали обуться — босиком по асфальту, по подъезду; испуганные глаза дежурных бабушек; резкие запахи, за которые стыдно; ключ едва попадает в замочную скважину. Девушка распахивает занавеску и раскрывает с треском дверь, и их обдаёт запахом свежести, воды, огромный шум, и Энни лишь на секунду теряется и в изумлении глядит на девушку, но не позволяет себе терять время и тут же выбегает наружу. Дженни на два мгновения задерживается — взять свой чемоданчик, неизменный спутник; и тут же бежит следом. Стеклянное синее здание на побережье слишком огромное. Оно хрупкими щупальцами расползлось по всему берегу, галереями и террасами ещё частями в воде, закрывает всё небо, и даже скалы кажутся маленькими по сравнению с ним. И здание непрерывно движется. Как будто мышцы сокращаются, и смотреть на это до тошноты неприятно. Вдыхает и выдыхает этажами, эркерами и флигелями. Энни, сжимая кулаки, смотрит вверх, рассчитывая что-то. Волосы её растрёпаны. Дженни обращает внимание, что штанины у девушки ещё закатаны до колен. Это когда они бродили по щиколотку в тихой реке, где волны были ласковыми, а солнце целовало кожу. Она кладёт на песок чемоданчик, со щелчком раскрывает его и достаёт оттуда пистолет. В её ладонях он кажется огромным. Его металл не блестит, а просто поглощает свет. Она не помнит точно, сколько в нём зарядов, но верит, что достаточно. Она вкладывает пистолет в руки подруги: «У него большая отдача, будь осторожна»; Энни опять не задаёт ни одного вопроса, но в глазах её плещется огонь, и этот огонь греет Дженни. Энни прицеливается в самую крайнюю башенку и стреляет. В играх она привыкла стрелять метко. Стекло разлетается в пыль, башенка оседает, как в замедленной съёмке, разваливаясь оставшимися частями, и здание замирает. Энни делает ещё один выстрел, и целые галереи взрываются стеклянными брызгами, так, что Дженни только сжимается в комочек, но тут же встряхивается и продолжает переворачивать вещи в чемоданчике, безжалостно вываливая их на песок. Должны быть ещё заряды. Она слышит третий выстрел, и на этот раз почти не вздрагивает.