Сотворение

⠀Молнии ядовитого зелёного цвета застыли в радужках. Мясо склеилось, бешено запульсировало сердце, веки заморгали от яркого свечения палаты. В глазах разошлись пылкие фосфены, малиновые и неоновые. Запястье со слезами Хёнджина зашевелилось, напряглось и дрогнуло. ⠀Койка твёрдая. Белое тонкое покрывало не грело, оно промёрзло холодным телом Феликса. По рассудку разбегались чёрные паучки, разнося там безумие и дым. Картинки-видения прервались. Акт закончился. А в титрах белое-белое пространство с бесшумно плачущими Хёнджином, погоаживающим тонкую кожицу с вкрапинками родинок, веснушек, венозной пряжи и пор. Начало нового спектакля. — Феликс? — оживился он и зардел румянцем от слёз, — Феликс, помнишь меня? — Хван Хёнджин... ⠀Феликс не помнил боле того, что пришло в его голову во вспышках и тех слов, произнесённых в подвальной лаборатории. Слов, что научили его дышать и заставили ворваться в реальность часовым тиканием. Приход Феликса в мир... ⠀Свет немного померк, закрадываясь в склеру. Хёнджин плавно утянул Ликса наверх и охватил ладонями его светлое худое лицо. Он любовался, обводил зрачками каждую ресницу, каждую ленту в радужке. Вода, скопленная в его слизистой, вырвалась и стекла по щекам. — Почему?... — голос Феликса обласкал бархатными лепестками слезливых белых лилий, — плачешь?... ⠀На лице Хёнджина вдруг засветилась улыбка, будто нарисованая самым талантливым художником, творцом. Им самим. Сердца стукнули в унисон. — Я так счастлив видеть тебя живым. ⠀Тело Феликса пустое, голодное, холодное. Хёнджин откуда-то из залежей тумбы вынул шприц с мелким пузырьком какого-то лекарства. Вещества, должно быть, полезные. — Позволь, — он медленно вонзил иглу в синюю вену, изливая внутрь смесь витаминов, — нужно напитать твоё тело. ⠀Потерянный в пустоте взгляд с кристальным отливом прожёг укол, выжег стены, расплавил потолок. Хёнджин взбудораженно вытащил инородную железку и снова вгляделся в Ликса, ловя ответный взор. ⠀Феликс милый, словно неземной, по-сказочному очаровательный. Хотелось воспевать и обнимать. Рассыпанные веснушки, расцветающие сакурой скулы, спадающие и обрамляющие лоб смоляные прядки волос, что Хёнджин с трепетом уводил от глаз. Прекрасных и восхитительных. Стекляшки бриллиантовой зелёнки с глубокими океанами ночи, зрачками. — Попробуй подняться, — шепнул Хёнджин и взялся за крохотные ладони с красноватыми пятнами. ⠀От нежных прикосновений Феликс задрожал. Он не помнил, какого это, когда кто-то трогал, трогал так осторожно, словно боясь сломать и разбить как антикварную фарфоровую куколку. Хвановы перчатки горячие. Согревали. Ликсу по душе такие касания. Пробудившись от пугающие невнятных снов, он почувствовал их каждой своей и несвоей клеточкой тела. Он вступил босой ступнёй на кафель пола и зашипел от резкого льда. — Вставай на мои ноги. ⠀Улыбка Хёнджина, она тёплая, будорадащая. Проникла в сознание и поселилась там. Феликс под её сиянием робко шагнул на нос чёрного ботинка. Такой же горяче-согревающий, как чужие руки. — А теперь вот сюда... ⠀И слова его такие же. Он отплыл по воздуху назад, к соседней койке и усадил Феликса. Вновь обвёл глазами всё, к чему сумел пробраться его взгляд. Магический растерянный мальчик, его жалко. Хёнджин опустился перед ним на колени и достал из-под койки тёмные берцы. Бледная шёлковая нога Ликса потонула в их тепле. — Не больно? — Хёнджин скользнул пальцами по коже и натянул ботинок. — Нет. ⠀Подцепив шнурки, он впустил их в петли, продел в металлические кольца и завязал бантик. Холод отступил. Феликс наслаждался поразительной, давно позабытой и потерявшейся в памяти заботой. ⠀Жар. Мороз сменился духотой. Хёнджин снял перчатки с пропотевших рук: — Следуй за мной. ⠀Сцепив их обнажённые пальцы воедино, он повёл Феликса к белой, как и всё в этой палате, двери. За ней растянулся тёмный коридор с пущенными поверху белыми диодными лампами. Ликс рассматривал каждый блик на лентах, каждую пылинку в воздухе и свои пылающие руки, которые держал Хёнджин, медленно двигаясь, словно обучая Феликса жизни по-новой. Неловкие подрагивающие шаги, потери равновесия. И Хван, не дающий упасть, ловящий, как звезду с серебряными лучами. — Не бойся, — тихо сказал он. — Не боюсь. Куда мы... идём? — волнение укатало Ликса своей сплетённой из паутины и бисеринок-мурашек сетью. — Не переживай об этом. ⠀Лампы мерцали. Кровь закипала, отторгая холода. А приятное трение кожи вызывало судороги в дыхании. Его перехватывало. — Не переживаю, — Феликс всегда умел врать. ⠀Когда-то он говорил «всё хорошо» и это было ложью, ведь его органы смешивались, а лёгкие отцветали, харкаясь сухими лепестками. Частый людской талант: всё хорошо, и ведь ничего не хорошо. ⠀Серые стены с кусками камней и кривого бетона, арматурами и железными балками растягивались, плутали. Вели куда-то. — И всё же... — Хёнджин остановился перед Ликсом, не позволяя идти дальше, — тебя трясёт. ⠀А Феликса вправду пошатывало. Он сильнее впился в чужие пальцы и всё же сделал один-единственный шаг, останавливаясь в никчёмных сантиметрах от лица Хёнджина. В голове всплыл тот поцелуй, вдохнувший в Феликса жизнь. Буквально вдохнувший. Он настойчиво впился в пыльно-карие глаза: — Я хочу знать. — Я не причиню тебе боли, — Хёнджин отпрянул, отпуская его руки, — ты хотел есть. Пойдём. Просто верь мне. ⠀Он направился во мглу, исчезая в отсвете бело-бирюзового. Феликс замер. Наблюдал. Хёнджин лишь надеялся, что он пойдёт следом. Что-то в груди кольнуло. Зашитая рана с чёрным пятном на белом пиджаке. — А ты мне веришь? — внутри заболело. — А ты соври мне. И тогда не поверю, — Хёнджин, словно почувствовав надломленность в голосе, вернулся к Феликсу и подцепил пальцем пуговицу ткани, — я посмотрю? Ты не представляешь, как мне дорого твоё сердце. ⠀Голос эхом отражался от глухих стен. Тревожил, проникал в недры сознания. — Дорого? — Ну мучай меня... ⠀Хёнджин с осторожностью распахнул пиджак Феликса, спуская по плечам. На белоснежной оголённой груди красовалась широкая чёрная полоса с багровыми бусинками-бисеринками подсохшей крови. Из раны, затянутой швами, изливались остатки красноты. Вытекали и застывали, сковывая своей остротой. — Я обработаю её позже, — с этими словами Хёнджин надел на костлявые плечи одежду и кивнул в сторону, зазывая идти за собой. ⠀Но Феликс вытянул ладонь, хватаясь за кожаный плащ, с треском и скрипом сжимая его. — Придётся вести тебя? Хочешь держаться за мою руку? — мужчина с хищным блеском усмехнулся и тогда Ликс потеряно отпустил его, — Моё серебро, — пальцы аккуратно огладили выпирающие фаланги и заковали их в пылающем касании. ⠀Феликс не помнил, чувствовал ли он что-то подобное прежде, но мурашки, ползущие по спине, стук во всём теле и тяжелеющая кровь так и орали о том, что эти обряды дарили ему упоение. Обряд безрассудного прикосновения. ⠀Ноги уже не сводило от мелких трясущихся движений. Проносились мимо куски металла, огоньки подсветки и трещены в стенах. Как молнии. Где-то крались пауки, где-то висела смоченная ядом паутина, где-то в коканах содрагалась моль. Мотыльки с резными крыльями, коих вот-вот съедят ползучие насекомые. — Ты становишься теплее. — Что? — Феликс загляделся на паучью трапезу. ⠀А Хёнджин его звонкому дёрганию лишь ухмыльнулся. Он оглянулся на его искрящиеся глазки, нанизанные ярко-болотистыми жемчужинками на лужи белка. Там бурлели волны океана, зеленовато-синие. Хёнджина восхищал этот таинственно не человеческий цвет. Монструозный. У людей такого не было. Возможно, это тон химикатов, лекарств, сиропов, таблеток, порошков и уколов. И всё равно он до сумасшествия притягателен, прелестен, очарователен. — Хван Хёнджин, ты так и не сказал мне, — Феликс выровнял шаг со своим творцом, обратив взор на его умиротворённые омуты. — Слушаю тебя. — Почему... моё сердце дорого тебе? ⠀Ход остановился громким стуком низкого каблука и лязгом цепи. Хёнджин словно умер. Он не шевелился, не говорил, не моргал, и даже не дышал. — Хван... — Феликс стиснул пальцы с его рукой, — Х-хёнджин? ⠀Молчание и тишина. Они тяжёлые, как кровь. Фаланги поцарапались тонкими коготками Ликса. Мигающие друг другу, моргающие и мерцающие светодиоды. Паук выжрал крылышки мотылька, заключённого в сети токсичной паутины. — Не зови меня так! — оживился Хёнджин и вцепился в немеющие плечи. ⠀Он налетел хищным зверем, раскрашивая пиджак мятыми складками. Вжал Ликса в стену, опалив глазами, полными не ярости, не злобы, не разочарования. Истощение. Скребущееся в животе Феликса и нутре Хёнджина. «Он не помнит меня» — очерневшая надпись, прогоревшим углём выложенная на стенках грудного ядра, в коем заточены бури. — Ты правда... — Больно, — Феликс втянул кислород через сжатые клыки, заточенные бурей и операционными метаморфозами. ⠀Рядом с Хёнджином воздуха не оставалось, он выжигал его своим чудовищным жаром. Но в нём всё таки можно было найти надежду, попытки чувствовать нечто светлое и сильное настолько, что дышать нечем, и самоуничтожаться в сея потоке безумно наслажденно. Только бушующее в нём сейчас — не тот поток. Эту ураган, неподкронтрольный даже ему самому. ⠀В миг Хвана отдёрнуло, он резко отпустил, молниеносно отпрянул. А жидкость в Феликсе закровила гуще. Пятно сползало по ткани ниже, пачкало брюки и покапывало на пол. Кирпичная стена невидимыми лапами захватила его тело. А Хёнджин невидимыми зелёными молниями раскрасил его разрядами электричества. — Извини. ⠀Протянутая ладонь замерла перед Ликсом. Успокоив внутренние бушевания, он медленно огладил линии пальцами и вложил молочную руку в их волны. — Не называй меня так, прошу, — Хёнджин оставил на кисти Феликса короткий поцелуй и взмахнул чем-то похожим на платок, что стёр мокрые потёки из сердца, — зови меня просто Хёнджин, без фамилии. — Хёнджин, болит... — Потерпи. ⠀Он прижал платок к царапине, впитывая черноту крови. Феликса снова прокололо картинками: алая вспышка, размазанные по губам поцелуи, Хёнджин так близко-близко, окровавленная плоть в его ладони, ножницы, оранжевая вспышка. — Скажи мне, что это... Что я вижу? — Я не могу видеть твоими глазами, Феликс. — Почему я чувствую, что мы близки, но не могу вспомнить ничего? — хлынувшие струи остановились, спокойный голос с совсем не спокойным вопросом закрался в голову, Хёнджин не знал, как на него ответить, — Почему такое чувство, что... ты и я. ⠀«Ты и я», брошенное как в пустоту. Его услышали. Но ответить ничего взамен так и не смогли. Давление и умерщвление всех звуков. Слышно только дыхание. У Феликса когда-то было одно орудие против давящей тишины. Оно вырвалось из него вместе с импульсами гроз. Он приластился чуть ближе, уложил щёку на впадину острой ключицы и с дрожью просто приобнял согретыми руками спину Хёнджина. И лишь сейчас вдохнул его запах: свежий одекалон с резковатыми нотами мяты, частицами соли океанских глубин и дождя. Словно затишье перед штормом. — Ты видишь то, что подбрасывает твоя память, как в костёр. И ты никогда не сможешь его потушить. — И я ничего не вспомню? — в душе родился страх. — Она поведает тебе крупицы, но не выложит всю картину... А мы с тобой, — Хёнджин ответил на объятья, зарывшись в густые ночные волосы с сиянием космических блёсток, — ближе, чем нужно было с самого начала. — Начала... — И если бы были хоть немножко дальше. ⠀Он замолчал. Взгляд притупился о череду кирпичей. Феликс прижался к нему сильнее, без слов вымаливая ответа. Хёнджин затянулся ароматом его щеки, пронизанной депантелом и спиртом, и прополз руками под одежду, водя по лопаткам вдоль позвоночника. — Расправь... — сладко шепнул он на ухо, отдаляясь, — расправь крылья свои. ⠀Ладони покинули его спину, пробрались к тазовым костям и развернули. Хёнджин приспустил пиджак, спавший на бледные локти. Кости на спине ужасно продирали кожу. Феликс кошмарно худой. Но не лишённый особенных прелестей, коими другие люди в жизни Хвана не обладали. Он оставил невесомый поцелуй в месте, из которого у ангелов могли бы рваться настоящие крылья, и вновь сокрыл за тканью. — Ты нашёл там крылья? — оборвал затишье Ликс, а в голове его запульсировали тучи, дождь и море. ⠀Фаланги протрещали и скрепились медовыми поглаживанием. Хёнджин опять вёл Феликса по длинному коридору в неизвестность. — Я в тебе много всего нашёл. ⠀Не так уж и много. Красоту и жалость. ⠀Стучащие шаги перешёптывались с гавкающими стенами. Эти стены стали Хёнджину лучшими друзьями. А больше и не было. Были коллеги, были донары, жертвы. И Феликс. ⠀Из рассеянной в конце коридора темноты показался силуэт. Всё ближе и ближе. Волнение с тревогой подкрались к Ликсу, как тарантул, спустившийся по ниточке. Пульс оборвался и застучал сильнее. И вот взгляды Хёнджина и учёного-безумца пересеклись. Человек в халате с тёмными пятнами, в медицинских белых перчатках, с редкими белыми прядями в каштановых волосах и пугающим широким белым шрамом на щеке выстрелил глазами в самую душу Хёнджина с какой-то ощутимой неприязнью. И она была обрашена не только Хвану. Феликсу. Лишь на секунду он почувствовал этот пристальный взгляд, разрывающий на части. — Это один из моих помощников, — раздавил мелодичный стук подошвы Хёнджин и, оглянувшись, улыбнулся. ⠀Сладостно, но словно не по-настоящему. Кажется, почувствовал скачок сердцебиения, попытался успокоить, пригреть. ⠀А повернувшись обратно, Хёнджин выпустил истинную гримасу, отражающую всю его злобу. Помощники временами не помогали, а лишь мешались своими «Господин Хван, вы себя погубите», «Господин Хван, это зависимость», «Господин Хван, оставьте это». ⠀Его сея слова бесили, если выражаться простым языком эмоций. Ему хотелось разгрызть тех, кто смел позволять себе такие выражения. Хёнджин знал, что он может себя погубить, знал, что его желание оживить, создать, может оказаться зависимостью. И знал, что ему не было дано её бросить. ⠀Перестать? Остановиться? Позволить Ли Феликсу умереть бесповоротно? Нет, он не простил бы себе такого решения. ⠀Сейчас, когда Ликс, вроде живой, вроде по-человечески тёплый, переделанный и вышитый из целой кучи чувств, тканей, бурь, органов и хрящей, шёл за его спиной, пальцами поглаживая узоры в ладони, вдыхая кислород, и, страдая от голода, как самый настоящий человек, Хёнджин не отпустит его, не отдаст в когтистые лапы погибели, в её зубастую глотку и в ледяное чрево. — Они помогают тебе проводить операции? Вы врачи? — Что-то вроде того, но в последние четыре года мы старались лишь над одним... — блеск, разорвавший глазное яблоко, рассёк и окружающую материю, — экспериментом. — Экспрементом над моим сознанием? — И над телом тоже, моё серебро, — Хёнджин стиснул пальцы в своей руке. ⠀Картинки Феликса собрались в короткую цепь. Операции, прорези в телах, пересадки органов, замены костей. ⠀Сияющие среди мыслей тени и яркие цветные блики, осадок дрожи и тревожности, что-то одинаковое в бесконечных звеньях, что-то невнятное, что-то слишком разное и не похожее. — Так вы меня, — голос дрогнул, сорвавшись, с привязи дворовым щенком, — воссоздали из кусочков других людей? — Как в истории о Франкенштейне? Хах, не глупи Ликс. Мы лишь вернули тебя к жизни. Ты не создан из ничего. ⠀Из ничего мёртвого, всё бьющееся и пульсирующее. Хёнджину хотелось верить в это. — Я умер? — Что-то вроде клинической смерти. ⠀Но он врал. ⠀Шаги оборвались. Хван остановился у высокой металлической двери, теряющейся в потолке. Скрипнув тяжёлой ручкой, он открыл её. И яркий белый-белый свет вновь ослепил Феликса, укалывая склеры жжением. Он бы мог закрыть их руками, но они крепко вцепились в Хёнджина, не желая отпускать. Словно тело Ликса ему не пренадлежало. Нет, словно его телом управлял не мозг, а сердце, бешено стучащее внутри. ⠀Феликс вжался в плечо Хёнджина, обронив на кожаный плащ две слезы. Ослеплённый белизной он еле оторвался от милого ему разгорячённого тела. — Больно, правда? — Мгм... — Не бойся, это нормально для человека, — он утянул его в сияющую комнату. ⠀И Феликс, открыв глаза, понял, что здесь не висели такие яркие лампы, как в палате, это был свет с улицы. — Мне казалось, это подвал... — проморгался он. ⠀А Хёнджин уже ушёл далеко под излияние пасмурных небес, выпустив его руку. Взбудоражённое тело ринулось вслед. Ликс всё оглядывался: раскидистое здание из пыльных кирпичей в два этажа с длинными коридорами, тусклыми стенами и завешанными чёрными тканями окнами, в котором остались его раны и долгие смерти. В свете осеннего солнца тлела чёрная машина, мигнувшая фарами на щелчок ключа в пальцах Хёнджина: — Присаживайся. ⠀Слишком долго он теплил в себе мечту забрать Феликса из этого места. Свершилось. Хёнджин завёл автомобиль. Грозный мотор заревел. Движение. Ликс разглядел в окнах проносящиеся многоэтажки, деревья с опавшей кроной, извилистые улицы. На заднем сидении рядом с ним лежали разноцветные папки, забитые бумагой. ⠀Тепло. Согревающий взгляд Хёнджина, что Феликс ловил в поблёскивающем зеркале. Так и просидел, цепляясь за дымчатые холодно-чёрные глаза, забыв о видах за стеклом. — Пойдём, моё серебристое чудо. ⠀Серебро. Серебряное. Серебристое. Не золотое. Потому что золото — жёлтое. А жёлтый цвет, он как гной, как болезнь. Как грязь и скверна. Хёнджину по душе серебряный. Он открыл Феликсу дверь, выпуская ангела из салона со стоячим запахом цветочного пота и лаковой искусственной кожи. ⠀Высокий многоквартирный дом уходил в небеса, во дворе шумел лёгкий ветер. Всё окружение, как с какой-то картины. Даже сам Феликс. Всё как будто искусственное. Хёнджин эти мысли запер на железный замок в закромах разума. Он хлопнул этим железом, просиял и протянул руку Ликсу. Кажется, пора бы выломать себе эту руку, ведь она так отчаянно тянулась к сияющему серебром юнцу. ⠀«А если Феликс не хочет брать её? Не хочет брать меня?» — вопросы, отправленные к тем же думам о картинах. Хёнджин шагал к подъезду, цокая по асфальту, ощущая единение с чужой ладонью, обсыпанной искристыми шрамами игл. ⠀Звон. Скрип. Подъезд пропитан тёмным синим оттенком. Кнопка вызова лифта подавилась пальцем. Зеркальный диск. Цифры. И этот особый подъездный запах, присущий всем подъездам, коридорам и пустотам. Запах плесени, сухости, чего-то залежавшегося, старой краски. Двери разъехались. И Хёнджин повёл Феликса к чёрной двери без цифр. В замочной скважине провертелся ключ. Отсутствие света. — Прошу тебя, Феликс, — пригласил мужчина. ⠀В коридоре темно и прохладно. Здесь ряд крючков без курток, выженная временем картина в рамке с шумящим прибоем, длинный сложенный зонт. Хёнджин снял ботинки и щёлкнул выключателем. Загорелась тусклая лампочка. Надо же, не ярчайшее сияние, рвущее глаза. Феликс, развязав шнурки на берцах, застыл. Любопытство вынуждало его озираться по сторонам. — Можно я прикоснусь? ⠀Пальцы тут же забрались под почерневший кровью пиджак и обвели воспалённую кожу возле раны. Хёнджин окольцевал талию Ликса рукой, уходя в светлую комнату с белыми обоями, пышной мягкой постелью и стеклянными шкафчиками с бесчисленными склянками и коробочками. Он усадил бескрылого ангела на кровать и, присев перед ним на колени, склонившись, припав к его душе, осторожно снял растёгнутый пиджак. — Это будет больно. — Я потерплю, — зашептал Феликс и в судорогах приобнял Хёнджина за шею. ⠀Страх пробрал его под самой кожей. В руках Хвана появился бутылёк перекиси водорода. Смочив ей ватный диск, он провёл им вокруг царапины. Остро. Кислота проникла и в кровь. Глубоко внутрь, расщепила заплатки и нитки. Ликс зашипел и замычал от прожигающей боли. Хёнджин подул на сочащиеся капли, облегчая мучения. Задушенная кожа вскипела. — Тише-тише, всё, — пытался успокоить, так выражалась человеческая любовь, но им этого не дано, человеческое... ⠀Феликс до алых лун вцепился в его шею. Изнурённая грудь часто вздымалась, глубоко проглатывая кислород и развеивающийся едкий одекалон. Хёнджин скользнул к напряжённым пальцам, укрывая их своими. И тогда Ликс его отпустил: — Прости меня... — Здесь нет твоей вины. ⠀Ещё одна тягучая минута прошла во вздохах. Спёртое и сбившееся дыхание настроилось, как музыкальные инструменты. Саднившее покалывание до сих пор плясало на шраме, тихо напевая свои страдальческие мелодии. ⠀Феликс закрыл глаза. Хёнджин пропал, не держал его руки. Гортонь высохла. Внутри всё колыхалось и стягивалось, выворачивалось наизнанку. Там всё в маркерных отметинах швов, в нитях, в сукровице. — Надень это, — Хёнджин протянул ему сложенные вещи. ⠀Радужки показались из-под занавеса век и заискрились. Приняв мягкую ткань, Ликс скинул пиджак с брюками под внимательным, исследующим и до конца раздевающим взглядом. Чёрная футболка упала, спускаясь по рёбрам, штаны, сотканные из сумерек, заболтались на тонких ногах. — Хочу есть, — вдруг вспомнил Феликс, ощутив как под его сердцем скреблись рыдания желудка. — Конечно, это хорошо... — по-человечески. ⠀Хёнджин ушёл. А мог ли Феликс не подорваться за ним? Нет. Ведь одиночество пугающее, тревожное. Кухня за соседней дверью вся в белом цвете. Хван так любил белый цвет? Его так много. Или он просто самый простой. Хёнджин не заморачивался с интерьером, зачем? Всё просто было... спокойным. Никакого минимализма или прочего стиля. ⠀Только опустошённое ничего. ⠀Он редко бывал в своей собственной квартире, пропадая в лаборатории, разговаривая с физрастворами, холодильниками, микроскопами, иногда и с «помошниками», что так часто обвиняли его в зависимости. Тогда он скончается от передозировки человеком. Своим творением. ⠀Окно проливало пасмурное свечение на светлый дощатый пол. Феликс опустился на стул под весом рук Хёнджина, нежно гладящего по ключицам. Невообразимое тепло проползло по коже синими насекомыми. Чмокнув в сладковатый висок, Хван раскрыл холодильник, вынимая оттуда фарфоровую тарелку с рисом и ломтиками рыбы. Аппетитная еда закружилась в микроволновой печи. Писк. Рдеющие щёки Феликса от смущения, Хёнджин слишком долго и заворажённо смотрел на него. — Приятного аппетита. ⠀И с последним упавшим словом Ликс набросился на добычу, звякая вилкой по фарфору. Голод рычал внутри него чревоугодным чудовищем, поглощающим каждый кусок. Феликс проглатывал пищу, чувствуя смеси вкусов на языке, что-то солёное. Живот согревался изнутри. Так ощущалось насыщение. ⠀Хёнджин потерялся в ящиках, висящих над плитой. Там много коробочек и баночек, целый склад шуршащего, лязгающего и стукающего. Он разлил в две кружки воды из электрического чайника и бросил в них что-то из своих сокровищ. Чайные пакетики. — Ты так изголодал, — Хван сел за стол и подвинул Ликсу кружку с горячим напитком. ⠀А Ликс всё наблюдал за исходящими от чая ленточками пара, остающимися на потолке незримыми пятнами тумана. Он прожевал последнюю крупицу риса и сжал пальцами ручку кружки. Жидкость там почти чёрная с примесью тёмно-красного, как свежие пятна крови с его одежды. Феликс медленно поднёс кружку к губам и сделал глоток: — Вкусно. Очень вкусно. Спасибо, Хёнджин... — Как ты себя чувствуешь? ⠀Так, что на коже распускались мелкие цветки ромашек, а внутри жил луч солнца. Феликс отпил чай: — Хорошо. — Что-то болит? — Ничего не болит, — и он наконец посмотрел Хёнджину в глаза. ⠀Там дымчатые клубы переживаний и странных сожалений. — Нужно будет провести ещё несколько процедур и осмотров, — вздохнул он и глянул наверх, в потолок, на котором высыхал запотевший пар, — но я очень рад тебе. ⠀У Феликса внутри словно что-то раскачивалось на качелях. Над бездной. Его сердце ударило особенно сильно и стихло. — Мы с тобой... расскажи о нас с тобой. ⠀Плоть разгорелась огнём. Мозг растёкся. Громкие симфонии, рвущиеся из груди, фальшивили на каждой ноте, всё никак не могли запеть. У Хёнджина в голове вертелось шепчущееся «ты и я». Он протолкнул в горло острый ком и запил крепким чаем. Зелёные свечи вспыхнули. — Я зависим от тебя.