Сотворение

⠀Чёрная машина с красно-оранжевым сверканием и скрипом шин набирала скорость, уезжая, покидая. Феликса охватила тревожность, скользящая по телу ледяными колючими цепями. Ветер, висящий на полотне неба кусок луны, темнота и неисчезающий звук мотора исчезнувшего вдали автомобиля, что пронёсся мимо. ⠀Бумажка в руке напомнила о себе острым уголком, впившимся под кожу. Ликс разглядел во тьме почерк Хёнджина и слова, гласящие «세종로 2 길 3, автобус 143, конечная». Мог ли Феликс не последовать за ним по этому адресу? Нет. Его сердце слишком глухо ударялось о рёбра, болело и тосковало. Ныло, докучая. Так достало, что в миг даже подумалось: «лучше бы у меня его вообще не было!», и ни бог, ни чёрт не разберёт, о сердце ли эти мысли, или о Хёнджине. ⠀Видения блеснули в голове. На этой улице много высоких зданий. Но Ликса там никогда не было. Ни в прошлом, ни в нынешней жизни. Быть может, его сознание предостерегало его, подбрасывая картинки грядущего. ⠀И всё равно. Он, позабыв обо всём другом, обо всех остальных, ведь у него ничего и никого не осталось, понёсся до автобусной остановки, мигающей совсем недалеко под одним единственным фонарём. Осенний холод колол тело своими катанами сквозь тонкую домашнюю одежду, что сливалась с чернотой вокруг. Темно настолько, что Ликс не мог разглядеть свои ноги, бегущие, подталкиваемые сознанием, давно потонувшим в бреду. А грудь ревела и стягивалась, вынуждала останавливаться, дышать. Да, лучше бы сердца не было. ⠀Где-то проносились машины, и все не Хёнджина. Мимо изредка проходили люди, и они не Хёнджин. Тот Хёнджин, к которому Феликс так себя привязал, подсел и втрескался. Именно втрескался. С таким громким разочаровывающим звуком, когда что-то стеклянное падает и разбивается вдребезги. Хёнджин остался воздухом, которым Ликс дышал, остался во всех шрамах и царапинах, остался следами тающего пара от чая на потолке в скучной кухне, которая лишь из-за бескрылого ангела казалась чуточку прекраснее. ⠀А теперь их там нет. Пусто, грустно и никак. Слишком много белого в квартире Хёнджина для его чернющей, как нефть жизни. Слишком много света для мглы. Сколько за его спиной трупов и злодеяний ради Феликса, столько за Феликсом и смертей, и несказанных слов. Он в каждой своей «жизни» всё никак не мог сказать «Хван Хёнджин, я, блять, люблю тебя, больше всего существующего и несуществующего в этом дурацком мире, так будь же моим в грёбаной рутине всего одинакового и непонятного!» — вот, что поселилось в его мыслях сейчас. Лучше бы Хёнджина не было бы вовсе. ⠀Сейчас, пока он сдавливал руль в пальцах и рассекал трассу, обгоняя остальных водителей, и, подсекая пешеходов, где-то гибли люди, задыхались, скалывались, их убивали болезни, нелепые случайности, или такие же люди. Но они не играли никакой роли в его представлении, просто куча ненужных актёров, так и неосознавших, что все они — часть театра бытия, в последнем акте которого смерть приглашает на свой медленный танец. По сценарию — мысли. Мысли, не дающие покоя никогда. «Я опять поступаю не так, как надо? Или так было надо ещё в первую его смерть?». ⠀Светофор загорелся красным, приказывая остановится. Скрип тормозных шлангов и воспоминания трубок, дающих Феликсу кислород, и вещества, не запрещённые, но гасящие в нём Феликса и его человечность. Сердце, глаза, а всё остальное — не он. Крупица света в непроглядной тьме — это всё ещё тьма. Хёнджин затерялся. Назвать Ликси нечеловеком, принять его любовь, как от своего творения, выученного только этой зависимости, и удушить своей, такой же пагубной? Или ещё не поздно выдавить педаль и разбиться в аварии? Всё равно ведь умрёт. А Феликс без него не продышит ещё долго. «Значит, по сценарию» — сдувая бесящую синюю прядь, решил Хёнджин и мгновенно тронулся на блик зелёного. Светофор, как глаза Феликса, сиял и поблёскивал, но не такой роскошный и ещё менее человеческий. «Ликс хотя бы не техника,» — Хёнджин сам себе усмехнулся, — «он мой». Спустившийся небожитель, найденный на мокром песке, пересобранный. ⠀Феликс запрокинул голову, вылавливая воздух. Стеклянная стенка остановки запотела от измокшего потом прислонившегося тела. Воздуха осталось мало. В лёгких стекали его испарины. Улица была душна. Темнота и мороз. Если бы Ликс только дожил до зимы, наверное, он бы увидел, как её ночи красивы. Тёмные и морозные. Фибры и струнки, натянутые в душе трещали по своим швам. Это слишком больно. Потому что неясно. Где же то солнце, что светило на расписном лице, зарывающемся в жаркую грудь? Тогда Феликс его проклинал. А он же видел слишком мало солнца. Осени до судорог пасмурная. Где же то солнце... ⠀Дыхание стало тише пения листвы. Вот только она не шелестела, уже вся облетела. Мерцание и нехватка вздохов. Вместе с кислородом Ликс пытался поймать цифру «143» на номере автобусов. Один уехал, не тот. Второй, не подходящий. Третий. И так ещё много неудачных попыток, прежде, чем засветились жёлтые лампы того самого, сто сорок третьего. ⠀Зайдя внутрь, Феликс сел к окну. Грязное стекло было измазано чьим-то пальцами и обклеенно старыми мутными стикерами из жвачек. Двери со скрипом закрылись. Остановка, дом, в котором он жил так немного, затерялись. На длинных замёрших ресницах, успевших покрыться мелким инеем, заблестели слезинки, согревающие лёд горячими кристаллами соли. — Остановите у улицы 세종로 2 길 3, пожалуйста... — проговорил Феликс водителю и запрятался в свои ладони, выдувая на них тепло. ⠀На макушке сверкнула белая тонкая ниточка. Седой волос или паутина бриллиантовых пауков? Нервы выползали? Воздуха всё не было. Выдохнув тяжёлой гопячей пылью, Ликс снова отдался своим вспышкам, почти засыпая в их хаотичном всплеске.

***

⠀Море в Сиднее синее в покрове туч, и особенно восхитительное под дождём, раскрашивающим его гладь рябистыми звёздочками. Разбивающиеся о прибрежные скалистые камни волны рвались, как бумага, с хрустом, будто их протыкали иголками. ⠀Феликсу мил сей пейзаж. Он отразился прямо в его радужках, утекая глубоко в сознание, в его мозг, танцуя там морской стихией. Этот цвет, он неописуем. Увидеть его проще, чем поведать о нём. И всё же, он голубовато-серый. Светлый, даже бирюзовый, но глубокий настолько, что если не вглядываться, он казался сине-зелёным. Огромная лужа, в которой купались и плясали облака. Вдохновенно, великолепно, слегка грустно. — Не холодно? — прокричал чей-то голос за спиной. ⠀Феликс оглянулся. Серые радужки, заволочённые ливнем, проморгались и уловили высокого парня под чёрным зонтом с голубоватыми волосами, словно застеленными пылью, оттого такими пепельными. Ликс вновь посмотрел на море. От тумана, принесённого непогодой, оно такое же серебряно-голубое. Интересный цвет. Обернувшись обратно к незнакомцу, Феликс легонько улыбнулся, изливаясь неясным светом: — Прохладно. ⠀И опять развернулся, глядя в океан. Бескрайний, далёкий, не поддаюшийся укращению. И бьющийся с дождём, бросающим свои потоки на веснушки, врезанные в щёки осколками спрятанного солнца. Вдруг капли перестали стекать по телу. Феликс взглянул наверх — чёрный ореол зонта. — Моё имя Хван Хёнджин. ⠀Холод воды испарился. Хёнджин на корточках делился своим теплом и уберегал от бури. Стало ярче. Незримо ярче. То ли зонт скрыл шлейф меланхолии, то ли это было умиротворение, с самого начала. Улыбка снова заблестела на Ликсе. Он похлопал по песку рядом, приглашая своего спасителя присесть и полюбоваться океаном. — Я Феликс, но мне нравится, когда меня называют Ликси, — сверкал он, откровенничал. ⠀Песок мокрый, прилипал к кожаным брюкам и длинному плащу. Ручка зонта чуть дрогнула. Вместе с сердцам, раз ударившими в унисон. — Миленько, — Хёнджин всмотрелся в глаза, уведённые вдаль, в непропадающую лёгкую улыбку и в частые точки на лице, милые – почему ты сидишь здесь, Ликси? — Смотрю на море. ⠀Море. Оно бесспорно красиво. Феликс перевёл зачарованный взор на Хёнджина. «И ты тоже красивый, и на тебя посмотрю» — своим мыслям Ликс засмеялся, не сводя глаз с бледных родинок под глазом и на щеке, с персиковых губ и падающих на брови блёклых туманно-морских прядей. Хёнджин непонимающе свёл брови. Милые блики складывались в бусинах глаз Феликса мелкими жемчужными рисунками. Он не переставал хохотать: — А ты? Ха-ха! — Я... впервые в Австралии, всегда хотел посмотреть на море тут, — улыбка Ликса завлекла, теперь они вдвоём любовались друг другом, пока море шумело на фоне, иногда проползая к ногам пеной, затекающей в ботинки, — почему ты смеёшься?... ⠀Феликс сжал губы, не переставая сиять и блистать. Чёртова лампочка, вырезанная из гирлянды. — У тебя волосы такого же цвета, как вода там, — отзвучало слишком восхищённо и подпелось бурей, — хочется поцеловать их, наверное, солёные. — Ты смеёшься надо мной? ⠀Хёнджин дёрнул мокрыми ногами и шикнул под нос. Зонтик опять пошатнулся. От попытки своего обладателя подняться. Странный мальчишка. Или у него странные волосы. Или весь Сидней такой странный? Хёнджин вздохнул. А Феликс схватился за его ладонь: — Подожди-подожди, Джинни! ⠀Миленькое и ласковое «Джинни» забралось в самые тернии разума. Оно искреннее и как будто волшебное. Аж тошнило приятными спазмами. Хёнджин подавился блёстками и сахарной ватой. Которую никогда не пробовал. — Я не насмехаюсь, — признался Феликс, не отпуская чужих костяшек, поглаживая их, грея от холода, — посиди со мной, пожалуйста. — С чего мне с тобой сидеть? — Ты ведь хотел посмотреть на море. ⠀И Хёнджин рухнул обратно в песок, держа зонт больше над Феликсом, нежели над собой, вдруг тот растает. А Ликс всё что-то рассказывал про красоты вида, разводил руками и бегал улыбчивым взором туда-сюда, то к морю, то к человеку-морю. — Точно, ты — человек-море! — громко выдал он, взрываясь цветастыми переливами. ⠀Кожа бледная, на ней было видно все игры света и воды. С недоверием глянув на человека-сахар, Хёнджин хмыкнул. И совсем не ожидал, что его висок обдаст пылающим жаром долгого поцелуя. Это Феликс, попробовал на вкус его волосы. — Солёные! — прокричал с радостью и сорвался с берега. ⠀Юнец добежал до кромки воды, смачивая в ней руку, и вернулся обратно. Он юркнул под зонтик Хёнджина и вжался прямо в его плечо, обнимая за спиной сухой ладонью, а мокрую мельком облизнул и хихикнул. Такая же солёная. Ручка зонта почти выскользнула. И упала бы в песок, если бы Феликс не был так близко. Пальцы Хёнджина защемило его костями. Шикнув, он высвободился от Ликса и увёл зонт ему за спину. — Ты зачем целуешься? — обречённо, будто жалость к ангелу. ⠀Глаза Хёнджина потерялись на горизонте. А Феликс потерялся в них, высматривая там отражение туч и капель-дождинок. Карие ленты переливались тенью и уплывали в бездну зрачка, в котором плавал небо. Полосы, прорезающие тьму радужки, как острые края снежинок, узорные и, возможно, хрумкающие, будто сугробы. Его очи — два снежных шарика. Чудесные. Или показалось? Ликс нагляделся и уткнулся носом в его грудь. — Просто целуюсь. ⠀Бушующие потёки вновь ударили по вытянутым ногам. Феликс подцепил голень Хёнджина носком мокрого ботинка и потянул наверх, дальше от воды. Ноги сжались в коленях. Теперь вода до них не доставала. Это тоже такое крохотное «спасение». ⠀Хёнджин раздумывал над простым поцелуем и простым словом «просто». Просто поцеловать — это значит без высоких чувств? Или у этого Ликси такие чувства? Беззаботные? — Я тоже так могу, просто целоваться? — спросил он и наклонился к Феликсу, высматривая его веснушки, съесть хотелось, наверное сладкие. ⠀Сладость заскрипела в горле. Хёнджин не дождался ответа и легонько прикусил мальчика за щёку, слизывая сахарные метки. А Феликс дрогнул и отстранился. Впившиеся серые и тёмные глаза смешались в дымке кислорода. — Зачем ты меня укусил? ⠀Долго-долго Хван молчал. Не мог вообразить себе ничего волшебного. Пытался остановить щебетания своего сердца, что отчаянно перекрикивало шторм. На губах расцветал странный привкус, милый. Заставляющий куда-то ухмыльнуться, думая о том, что Хёнджин дурак. Это нужно запомнить. Этот сахар, этот дождь, этого ребёнка. Этот грёбаный день, когда он впервые признал себя глупцом. — Просто укусил, Ликси, просто, — Хёнджин переложил зонт в другую руку, чтобы просто обнять за плечо и вернуть тёплого человека к своей груди. ⠀Затянувшееся молчание обвило их куполом. Врезающийся в воду ливень, пронзающий до дна, стучал далёким громом. Феликс заёрзал у шеи: — Хочешь зелёный чай? — Хочу... ⠀И Ликс поднялся, утягивая вслед за собой. Повёл к себе, в убежище простых бредовых улыбок и горьких чайных соринок. Жаль, не знал, что вскоре умрёт, но не обратиться в пену, не станет кубиком сахара, смешавшимся с чаинками. И не ощутит любви до своей смерти. Ни соринки этой тупой любви.

***

⠀Эту картинку Феликс украсил атласной ленточкой с вышивкой «воспоминания» и упаковал в голову. Ему бы хотелось, чтобы это правда было воспоминание. Хотелось бы его сберечь и целовать Хёнджина уже не просто, а от чувств, которых тот боялся, как пятна ржавчины на серебре высшей пробы. ⠀Автобус остановился. И Феликс его покинул, оглядываясь по сторонам. Людей совсем мало. Они и не нужны. Небоскрёбов много. Декорации. Яркая красноватая надпись, выложенная светодиодными лентами на высоком здании гласила «ORDINARY». Там темно. Сквозь прозрачные чёрные стены ничего не было видно. ⠀Ликса толкнуло внутрь. От виска к виску проскочил импульс багряного цвета и высота, испуг. Голова заболела. Тошнота и давление. Разбитые куски стекла. Лента, вышитая словом «грядущее». Предчувствие. ⠀На стойке регистрации пустовало. И пахло духами Хёнджина с перечной примесью. «Ты был тут, » — шептал Феликс и он не мог ошибиться. Он прошёл к лестнице. Лампочки светлые, стены серые. Всё скучное. Ботинки, наспех надетые и незавязанные, зашагали по ступенькам, постукивая длинными шнурками, бьющимися о кафель. Дых вновь оборвался. Нужен воздух, а не запах духов, хоть и таких... излюбленных. ⠀Отсчитывая этажи, Ликс задыхался и сжимал пульсирующую голову, что разрывало сиянием и воспоминаниями, порой не своими, а тех, кого Хёнджин потрошил, порой и не воспоминания вовсе, а неким шестым чувством, предсказывающим, что ему стоило остановится. Не идти за своей одержимой любовью. Но ему не было дано оставить своего спасителя, творца и безумца. ⠀Спустя шесть этажей Феликс набрёл на лифт. Медленно вошёл, будто страшась, что из мглы кинется чудовище. А это лишь мелкий паук спускался с потолка по паутинке. Стеклянная стена открывала перед ним вид высоты и спящего города. Лампы на мгновение перегорели. И лифт начал подниматься вверх. Испуганный взгляд мелькал по стенам. Холод раздирал тело на кусочки, проникая к швам Хёнджина, откусывая все нити. ⠀Морские пряди Хвана, зачёсанные назад пальцами, скапливали на себе горячий пот. Волнение разбавлено кричащим пульсом. Звук поднимающегося лифта закрался в уши. Хёнджин плавно шагнул к дверцам и остановился сбоку, прислоняясь спиной к холодной стене. Ему тошно. Кровь разогналась по венам, расплескалась внутри сердца. Нужна доза. Нужен Феликс. ⠀Писк раздался в пустующей комнат. Оттого и эхо заложило слух. Ликс шагнул в комнату с панорамными окнами. И застыл. Страх обнял его своими металлическим лязгающими когтями, страх, что вскоре придёт боль. Уже грядёт. Хёнджин подкрался сзади хищником, выдыхая горячее дыхание к его шеи. — Хочешь быть обычным? — томно шепнул безумный зверь. ⠀Феликс яро ощутил себя зависимым, который сделает всё, что попросят, лишь бы получить дозу. Но очень страшно. ⠀Он пугливо зашагал назад от настинающего Хёнджина. Окно слишком близко за спиной. Вот уже чувствовался лёд. — Ликси, знаешь, что меня больше всего пугает в этой жизни? ⠀Всё ближе и ближе. Феликс остановился. Морозные пальцы тряслись, всё тело дрожало и ныло. — Любовь. И всё это время, пока я воскрешал тебя, мне казалось, что я лишь жалею твою душу... Ты так рано и несправедливо умер. Такой светлый человек от такой кошмарной болезни. ⠀Слова резали изнутри, вскрывая вены. Безумец сжал кулаки и разглядел горькие изумрудные омуты, сияющие от слёз и зелёных гроз. — И я правда стал зависимым. У нас не получается просто целовать друг друга... ⠀Хёнджин был готов разорвать всё вокруг, до самой материи, лишь бы насладиться своим наркотиком до самого последнего вздоха. — Джинни, — слёзы вытекли из покрасневших воспалённых век вместе с этим вырвавшимся милейшим званием, присвоенным убийце, психу и «по-простому» наркоману. — Я тебя люблю, ха, да. Я бы хотел... и дальше вырывать тебя из смертей, не позволять им забирать тебя у меня, хотел. Но наш спектакль закончился, серебро. ⠀Его изнутри оскверняла ржавчина отравляющего признания, которого Хёнджин не желал и отворачивался, глядел в темноту. И оказалось, что это не темнота, а заволочённое чёрной тканью зеркало, отражающее его влюблённую одержимость и Феликса, вгрызающегося в душу своими чувствами. ⠀Ледяной ветер, дышащий в дрожащие тела. Сморагдовый отблеск в молнии, что сочилась из очей с солёными цепочками серебристой паутины. И шёпот поржавевшего сотворения: — Ты так много раз влюблялся в меня, чтобы я тебя сгубил? ⠀Мысли. О телесных швах, о пагубном стремлении к отраве и осквернённом серебре в отсвете изумрудных импульсов. Хёнджин улыбнулся крутящейся в голове каше из крови и поцелуев: — Мне нравится, как ты это делаешь, — вновь шаг и поцелуй в лоб, растаявший на коже огнём, — я ничего не хочу, кроме тебя. ⠀Вибрации внутри Феликса отзывались на каждое его слово болезненными толчками. Что-то ковыляло от желудка к глотке лохмотьями, перерезая мясо. Это что-то до сих пор, ёбаный в рот, несказанное. Оставленное в закаулках мыслей. Феликса выворачивало. Выдохи с мыслями струились, как плюш из порванного мишки. И он отчаянно пытался затолкать вату в себя, красную-красную, кашлял слезами, тоже красными. Наконец отхаркался и заговорил: — Я не хочу быть обычным! Я хочу быть таким, каким ты любишь меня! ⠀Ядовитым. — Потому что я тебя, блять, обожаю! — крик Феликса не дрогнул. ⠀Знал же, что должен был встретить конец и подать руку погибели. И он протянул её сам, Хёнджину. Пальцы соприкоснулись в пламенном жаре и пульсациях электрического тока. — Я больше не волью в тебя новой крови и не пришью вены к плоти... но ты — моё самое блаженное и чарующее сотворение. ⠀Любовь — болезнь, токсин, скверна. Хёнджин вытолкнул Феликса в окно. Всё ещё держа ладонь в воздухе. Он холодный. А Феликс был тёплым, пусть и дрожащим и замёрзшим. Осколки разлетелись в стороны от треснувшего стекла. Слёзы Ликса упали вместе с его телом бриллиантами, хрусталём. ⠀Хёнджин расправил руки крыльями. К несчастию, он такой же бескрылый, как и Феликс. ⠀Тело полностью расслабилось. ⠀Последний вздох. ⠀И Хёнджин полетел вниз. Ветер, давление, лёд. Ночь жуткая и пробирающая, вонзающая свои вилы под кожу, вгоняющая туда снег и онемение. Но в ней всё же витало нечто пылающее огненным электричеством. ⠀Зажмуренные глаза Ликса распахнулись, блеснув кроваво-зелёным. Его окольцевали руками и со всей силой прижали к бешено стучащему сердцу. Феликс бы мог вгрызться в него и выкусить из грудной клетки, как безвольную птицу, но он знал, что оно и без того принадлежало ему. И он принадлежал Хёнджину. Был создан и погублен для него. Погубил его. — Я правда влюблён в тебя, Ликси, — на ухо шепнул творец, роняя бушующую слезу, созданную из моря, сожалений и зацикленности, в атмосферу. ⠀Они растворились друг в друге, отдаваясь финальному аккорду сцены. Асфальт треснул, разливая по себе чёрное пятно. Волны крови вспенились солью. Почти океан, почти такой же прекрасный, как просто сидящие на берегу Хёнджин и Феликс. Сломанные кости, захрустели роговицы. Прекрасные трупы. Разбились. И их никто не сошьёт заново. ⠀В их зависимости даже на миг родилась блаженная эйфория, в их любви даже на мгновение заиграло счастье. Пока они не погибли. ⠀Хван Хёнджин умер в ночь с двадцать девятого на тридцатое ноября от остановки сердца и многочисленных травм, полученных в результате падения с шестнадцатого этажа, в возрасте двадцати двух лет. ⠀Ли Феликс... ⠀А Ли Феликса, умершего в восемнадцать, так и не опознали после тысяч воскрешений, смертей и жизней. А глаза его светили ярчайшим нефритово-кислотным сиянием даже после смерти, горели его удушающей любовью.