Devilish.

      Внимательные глаза цвета горячего какао скучающе сверкают в лёгком полумраке рабочего кабинета, а после прикрываются тяжёлыми веками. На всё ещё оживлённый город уже давно спустились сумерки, поэтому на разбросанные в беспорядке бумаги через большое панорамное окно за спиной сидящего в кресле парня лет двадцати с лишним падают только первые ненавязчивые лучи лунного света. На высоте примерно ста этажей над землёй не слышно абсолютно ничего, грубую тишину прерывает лишь негромкое постукивание шариковой ручки о поверхность стола. А ночной Сеул внизу во всю сверкает и переливается яркими красками.       С упавшими на лицо пепельными локонами играет всё тот же лунный свет, рождает тусклые блики и заставляет сверкать. А как взглянешь на обладателя шелковистой причёски, так и застынешь в шоке, не подумав даже, что это миловидное существо с мягкими пухлыми щёчками, словно у белки, добрым взглядом, полным глупого доверия, и покусанными фигурными губами может скрывать множество секретов.       Офис самой опасной в Корее преступной группировки, на которую правительство никак не может найти компроматы и доказательства, ведь всё, что в силах как-либо помочь зацепиться за след, уничтожается мгновенно. Они ведут двойную игру, они обманывают и хитрят, они уклоняются от законов. Им нельзя противоречить, нельзя объявлять войну, если не хочешь умереть самой жестокой смертью, ведь списки их врагов полностью залиты алой кровью. Даже государственные служащие им не ровня. А во главе всего этого кошмарного театра стоит какой-то юный мальчишка, обучающийся на отлично в обычном институте на специальности программиста.       Хан Джисон. Это имя всё время звучало с трепетом и страхом, кровоточило на устах слишком много знающих, оставаясь последними словами.       Ни шороха.       Лёгкая кошачья поступь со стороны кажется вовсе не заметной, но Хан всё равно открывает загоревшиеся игривым азартом глаза и расплывается в ухмылке, встречаясь с большими чёрными сапфирами напротив. Узнает из бесконечности. Брови напряжённо нахмурены, губы сжаты в тонкую полоску, тёмно-серая длинная футболка с прямоугольными вставками достаёт до середины привлекательных бёдер, на ногах чёрные джинсы, а в портупее пистолет.       — И вот ты снова здесь, Лино-я, — Джисон откладывает в сторону ручку, и поднимается с кожаного кресла, мельком замечая настороженность в чужих движениях. — Вновь сбегаешь из тёплого дома на территорию врага и вынюхиваешь тут всё, котёнок?       Если Джисон – настоящий демон, чьё истинное лицо сокрыто во мраке коридоров теней и тайн, то Ли Минхо – практически полная его противоположность. Страж порядка и справедливости, детектив с кодовым именем Лино, раскрывший огромное множество преступлений. Но главный вопрос всё время оставался открытым: такой ли он на самом деле ангел?       Секс, кровь, мода, святая вода – всё это крутилось вокруг них, будто в какой-то адской карусели, а оба упорно делали вид, что не знают друг друга, на работе артистично искали фальшивые компроматы, а после их же сжигали, имитируя нападения со встречных сторон. Они находили спасение от несправедливости этого грязного пропитанного гнилью и ядом мира друг в друге, были партнёрами, а не любовниками, упивались близостью разгорячённых тел, забываясь на время в ощущениях, встречались где угодно: на рабочих местах, в мотелях, в домах и кинотеатрах – только для того, чтобы после разойтись. Они существовали лишь для того, чтобы упасть, словно тёмные ангелы с небес.       — Я тебе не котёнок, — Минхо процеживает это сквозь зубы и шипит, будто бы опровергая свои же слова, будто бы действительно являясь котом, и инстинктивно тянется к кобуре, отходя назад.       Ли старше парня на несколько лет, но тот позволяет себе полностью забывать про уважительные обращения и тон. Порой даже кажется, что он вовсе не знает слова «хён». Беспредел.       — Тогда почему ты всё пытаешься незаметно пробраться ко мне своей кошачьей походкой, неосознанно качаешь бёдрами и мурчишь от моих прикосновений? — Хан выглядит абсолютно спокойно и, даже когда щёлкает пистолет, по-дьявольски усмехается, продолжая подходить, положив руки в карманы, пока дуло не утыкается прямо в грудь, прикрытую лишь подпоясанным кожаным пиджаком без рукавов. — Он не заряжен, малыш.       — Уверен? — Ли щёлкает предохранителем, а после мелко вздрагивает, ощущая пьянящий запах знакомого одеколона и горячий шёпот прямо над своим ухом, но оружие не опускает, держится стойко, только брови хмуря.       — Вполне. Стреляй.       На секунду в просторном кабинете повисает абсолютная тишина. Джисон улыбается ещё шире, когда аккуратные пальцы всё же нажимают на курок, ведь, как и ожидалось, жгучей боли от дыры в теле не следует. Патронов нет.       — Придурок сумасшедший, — Минхо рвано вдыхает, чувствуя настойчивое прикосновение мягких губ в районе сонной артерии, и мысленно считает до трёх, чтобы хоть немного сконцентрироваться. — Он мог не быть пустым.       — Не мог. Ты никогда не заряжаешь, когда идёшь ко мне, — сильные руки ложатся на другие, незаметно подрагивающие, забирая бесполезное оружие и откидывая его в угол – небезопасно, но плевать, – а после соскальзывают вниз, играючи приподнимая футболку и сжимая талию, — ведь сам предпринимаешь лишь фальшивые попытки сопротивляться. Мы оба знаем, что это всего-навсего театр двух актёров. Ты не причинишь мне вреда, Лино-я, тебе слишком сильно нравится то, что я с тобой каждый раз делаю.       «Ты слишком сильно мной дорожишь». Это утверждение хочется добавить, но язык оказывается прикушен вовремя.       Ли, уже готовый через стену просочиться, рефлекторно сжимает объёмные бёдра, что не ускользает от тёмных глаз напротив. К щекам подступает предательская краска, ведь последнее предложение Хан особенно выделяет, приближается, оставляя между губами какие-то жалкие пару сантиметров, заставляя задержать дыхание. Жарко.       Они партнёры по сексу уже около года, и за это время парень буквально полностью его изучил, залез в голову и выведал скрытые секреты и желания, завладев. Минхо в такие моменты окончательно терял всякий стыд, становился слишком чувствительным и настоящим, и это был его главный минус.       — Завали.       Джисон целует грубо, ненасытно и неожиданно глубоко, намеренно вжимая в твёрдую вертикальную поверхность, с первых секунд проникает в приоткрытый рот языком и вслушивается в тихий стон – у Ли в голове горит чёртово звучное имя огромными красного цвета буквами, хочется произнести, оставить зависающей сладостью в воздухе, но выходит только так. А после резко отстраняется, без предупреждения запуская ладонь в чёрные джинсы, накрывает ей уже заметный бугорок на влажных боксерах и, в который раз сверкая глазами, делает пару хаотичных движений вверх-вниз, чтобы подразнить, заставляя Минхо подавиться собственным вдохом.       — Посмотри-ка, уже такой мокрый и твёрдый. Неужели ты возбудился только из-за моих слов? — пряжка ремня на брюках щёлкает как-то слишком громко, отдаваясь эхом в медленно теряющемся сознании. — На колени, быстро.       Всё вокруг, кроме них самих, расплывается, становится неважным, и хочется схватиться за что-то устойчивое, чтобы не упасть, ведь ноги слегка подрагивают и становятся ватными. Они снова изводят друг друга одними лишь словами, одними лишь взглядами, одними лишь действиями. Снова падают в глубокую адскую бездну, ломая потрёпанные перья на своих и так израненных крыльях, падают без возможности подняться обратно и когда-нибудь взлететь в чистое светлое небо.       — На колени, Минхо.       Чётко и разгорячённо. Они снова теряют контроль над собой, своими желаниями и чувствами. Запретный плод, но, чёрт, как же он сладок.       Ли хочет что-то сказать, но всё же медленно опускается на пол, не прерывая зрительного контакта.       Они оба знают, зачем находятся здесь и почему всё ещё не погребены под толстым слоем земли.       — Открой свой чёртов рот, — Хан высвобождает уже вставший член из боксеров и, обхватывая рукой ярко выраженную скулу, оглаживает большим пальцем нежную кожу. Засматривается.       Герои и антигерои, добро и зло – грани между этими понятиями давным давно стёрлись, перемешав все краски и предназначения, не оставив после себя и следа. На разных сторонах дороги справедливости они были безопасны что для самих себя, что для окружающих, были уравновешены и скрыты тенями секретов от чужих глаз. Но на одной стороне они являлись орудием уничтожения мира, ядерной бомбой замедленного действия, которую было не под силу остановить абсолютно никому. Друг с другом они словно становились огнём и льдом, враждующими и одновременно переплетающимися в каком-то странном и неясном симбиозе для достижения общих целей. «Одни говорят, мир умрёт в огне, другие твердят про лёд». Пожалуй, это было именно про них.       Взгляд Минхо фокусируется лишь на Джисоне, на его блестящих возбуждением глазах, на неаккуратной причёске, на терпковатом запахе его одеколона, уже кажущемся таким знакомым и родным. При нормальных условиях их рост примерно одинаков, Ли даже чуть выше, поэтому смотреть вот так, закусывая внутренние стороны щёк, снизу вверх – что-то с чем-то. Последние крупицы ускользающего разума подсказывают бежать, бежать без оглядки, ведь перед ним сейчас высшее дитя Ада во всей своей красе и разврате. Противоречие давит, убеждая, что без риска жить скучно, и это становится новой святой истиной.       Минхо по природе своей не хуже чертёнка, Минхо – острый наркотик, вызывающий мгновенное привыкание, и просто так сломить его волю не выйдет. Он склонится лишь перед высшим олицетворением зла.       — Главные правила устанавливаю я, Джисон-а, — тихая, но самоуверенная усмешка разносится, как гром, льётся, словно песня, и опьяняет похлеще самого крепкого алкоголя. — Только моё существование обеспечивает тебе сногсшибательный оргазм, признай это.       Самое высшее олицетворение зла, именуемое Сатаной, существует, и это, несомненно, Хан Джисон.       Ладонь медленно исследует лицо, перемещается со скулы на затылок, зарываясь в тёмные локоны и сжимая у самых корней, заставляет немного болезненный вздох зависнуть в воздухе, а голову наклонить вперёд.       Их грехопадение превратится в разрыв совета Небес, в их собственную сладостную молитву.       Ли принимает игру, позволяя волнам возбуждения накрыть его с головой и безвозвратно утянуть на глубину, оставляет лёгкий поцелуй на оказавшейся у самого лица головке, касается кончиком языка уздечки, будто бы на пробу, и обхватывает истекающий предэкулятом член мягкими губами. А Джисону только лишь от этого вида крышу сносит в конец, воздух из лёгких выбивает и кружит голову, он опирается свободной рукой о стену и ведёт бёдрами, неожиданно для тут же закашлявшегося, но не отстраняющегося Минхо толкаясь до самого горла.       — Малыш, из тебя вышла бы первоклассная шлюха. Так великолепно выглядишь с членом во рту, будто был рождён лишь для этого, — Хан издевательски хмыкает, не желая прекращать подшучивать.       А Ли в ответ на это немного сжимает зубы, как бы предупреждая, что следующая такая шутка одному конкретному мафиози так просто с рук не сойдёт. А после тихого вздоха сверху, он расслабляет горло, удобнее устраиваясь на полу. Временно подчиняется и отдаёт контроль над ситуацией, позволяет Джисону всецело руководить его действиями, а сам пытается оставаться в сознании и не улетать далеко в астрал от грубоватых хаотичных движений и сжимания волос. Губы скользят по стволу, когда младший выходит почти полностью и вгоняет член обратно по самые гланды, будто соревнуется, кто быстрее сведёт с ума партнёра. Минхо знает, единственный способ его обхитрить в этих соревнованиях – играть по уже назначенным правилам и потихоньку перебирать припрятанные в рукаве тузы, постепенно изводя. Это он и делает, подбирая нужные моменты, втягивает раскрасневшиеся щёки, создавая давяще-приятный вакуум, мажет шершавым языком по всей длине, посылает вибрации в виде звучных стонов, касается пальцами мошонки и бросает наверх расфокусированные взгляды, добивая.       Воздух будто бы становится раскалённым до предела и пробирает до дрожи от сладостной лихорадки в теле. В собственных джинсах нестерпимо тесно, хочется брать ещё глубже, ощущать на языке сладость родных губ, на ключицах проясняющее покалывание от смыкающихся зубов, внизу аккуратные пальцы, а внутри желанную заполненность. Хочется всего и сразу, хочется Хана повсюду, ведь самому чертовски мало грёбаного внимания. Внутри ломается что-то прочное, будто бы алмазное, ограждающее настоящее полноценные чувства от грязи огромного мира. Опять этот парень делает это с ним.       У Джисона в глазах плывёт от наслаждения, он кончает с громким стоном прямо в горячий рот, притягивает за отросшие пряди волос ближе и хватается за стену, чтобы ровно устоять на ногах. А через пару секунд всё же позволяет Минхо соскользнуть губами с члена, демонстративно сглотнуть всё семя и облизнуться, касаясь пальцами своей шеи, тем самым специально обращая внимание на дёргающееся сердцеобразное адамово яблоко, будто бы созданное под такую же деталь у Хана. Поигрывает демоническими огоньками в глазах и только больше распаляет. Невозможный. Главный инкуб собственной персоной, только сексуальных рожек на голове, за которые можно было бы ухватиться, не хватает.       — Блять, иди сюда, — Джисон уже не может контролировать себя, срывается, ведь в голове лишь один-единственный образ, неосторожно хватает Ли за запястье и тянет на себя, вынуждая привстать, с неконтролируемой страстью впивается в такие желанные губы, чуть ли не до крови прикусывает нижнюю, оттягивает верхнюю и упивается тяжким просящим стоном. — Ох, детка…       Абсолютно все эмоции и спрятанные в сердцах секреты сейчас выходят наружу, складываются друг с другом, словно маленькие кусочки пазла, и сводят с ума. Хочется метаться из стороны в сторону, как подбитая гордая птица, от которой ускользает жизнь, кричать, хочется сбросить наконец с себя весь этот холодный вид, когда Минхо нагло прикусывает ловкий язык и бесцеремонно стягивает вниз свободные брюки с боксерами. Жар от близости распалённых тел проходит даже сквозь ткань, Хан резко разрывает поцелуй, вышагивая из штанин, отступает назад и одним движением кидает Ли на чёрный письменный стол, рассыпая тем самым по полу какие-то важные бумаги. Дикое желание плещется в груди, грозясь вылиться наружу, заставляет издать пугающий гортанный рык. Хотя в кабинете и предусмотрена чудесная шумоизоляция на случай неудачных переговоров, дверь с самого начала не заперта на ключ, что заставляет сердце колотиться быстрее. Азарт, сумасшедший азарт от риска быть пойманными, в омут которого они прыгают без задних мыслей. Слишком горячо и грязно. Джисон разводит подтянутые бёдра, устраиваясь между и нависая сверху, глядит на приоткрытые в попытках набрать в лёгкие побольше кислорода пухлые от поцелуев губы, на прищуренные глаза, на вздымающуюся под одеждой грудь. Минхо всё ещё полностью одет, и это выбешивает сильнее красной тряпки для быка. Ладони нетерпеливо тянутся к ширинке на чёрных джинсах, чуть ли не ломая впопыхах замочек, расстёгивают и без церемоний снимают обтягивающую ткань вместе с бельём, отбрасывая куда-то в угол. Ли не отстаёт, помогает сбросить пиджак, к которому через пару секунд летят и его собственные футболка с портупеей.       Для кого-то Хан – исчадие Ада, король преступности и всех низших слоёв общества, способный извести тысячи людей одним щелчком пальцев. Для кого-то Минхо – пример для подражания, справедливость в чистом её виде и главный свет Небес, чуть ли не истинное божество.       Но друг для друга они – самый сладкий и самый страшный из всех грехов, способный довести до криков и мифологического Лимба, способный сжечь и уронить на глубину ниже раскалённого ядра Земли. Друг для друга они – чудодейственное лекарство и смертельно опасный яд.       Джисон тянется к верхнему ящику стола, выуживая оттуда наполовину использованный лубрикант, и, щёлкая крышкой, наклоняется к уже алому уху, заставляя краснеть из-за томного шёпота.       — Поиграйся с собой, — на подрагивающие пальцы капает скользкая смазка, и Ли сразу растирает её по подушечкам и фалангам, расфокусированно глядя прямо перед собой. — Я хочу видеть, что ты делаешь, когда в полном одиночестве закусываешь свои сладкие губы и представляешь меня.       Минхо слушается. Слушается, когда на открытых ключицах смыкаются зубы, оставляя ярко-красную отметину, заставляющую сладостно вскрикнуть. Хан позволяет себе секундную слабость, берёт его за запястье и, оставляя лёгкое касание губ, помогает опустить руку, после отстраняясь и завороженно следя за каждым действием. Он не упустит ни одной детали, не позволит себе.       Внизу слишком мокро, а в голове пусто от накатывающего волнами жгучего возбуждения, будто бы взрывающегося массивным фейерверком внутри, Ли обводит ногтями сжатое колечко мышц, пытаясь нормально расслабиться и выдохнуть. Мысленно считает до трёх, и осторожно вводит один палец, а через секунду слишком неожиданно и резко добавляет второй – настолько резко, что Джисон дёргается, шепча успокаивающее «Аккуратнее», – потому что мало, чертовски мало. Хочется почувствовать на боках сильные руки, на шее следы собственности, а внутри приятную наполненность. Пальцев чисто физически не хватает.       — Хан-а… Хан… — Минхо прерывается на вымученный стон и запрокидывает голову назад, открывая прекрасный вид на изящную шею, невпопад двигает пальцами на манер ножниц и, похныкивая, пытается сомкнуть колени.       — Нет, детка, — реакция молниеносна, ведь Хан уже буквально сжигает взглядом, удерживает за бёдра и разводит вновь, не позволяя осуществить задуманное. — Ноги в стороны. Я хочу видеть всего тебя.       Минхо – настоящее произведение искусства и, наверное, лучшее творение матери Природы. Не сказать, что в нём невозможно найти изъянов, нет, это наглая ложь, ведь без порока не может существовать само понятие «человек». Но от этого он и идеален. Идеален в своей безмятежной красоте и мрачной порочности, идеален в заражающем смехе и сдерживаемом глубоко внутри плаче, отзывающемся лишь грустью в глазах и отсутствующем взгляде, идеален в доброй улыбке и в криках с красноречивыми посылами к чёрту. Весь Минхо такой прекрасный и, что главное, настоящий, не фальшиво-игрушечный, что иногда становится за него страшно: прекрасное абсолютно все люди желают испортить, сломать и стереть с лица земли.       Минхо всегда являлся исключением, Минхо не был таким. Минхо не вызывал саднящее желание изрешетить хрупкое тело тысячей пуль, Минхо вызывал лишь удивительный трепет в груди и зависимость, словно от наркотика. Джисон боялся этих чувств, не принимал, считал глупостью, скрывал их и скрывался сам за маской усмешек и напускного холода, но каждый раз, как в новостной ленте проскальзывало что-то по типу «детектив Лино ранен на деле», сердце пропускало удар. Они являлись лишь партнёрами по сексу, не связанными никакими обязательствами, кроме удовлетворения потребностей друг друга, они обещали, что дальше этого ничего не зайдёт, ведь обоим просто нравились тела друг друга. Но, кажется, Джисон окончательно и бесповоротно разорвал их крепкий завет на миллиарды кусочков, нарушив обещание и вкусив запретный плод влюблённости. Когда его постигнет божье наказание? Этого он не знал. Но до тех пор, пока Минхо оставался с ним, любое наказание встречалось лишь самоуверенной усмешкой в сторону Госпожи Судьбы. Он твёрдо решил, что не позволит разрушить и склонить себя кому-то, кроме милого парня с чертами кота и характером демона. Он склонится лишь тогда, когда тот самолично запрёт его за решёткой и сверкнёт своими глазами-сапфирами. Только тогда он усмехнётся в безмерном восхищении и обожании, признав своё поражение в этой продуманной игре.       Ли быстрее двигает пальцами, ведёт тазом, сам насаживается, кусая губы до крови и громко постанывая, тяжело дышит, будучи не в силах совладать с океаном навалившихся эмоций. Сейчас всё его тело требует ласки, отзывается на каждое касание и натягивается, словно струна на каком-то красивом музыкальном инструменте. Он полностью уходит в себя, пытаясь найти более удобный угол, чтобы получить максимум удовольствия.       Рука Хана неожиданно ложится на напряжённый член, грубо сжимает, заставляя Минхо вскинуть бёдра вверх и выгнуться в пояснице навстречу, мыча что-то бессвязное.       — Какой же ты всё-таки громкий, — аккуратные пальцы натягивают чувствительную кожу, касаются головки, останавливая острое внимание на ней, массируют, заставляя чуть ли не скулить. — Ты уже очень близко, правда? Я ещё даже не вошёл, а ты уже растекаешься по столу, готовый кончить только от прикосновений к себе.       — Я…       Ли пытается собраться с мыслями и сказать всё, что сейчас крутится в его голове, но поток подбираемых слов сбивают быстрые движения чужой руки, опускающейся вниз и тут же устремляющейся обратно. Резкий темп заставляет вновь вскрикнуть, забывая все влетевшие в сознание слова, и зажмуриться. А Джисон рывком подтягивает ближе к себе, нависая сверху.       — Продолжай трахать себя своими пальцами. Вот так, детка, молодец. Посмотри на меня, — это больше похоже на животный рык, пробирающий до самых костей, или какую-то страшную пытку, нежели на внятную человеческую речь, но это только распаляет, заставляя парня действительно открыть слезящиеся глаза. — Кончай. Прямо сейчас, давай.       Мистическое что-то внутри Минхо вновь рушится с громким треском, и он, подчиняясь повелительному тону, с высоким стоном изливается в чужой кулак, вынимая пальцы и содрогаясь всем телом. А после, не успев прийти в себя, ощущает, как твёрдый стояк упирается в его задницу, и, продолжая хватать ртом воздух, неосознанно качает бёдрами, пытаясь создать трение, на что Хан лишь усмехается.       — Неужели ты так сильно хочешь этого? — в ушах неистово звенит, в голове всё отдаётся одним лишь эхом, а в глазах двоится, но Ли выгибается навстречу ведущим по выступающим рёбрам рукам и позволяет поднять себя за подбородок. — М, Минхо? Ты уже кончил, но всё равно хочешь большего? Хочешь мой член внутри себя?       В животе болезненно тянет от сверхчувствительности и близкого контакта, Ли хватается за плечи, заваливая парня прямо на себя и утыкается в широкую грудь, впиваясь пальцами в натренированные руки. В пару к наслаждению приходит неясный страх, что всё это сейчас закончится, что его сейчас просто-напросто скинут со стола и выгонят, что всё это растворится, словно сон. Не хочется, не хочется вновь расставаться и успокаивать в себе ноющую тоску, забирающуюся прямо в сердце.       А Джисон не уходит и даже не собирается, остаётся на месте, опускает ладонь на стройную талию и, кусая за надплечье, крепко сжимает, наслаждаясь судорожным вздохом снизу. Мурашки по коже пробегают слишком быстро, отдаваясь где-то в затуманенном разуме и путая мысли, придавая тем самым смелости. Кажется, будто всё это нереально.       У старшего вся жизнь предстаёт перед глазами яркими взрывами картинок, когда Хан выдавливает на свои пальцы обильное количество смазки и, распределяя её по всей длине, приставляет головку ко входу. Безопаснее и гигиеничнее было бы использовать презерватив, ведь на всякий случай в верхнем ящике стола валяется целая упаковка, но Минхо так не нравится. Минхо нравится ощущать трение каждой, даже малейшей, клеточкой тела, кожа к коже, нравится ощущение отсутствия чего-то инородного, нравится аж до искр в глазах. Джисон прекрасно это знает, поэтому не спрашивает, не останавливается, без лишних вопросов следуя уже заученным желаниям. Он проводит мокрым языком по покрытой алыми засосами светлой шее, и за проколотую мочку уха, в которой сверкает маленькая серьга-гвоздик, кусает, чувствуя, как парень под ним вновь теряется.       — Хани, — Ли хочет, правда хочет сказать что-то полноценное, но связать получается лишь ничтожную пару слов, ведь язык просто отказывается работать, заплетается, выказывая свой явный протест. — Пожалуйста…       Этого достаточно, ведь Джисон тут же ведёт бёдрами, толкаясь в жаркое нутро, сразу входит наполовину, мыча что-то бессвязное и выбивая из чужих лёгких весь кислород, а из приоткрытого рта вскрик наслаждения. Минхо очень узкий – Хан начинает жалеть, что позволил ему самостоятельно заниматься собой, ведь в подсознании остаётся страх причинить сильную боль, – ещё и сжимается весь, но эти недостатки компенсирует большое количество мокрой смазки, позволяющей скользить внутри свободнее.       — Боже, детка, прими меня полностью, — одного толчка хватает, чтобы войти до конца, заставив Ли отчаянно уткнуться в широкое плечо губами и обрывисто заскулить, сжимаясь сильнее и зажмуривая глаза. — Я всё понимаю, но расслабься, иначе будет больно.       Минхо кивает, стараясь прислушаться к словам и выполнить просьбу. Внизу и в груди всё сгорает, хочется отбросить весь стыд, который только имеется, хочется громко позвать, чтобы он смахнул солёные слёзы с щёк, чтобы прижал к себе и не отпускал, чтобы оставил рваные следы на нежной коже и сделал только лишь своим. Минхо нуждается в нём, Минхо зависит от него сильнее, чем хотелось бы, но в который раз ударяется о прочную стену непринятия себя. Продолжает упорно обманывать своё же сознание, продолжает лгать, что ему всё равно, продолжает убеждать, что Джисон – всего лишь очередной скрывающийся за маской подонок, которого нужно как можно скорее посадить за решётку, что он грубый эгоист, думающий лишь о себе, что его внимательность к мелочам при сексе ничто иное, как нежелание появления дополнительных проблем. Продолжает искоренять свои чувства и ранить сердце напускным холодом. Но снова и снова оказывается в этом кабинете.       Снова и снова ложится под него с одной лишь мыслью: «люблю и не хочу отпускать».       Возможно, жить стало бы немного легче, если бы они не вели себя, как маленькие дети, а просто сели бы и спокойно поговорили, а не упёрто молчали, пытаясь заглушить бешеные удары сердца.       Стук крови отдаётся оглушительным звоном в ушах, Хан делает грубый толчок, ставя руки по бокам от дрожащего податливого тела, гортанно стонет в унисон с Минхо и не может наглядеться, вновь ведя бёдрами. Кажется, в венах сейчас течёт раскалённая магма, а организм превращается в один огромный действующий вулкан, угрожающий всему в округе извержением, иначе почему температура так сильно повышается от одного только момента, от одного взгляда на это сладкое олицетворение всех смертных грехов. Минхо сказочно красив сам по себе, по своей природе, а сейчас, когда на его лицо через панорамное окно опускаются робкие лучи ночной Селены, когда раскрытые губы алеют от животных поцелуев и мелких покусываний, когда глухой переливчатый голос дрожит от наслаждения и срывается на хрипы, он кажется кем-то из параллельного мира.       Движения становятся более быстрыми и хаотичными, переходят на рваный темп, заставляя обоих парней сходить с ума и близко-близко прижиматься друг к другу, подсознательно пытаясь найти поддержку. Минхо плачет, плачет от накативших чувств, тогда как Джисон в свою очередь тяжело дышит, следит за каждой меняющейся эмоцией на прекрасном лице, за каждым вздохом и стоном, за каждой слезинкой, скатывающейся по залитым краской щекам, и пытается не задохнуться от магии, которую вокруг себя рассыпает этот парень. А затем вздрагивает от громкого вскрика, когда тот прогибается в пояснице и царапает ногтями крепкую спину. Нашёл-таки самую чувствительную точку.       Хан замирает на долю секунды, пугая этим сразу распахнувшего чёрные глаза Минхо, а после усмехается, перехватывая аккуратные руки, вцепившиеся в плечи, и прижимая их к столу. Толчки возобновляются, становясь более размашистыми и грубыми, Джисон вновь впивается зубами в нежную кожу на шее и ключицах, покрывая её алыми отметинами на самых видных местах, выходит полностью и вгоняет ствол обратно до самого основания, с каждым разом морально убивая Минхо. Развратное хлюпанье скользкой смазки и недвусмысленные шлепки кожи о кожу, громкое рычание и сорванные умоляющие крики, сбитое дыхание и судорожные выдохи разносятся по всей комнате, перемешиваясь, превращаясь в какое-то удивительное магическое заклинание. Пусть им суждено погибнуть в жарких языках адского пламени, они сделают это вместе, утащив друг друга с собой.       — Ты снова на пределе? Такой чувствительный, — тянет на выдохе Хан и, замечая всё нарастающее напряжение в парне, внезапно замедляется, смыкая пальцы кольцом на самом основании чужого члена. — Нет, малыш, не так быстро.       У Ли в глазах от такого плывёт, а внутри разверзается буря, ведь медленных размеренных движений катастрофически не хватает, из-за чего изо рта вырывается сдавленный мучительный стон. Джисон не теряет времени, ловит его губами, мновенно задействуя язык, освобождает тонкие запястья и, когда парень пытается сделать что-то самостоятельно, небрежно хватает за талию и прижимает к столу, не давая двинуться.       — Хан-а, — на ещё чистой коже ключиц расцветают новые метки, а дрожащий голос медленно переходит в сломленный шёпот, ещё больше завораживая. — Хани, пожалуйста… Пожалуйста…       Сбивчивую речь прерывает звонкий шлепок, разносящийся эхом по всему кабинету и оставляющий за собой ярко-алый след от ладони. Явно не пройдёт ещё долго и останется напоминанием о сегодняшнем дне, впрочем, как и засосы, которые позже придётся закрывать одеждой и закрашивать декоративной косметикой.       Минхо умоляюще хнычет прямо в поцелуй, укладывает одну руку на плечо младшего, а второй зарывается в крашеные локоны, ласково их перебирая, и ощущает на собственной шее осторожные подушечки пальцев, трепетно оглаживающие кадык и линии изгибов.       — Такой прекрасный… — еле слышный, но чувственный шёпот заставляет всё тело покрыться мурашками.       А может?..       Ли внезапно ощущает, как мешающее кольцо из пальцев исчезает и давится воздухом, издавая протяжный стон, когда Хан возобновляет движения, немного меняя угол проникновения и с каждым новым разом задевая простату.       — Кончи для меня. Давай, детка, сделай это.       Минхо цепляется руками за широкие плечи, притягивая ближе, царапает ногтями крепкую спину, пытается набрать больше воздуха в лёгкие и в порыве эмоций повторяет родное имя, словно в бреду, зовёт, как и хотелось всё это время. А Джисон сам чуть ли сознание не теряет на месте, хотя и старается не показывать этого, следит расплывающимся взглядом, за взрывами наслаждения на лице парня и понимает, насколько же сильно всё-таки дорожит им. К чёрту все эти церемонии, к чёрту холод и пугающие речи, пора признаться хотя бы себе, что он дышит и живёт исключительно Минхо, что без этого светлого детектива с миловидным личиком вся его жизнь умрёт, словно жертва перекрытого кислорода.       Первым не выдерживает Ли, в который раз за этот вечер вскрикивает, выбивая красотой своего голоса все мысли из головы младшего, и, содрогаясь в оргазме, пачкает свой живот в белоснежном семени. Хан позволяет ему чуть ли не до хруста сжать свои плечи, а сам, закусывая щёки, делает ещё несколько глубоких толчков и изливается внутрь, опуская голову в попытках отдышаться.       — Умница, — тихий голос ласково переливается, отдаваясь эхом в голове, Джисон глядит в обращённые к нему сверкающие глаза и, наклоняясь, запечатляет на сладких губах нежный, словно воздушный зефир, поцелуй, чувствует робко обвившие его шею руки и шепчет прямо в губы. — Ты великолепно справился, малыш.       Минхо на это улыбается, щурит глаза, вновь цепляется за мягкие пряди на затылке и перебирает их, уже самостоятельно проявляя инициативу, утягивает в поцелуй, наслаждаясь тихими причмокиваниями и шептанием каких-то глупостей между соприкосновениями губ. Происходящее кажется вечностью, которую хочется провести именно так, но Хан с плохо скрываемым нежеланием всё же отстраняется, сразу выходя из расслабившегося парня, наклоняется за одеждой, чтобы подобрать её и кинуть на диван, а после спокойно обходит всю комнату, оказываясь возле второй в помещении двери, ведущей в личную ванную.       — Лино-я? Тебе ванную набрать или под душем будешь? — дверь оказывается приоткрытой, и голос доносится уже оттуда, чуть приглушаясь временно включённым потоком воды из крана на раковине.       Ли резким движением садится на столе, протирая желающие сомкнуться глаза, спрыгивает на пол, морщась от ощущения стекающей по ногам жидкости, и устремляется на звук, тихо ступая босыми ногами по покрытию. Вновь включается функция кошачьей походки.       — Душа достаточно, спасибо, — Джисон лишь хмыкает, кивая в ответ, и отступает в сторону, чтобы пропустить Минхо к душевой кабинке, уже собирается уйти, но оборачивается, стоит старшему его позвать. — Хани, пойдём со мной?       Боже, да он пойдёт с этим парнем куда угодно, зачем вообще спрашивать? Хан сейчас готов превратиться в ручного зверька, радоваться и прыгать от счастья, но не показывает этого, лишь пожимая плечами и заходя в кабинку следом за Ли, закрывая стеклянную стенку.       Горячие струи воды срываются сверху, ударяясь о нагретые тела и пол, скатываются по намокшим волосам, широким спинам, рукам и ногам, перемешиваются с гелем для душа, смывая не только грязь, но и глупые эмоции. Минхо всё ещё выглядит несказанно красиво, опёршийся теперь лопатками о стену, закрывший глаза под контрастом температур и подставивший лицо под искусственный дождь, кажется, о чём-то задумавшись. Тишина. Они постоянно так купаются после секса друг с другом в этом кабинете, но всегда почему-то молчат, не говоря ни слова. Может, потому что хочется подумать, а может, потому что всё понятно и без слов. Только вот сейчас в груди камнем тянет какое-то неприятное чувство тоски. Чертовски сильно хочется поцеловать, эгоистично прижать к себе и никогда не отпускать. Будь они в других условиях, не служи они на таких опасных работах по разным сторонам света и тьмы, Джисон мог бы уже давно сделать первый шаг, раскрыв пылающие в сердце чувства, и будь, что будет. Но они те, кто они есть, те, кому нельзя ощущать любовь. Вернее, Джисону нельзя, ведь любимые им люди всегда будут в опасности, всегда будут под прицелами орудий его врагов. А врагов у него много. Это у Минхо вся жизнь впереди, это он ещё найдёт того самого человека, влюбится и начнёт отношения, разрушив их партнёрский договор. А для Хана навсегда единственным останется светлый детектив с грешной душой.       За раздумьями Джисон не сразу замечает устремлённые на него кошачьи глаза и сладкий голос, зовущий его, поэтому вздрагивает, услышав своё имя, и собирается, произнося бодрое «Что?»       Ли мнётся, это заметно, вновь закусывает свои нежные губы и глядит в упор, размышляя, стоит ли осуществлять задуманное. Вздыхает в итоге, потирая точку между бровей.       — Хан-а, я устал. Устал чувствовать, обманывать и скучать, — медленно, но верно начинает приходить понимание, к чему он клонит. — Ты притворяешься или правда не замечаешь?       Плохо, очень плохо. Очередь Джисона ломаться изнутри, он тут же меняется в лице, пытается совладать с собой – получается плохо – и напускает защитный слой из тысячи масок в виде привычного холода. Могла бы сработать тактика «Быть умным – это вовремя притвориться тупым», но медлить больше нельзя. Они слишком далеко зашли.       — Кажется, был уговор, Минхо. Мы доводим друг друга до оргазма, а после ты убираешься отсюда, пока я не приказал избавиться от тебя, — жжёт, чертовски жжёт в груди от этих колких слов, но пусть уж лучше Минхо его ненавидит, чем утопает в безудержной любви. Так будет безопаснее для него же. — Мы лишь партнёры по сексу, ничего больше.       — Так ты не любишь меня?       Хан резко разворачивается, хватаясь за ручку на стеклянной двери, не желая показывать скопившуюся в глазах боль. Врать тяжело, но надо.       — Мне всегда было нужно лишь твоё тело.       Нельзя показывать слабость и поддаваться ей, иначе он подставит близкого человека под удар.       Но не успевает он сделать хотя бы шаг из кабинки, как за одно из запястий в мгновение ока ловят, притягивая ближе и заставляя развернуться. Ли не теряет времени, аккуратно кладёт ладони на мягкие щёки и нежно прижимается к желанным губам, выбивая из Джисона весь скопившийся в лёгких кислород. Он… не злится?       Горячие струи всё ещё разбиваются о них, льются по прижавшимся друг к другу телам высоким водопадом, когда Хан, всё же поддаваясь голосу в голове, отвечает на поцелуй, толкая Минхо к самой стене, и переплетет их пальцы на руках.       — Джисон-а, из тебя ужасный лжец, — Ли прикрывает веки и шепчет тихо, будто бы боясь вспугнуть наступивший момент, чуть ли не рассыпается в осторожных руках, позволяя вылепливать себя, словно глину, с нуля.       — Мы пожалеем об этом.       Джисон всё ещё не верит. Не верит, что это реально, что это действительно так, что спустя столько времени они сливаются воедино не только физически, но и морально, открывают самих себя, открывают свои чувства и связывают хрупкие сердца. Что они наконец посылают к чёрту все принципы и морали, обращая внимание лишь на собственные ритмы организмов и мыслей. Что они наконец признаются сами себе в том, что умеют любить.       — Пожалеют те, кто будет против нас.       В сладком голосе звучит неоспоримая уверенность и нежность.       В их собственном волшебном мире наконец существуют только они сами, и никто не способен вломиться и помешать, ведь материального ключа от магической двери, ведущей в страну грёз не существует. Ведь только они сами и их неподдельные чувства являются настоящими ключём.       — Если бы ты знал, как я желал этого.       Их странная любовь, заставляющая дрожать и прижиматься ближе, опасна ровно настолько же, насколько и привлекательна. Они не имеют представления, что будет дальше, не знают, как развернётся их жизнь, и лишь бесстрашно прыгают в неизвестность, окунаясь в неё полностью, с головой. Они готовы на любой риск, будучи вместе, готовы драться и рвать глотки друг за друга, готовы подставлять свои сердца под прицел, жертвуя всем, готовы обнимать крепко и шептать разные романтичные глупости, готовы просыпаться на утро в одной кровати и подолгу смотреть в озорные глаза, улыбаясь и начиная день с нежного поцелуя.       Они не имеют представления, что будет дальше, но знают, что их любовь сама по себе дьявольская.       — Я знаю, Хани. Я знаю.