Сотворение

⠀Звякание тысяч шприцов, скальпелей, иголок. Скрежет проводов, трубок. Стук гремящих берцев. Помещение, похожее на подвал провоняло химозой. Всевозможными токсинами, йодом и зелёнкой, сухой кровью, разлитой лужами по бетонному полу. Некогда ярко-красные пятна очернели. Вдохновенная картина. ⠀Шуршащие белые накидки на шестерых то ли учёных, то ли безумцах, хоть и от одних до других не далеко, красились в серо-голубой. Учёные-безумцы обернулись один за другим. Стук кожаных ботинок, перетянутых шнурками, как те, что валялись на полу, подбирался ближе. ⠀Высокая фигура кралась волком, хищником, творцом. Глаза с бирюзовой поволокой и с мелким бликом-кометой, впивались в подсвеченную белым призму в центре комнаты. Не шевелились, прорезали и выжигали стеклянные стенки. А за ними висело что-то, кажется, человеческое. Человекоподобное. ⠀В чужих руках стопы бумаг, кучи скляночек. Холод. Лампы блёклые, одна перегорела. Позади сверкнула токовая искра. Один из учёных-безумцев щёлкнул чёрной ручкой. На всё плевать. Пред взором только колба с обездвиженным чем-то. ⠀Снова щелчок. «Да проколи ты ей свой глаз...» — в мыслях встрепетнулся мужчина с выкрашенными в пепельно-синий цвет, как у морской воды под настилом тумана. Вновь импульс электричества. «Взорвись всё к чертям, если не получится...» — он мог позволить себе ошибку, мог простить поражение, но только не сейчас. Радужка глаз заполнилась ядовитой яркостью от сияния призмы. Сейчас он желал себе венец успеха. ⠀За стеклом, на куче трубок, словно застрявшее в паутине, висело худое бледное тело в белых одеждах. На груди чёрное пятно. Застывшая кровь. Лишь на миг глаза опустились в пол, выглядывая там тот же тёмный запёкшийся цвет. И вовсе закрылись занавесом уставших опухших век. Внутри пробежала мерцающая искра. Зеленоватая. ⠀Кожаный плащ и брюки стёрлись. Остальной мир отступил на задний план блаженного спектакля с кисло-сладким послевкусием неизвестности. Рука сама потянулась к призме. Незримая вибрация с обрывистой молнией прошлась по коже и проникла сквозь стекло. ⠀Что-то открыло свои серые глаза, затерявшиеся в пустоте. ⠀Моргнувшее свечение налило радужку сморагдовым цветом. И вот они же разглядывали человека напротив, протягивающего руку, выстреливая в него ярчайшими языками зелёного пламени. — Моё имя Хван Хёнджин. ⠀Что-то плавно склонило голову, разглядывая некоего Хёнджина своими неземными очами. — Здравствуй, Феликс... хочешь быть обычным? ⠀Вдруг трубки отпустили затвердевшую ледяную плоть, вырезались из вен, стеклянная стена испарилась и названный так своим творцом Феликс упал прямо в руки Хёнджина. ⠀Мутное сознание не соображало, как вдохнуть. Лёгкие вдруг сжались, затрепыхались. Они погибали. Леденели. — Впусти в себя воздух. Раскройся для жизни... — нашёптывал на ухо Хёнджин, поглаживая по спине. ⠀Кровь новым потоком вылезла из зашитой дыры в груди. Пересадка сердца воссозданному из кожи и мяса. Швы на шее с дырами, будто от болтов. И серебристые нити, застрявшие в чёрных шёлковых волосах, что Хёнджин медленно выпутывал, как паутину с кристаллами льда. ⠀Говорят, Бог создал человека по своему подобию. Но Феликс был не похож на Хёнджина. Его искусственные кости из белого порошка торчали из-под светлой сливочной кожи, пышные ресницы подрагивали над сияющими глазами, губы блёклые и грубые. Обдать бы их водой. «Или поцеловать». ⠀И Хёнджин, потеряв свои мысли в пучине, поцеловал. Пухлые мокрые персиковые губы вонзились в сущую бледность и вкусили горький вкус хлорки. Феликс в его руках слабо дрогнул и вытянул весь из кислород из горячего рта. Жизнь потихоньку заполнила его, проникнув в вены, через органы, которые начали трястись и пульсировать. ⠀Хёнджин отпрянул. Оценил судорожно вдыхающее стерильность воздуха тельце блистающим взглядом, провёл пальцем по острой щеке и спустился к артерии на шее, чувствуя тихое биение. «Нужно согреть его». Он поднял Феликса на руки. И лёгкость сея создания могла бы поразить любого, но только не Хёнджина, что ночами заседал в бумагах, чаще света солнца видел мелкие частички плоти под микроскопом, сшивал кровь с костями воедино... — Господин Хван, — к мужчине подошёл ходячий белый халат и снял пластиковые очки, всё таки это человек, — пульс? — Стабильно, Ким. Он замёрз, пусть полежит. ⠀Тяжёлые шаги лаковой обуви били по слуху. А Феликс засыпал, отдаваясь странном теплу, исходящему от Хёнджина. Запах реактивов, химикатов, он их не различал, он не знал, что это такое. До разума доносились лишь обрывки каких-то далёких дум. Как дышать. Как закрывать глаза. Как шевелить пальцами. Как говорить. И даже слова. — Ав... — тихо шепнул Феликс, опускаясь на плечо, — Австралия... голод, — желудок проныл где-то возле печени, — ты тёплый... х-хочу есть. — Потерпи, моё серебро. ⠀Руки их наконец соприкоснулись. Ликс дотянулся тонкими болящими от судорог и льда пальцами до ладони Хёнджина, сокрытой чёрной кожаной перчаткой с отблеском иссине-чёрного. Трепетно, невесомо. И вот кожу сжала тяжёлая звериная хватка. Маниакальная, лишённая хладнокровного разума, пропитанная пылающим жаром. Феликс тихо зашипел и прильнул ближе к воротнику пиджака, кольнувшего под глазом. «Боль... вода. Звёзды. Свет. Стены. Воздух...» — вспоминал он, но первой была Австралия. ⠀От Феликса приятно пахло. Не химией, коей пропитано пространство вокруг, а свежестью воды под светом австралийского солнца и звёзд. Его сердце жило в Австралии. Там Хёнджин нашёл его. Там, в его умирающем теле. И вложил в грудь своего перешитого создания Феликса. ⠀Железная дверь, ведущая в неясность, отворилась с тягучим скрипом. Свет ударил по плёнке век и проник в склеру, призывая солёные слёзы. Хёнджин нёс юнца сквозь белое сияние и эхом отражённое от стен цокание резной подошвы. ⠀Глаза распахнулись. Они всё ещё невообразимо яркие, лаймовые, воистину драгоценные. И лишь на мгновение белесый свет их ослепил. Феликс сдался, спрятался в темноту, что дарил Хёнджин. Рождённые в голове цепочки слов «яркое свечение», «болезненное раздражение роговиц», «удары его сердца» оборвались. Появились картинки, сменяющиеся алыми и оранжевыми вспышками, как пустота в плёнке кассеты. Шумные волны, красный, чьи-то руки, закрывающие глаза, жёлтый, улыбки, бежевый, пыль, вживлённая в кислород, иглы, алый, блеск глаз Хёнджина за призмой, одинокая автобусная остановка, многоэтажка, багряный, хохот, темнота. ⠀Мысли покинули его, картинки, быть может, это были воспоминания, может не его, а тех, из кого его собрали, может быть, это просто игры разума, галлюцинации, смешались со мглой. Феликс ничего не чувствовал. Такое состояние называлось сном. ⠀Хёнджин, склонившийся над белой постелью с окровавленным лезвием и мокрыми салфетками, уронил на разрезанное тело слезу. Просто картинка. Снова цвет, кислотный. Хёнджин проводил по чьей-то коже скальпелем, выпуская полосу алой крови, вырезая что-то. И тень. ⠀А Хёнджин в той реальности, из которой Феликс исчез, затерявшись в неясных грёзах, чёркал что-то в отчёте около койки дремлющего. Он слишком долго так стоял и обречённо глядел. Когда же его творение откроет свои зелёные омуты и утянет в них? Ну когда же? Этого слишком долго не случалось. Слишком много провалов. Слишком мало надежд. ⠀Ликс бесконечно просыпался от какой-то зелёной молнии, сверкнувшей в пустоши, падал в скопление тепла, засыпал. И так вновь и вновь. ⠀Хёнджин собирал его заново, сменяя органы чужими, вливая чужую кровь, окрашивая чужим румянцем и всё равно он оставался бледным. Всё равно беспробудно засыпал. И только сердце с глазами Феликса оставались неизменными. Может быть, проблема была в них. Может, нужно было только убрать эти чертовски блаженные нефритовые глаза. Может, нужно вырезать это милое сжимающееся сердце с кровоточащими ранами от сотен швов. ⠀Но человека человеком делает его душа, сокрытая в груди, и её отражение — глаза, зеркала нутра. ⠀«Молю тебя, очнись» — Хёнджин присел на койку и прикоснулся к его морозным костяшкам с кислотно-синими нитями вен-паутинок. Перчатка шоркнула о ломающуюся фалангу. Кости Феликса хрупкие, как стеклянные крылышки мотыльков. «Не спи долго, развалишься». Что-то мокрое упало на простынь и впиталось в неё обрубком горечи. Вновь. ⠀Хёнджин надавил на запястье. Слабый-слабый пульс и подтаивающее мясо. Эфемерное касание. Вскоре исчезнет. И опять отпечатается розоватым следом на белом полотне. Стук, раздирающий изнутри, увядал. ⠀Туманные ленты волос опустились на негреющее одеяло. Тело Феликса до жути холодное. Хёнджин примкнул мокрой щекой к изгибу его локтя, в котором тоненьким ручейком скопились ещё две хрустальные слезинки. — А знаешь, Феликс, мне даже нравится, как твои веснушки раз за разом пробиваются и опять выцветают, — Хёнджина призрачным нимбом оградила тоска, — и ты вспоминаешь одни и те же слова, раз за разом... ты всегда начинаешь с Австралии, — он дотянулся до лба, застеленного чёрными прядями чёлки, огладил рябистые точки и обречённо улыбнулся, — очнись... ⠀Сердце его обливалось зеленоватой жижей и искрилось грозами, пока сердце Феликса пропускало мимо меланхоличные постукивания. Хёнджин насчитывал их и чувствовал прилив солёных чувств. На вкус, как печаль. Вздохи всё тише. В палате не столь холодно, как в том убежище химии, однако иней усыпал кромку перестроченной на тысячу раз кожи, снежинки остывали на слабо содрогающейся шее, затекали ледяными каплями в сосуды и злорадствующе подбирались к бедному органу меж лёгких. ⠀Его проще смять в кулаке и выбросить в мусорку. Проще простить себе самую катастрофическую ошибку и вышвырнуть из подсознания все плёночные кадры с Феликсом. С Феликсом, чьё дыхание когда-то обжигало. ⠀С Феликсом, что когда-то умел улыбаться. Вряд ли теперь его тело функционировало такой роскошью, как «улыбка». Просто спало. Феликс, громко плачущий на обнажённом плече Хёнджина. Вряд ли теперь он способен на такую блажь. ⠀Слёзы — это плохо, «хватит плакать» — когда-то говорил Хёнджин, поглаживая по торчащим ноющим и воющим позвонкам, похожим на гребни дракона. А потом Феликс умер. ⠀Когда эта пора ушла, выскользнула из рук Хёнджина бордовой ниточкой... он не помнил. Он пропадал в лабораториях, он заседал в больницах, писал, резал и, кажется, даже любил. Пытался любить, не осознавая того. Любить душу. То, что от него уходило, вечно пряталось в сновидениях и лужах растворов, формалина и крови, засыпало и задыхалось. Но он не умел, не хотел. Это выходило само, и называлось чуть иначе, нежели «любовь». ⠀Феликс испускал трепетное дыхание, расходящееся вибрациями в плоти. Череда, вереница картинок и звуков. Тихий плач, звонкий смех, обнимающие гладящие ладони, банки с кусками чьих-то тел, алый, падение, сгнивающие от рака лёгкие, багряный, тошнота, всплеск соли, прозрачные трубочки с пузырьками, провода, впивающиеся в запястья, заменяющие вены, и вот они пропали, а вены вытянулись в склизком мясе, разрез вдоль живота, винный, аптека, кровавый асфальт, высота, ветер в спину. ⠀Осколки цветастого витража, кусочки разбитого пазла. ⠀Вдруг стало душно и грустно, не хотелось покидать Хёнджина, чьи очи тешили и мучили его, мелькая в видениях. ⠀Чувство, будто они нужны друг другу, как гипс сломанной кости. ⠀Кислород в слепящей палате противно чистый. Этот запах. Вроде, ничего не пахло. Или это приглушённая вонь этила и сухого льда на разгорячённой пластине лезвия, испачканного пламенным червлёным. — Ликси, когда ты умер... в первый раз, я, вроде, вырезал у какого-то добровольца лёгкие, а потом и горло. Кто-то ещё отдал свои конечности, у кого-то я забрал кишечник, и всё вшил внутрь тебя... ⠀Хёнджин зажмурил глаза, без слёз, без слёз, на дай им упасть и расплавить Феликса. — Мне столько раз приходилось собирать тебя из сердца и глазниц, что я забыл, когда это произошло. ⠀Нескончаемое умерщвление маленького мальчика — то, что видел, забывал и снова наблюдал Хван. «Первая смерть наступила от поражения лёгочных тканей» — вертелось в его разуме. «Это случилось в ночь с... двадцать шестого?»

В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое февраля 2018 года Ли Феликс умер от рака лёгких в возрасте восемнадцати лет.

⠀Так гласило сведетельство о смерти. Феликсу всегда двадцать два. И всегда он умирал. Но всегда по-разному. От болезни, от остановки сердца, от переломов костей, от отторжения органов, от заражения крови. Всегда его спасали, вытягивали. ⠀Всегда средь темноты появлялась рука в поблёскивающей перчатке с расходящимися зелёными пучками электричества. И в этот миг всё разрушалось. Давящие шприцы исчезали, аморфное пространство расплывалось и склеивалось в прозрачные стены, и они тоже улетучевались. Тогда Феликс падал. Падал так много. Всегда к Хёнджину. ⠀Но он не помнил. Никогда и ничего. К нему приходили только слова и рваные абстракции в воображении. Наверное, это просто фантазии, что придумывал его, не его, мозг от непонятного шока или всё же прошлое. Но не было того, что было у Хёнджина: боль Ликса, воссозданного из лоскутков на тысячу раз. Этой тысячи для Феликса не существовало. ⠀Мозг другой, но воспоминания одни и те же. Вспышки, Хёнджин, операции. Опять прервавшееся дыхание. И будто перезагрузка всей системы, всё с начала, по-новой. ⠀Его столько переделывали, и он всё равно Ли Феликс. Но чуть-чуть не такой. Почти личное сотворение Хвана. Единственное и просто лучшее, но извечно неудачное. ⠀Четыре года. Вот уже четыре года исправно казались ему этой коварной «вечностью» с нитками, капиллярами, препаратами, капельницами, склянками и нескончаемыми цепочками одних и тех же деяний. Кто-то что-то отдал. У кого-то он что-то забрал. Отдал это Феликсу, лотая его и оживляя. Ради нескольких минут бытия и новой смерти? Или ради настоящей вечности, в которой Ликс бы улыбался, чёрт с ним, плакал, сиял и не оставлял? Не уходил в свою излюбленную тень... ⠀Хёнджин порою спрашивал у себя: «Вдруг, он просто не хочет оставаться?». И забывал отвечать, вонзая медицинские ножи под чью-то кожу, что-то отбирая. ⠀Его пальцы туже охватили чужую руку, ощущая, как она мёрзла сквозь перчатку. Пытались согреть. Пытался ощутить там играющую переливистую жизнь, но она меркла, тускнела. Пропадала. Хёнджин закрыл глаза и слёзы выпали, падая на запястье со следами уколов, ранами тонких шприцов с витаминами и какими-то дурацкими примисями, что должны были помочь, излечить, но лишь причиняли отдалённо ощутимую колкую боль. ⠀Сама кость продрожала от жаркой капли. Срослась с горячими кристаллами. Феликс раскрыл глаза и сверкнул изумрудными бликами.