Сотворение

⠀От последнего четвёртого укола Феликс свалился на пол, ухватывая Хёнджина за собой. Они распластались по светлому ковру и соеденились вместе, целуя с напором сожалений, жалости и успокоения. ⠀Поцелуи стали такими открытыми и изнемождёнными. Ликс им улыбался, сияя улыбкой. А Хёнджин от них убивался, вглядываясь в искревлённые радостью губы, с неясной тоской. Смотря на Феликса в лаборатории, вечно просыпающегося и обратно засыпающего, он скучал по его жизни. А ныне скучал то ли за травмами, то ли за вскрытием тел, но каждое прикосновение Феликса пронзало его, все поцелуи, принадлежащие Хёнджину приятно ласкали его и изнутри раздирали, слова проникали в голову и повторялись бесконечным эхом. Особенно «Джинни», «счастье» и «ты спас меня, спасибо». Феликс шептал эту фразу, когда спал, под укусами паука. ⠀Он всегда был Хёнджину нужным, необходимым. Стремление к нему возрастало с каждой неудачей. А успех нарушил систему, перемешав все цифры и уравнения. ⠀Valuable. ⠀Это значило «ценный». ⠀Это выжжено на тысячу раз пересаженном сердце Феликса и читаемо только Хёнджином. — Это закончилось? — потревожился Ликс. ⠀И Хёнджин с грустью в глазах чмокнул его в лоб, мельком кивая, с шёпотом «да». Поднявшись с пола, он потянул сопящего ангела в кухню. Взошедшее солнце утра, вечно скрытое серыми тучами, тускло блестело на стенах. К полудню оно всегда укрывалось за пеленой перистых туч, такая дождливая осень, пласка. Хёнджин заварил чай, зелёный, успокаивающий. Его любимый цвет, похожий совсем немного на глаза Феликса, но совсем не такой яркий. Не такой ядовитый. ⠀Он поставил кружки на стол и затерялся в холодильнике. Они мало ели. Там только вчерашний рис и два яблока — красное и салатовое. Хёнджин стащил с полки фрукты. Его пляшущий и перескакивающих туда-сюда взгляд насквозь рассёк их. Или сам покров жизни, незримый купол. — Красное слаще, — протянул он яркий плод Ликсу. ⠀Тот вонзил зубы в сочную мякоть, стёкшую с губ пенистой каплей. Сладость расцвела за щеками. Это вкусно, в любой пасмурный день, в любое оранжевое утро и смоляную ночь. Хёнджин отдал ему самое вкусное, оставив себе кислоту. Дымистые потоки из кружек улетали. Грызущий Феликс всё пытался поймать их, удержать в ладони, но обжигался и фыркал, обидчиво поглядывая на гладь чая. ⠀Похоже, он застрял в том возрасте, в котором умер. Неповзрослевший ребёнок. ⠀Хёнджин усмехнулся. Живот его проныл от голода. Пусто. Он хлопнул дверцей. Зеленоватое яблоко надкусилось. Разлившееся по горлу послевкусие отдало чем-то химическим, горьковатым. Может быть, воск. Или назойливые мысли, подступившие только сейчас к мозгу учёного, безумца, животного? ⠀«Стоило ли возвращать его?» — Хёнджин отвертелся от вопроса, думая, что на него и не стоило отвечать, ведь это будет однозначное «да», но страх и сомнения вбили в виски тяжёлые железные болты. «Чего я хотел от него?» — внутри совсем не было никаких чувств, поддающихся его разуму, они все своевольно жрали душу, выворачивали наизнанку кожу и надевал обратно кровоточащими полотнами, царапали гвоздями и били молотками. «Это же Ликс, и он рядом со мной,» — думы не успокаивали, — «безнадёга...». ⠀С громким хрустом яблоко переломилось пополам, роняя тени-семечки на стол. Хёнджин проглотил всю кружку чая разом и, вздохнув, поднялся. Застыл, опираясь на стол сжатыми кулаками. Обеспокоенные волшебные глаза напротив захлопали и замигали. «А он нужен был мне?». Хёнджин не признавал в себе любовь. Хёнджин считал её болезнью. Хёнджин захворал. — Мне нужно съездить в лабораторию, Феликс, побудешь один? ⠀Зря он посмотрел в чарующие радужки так пристально. Утонул и захлебнулся. Те лишь сверкнули залежами нефрита. — Ладно, Джинни, — по-обычному нежно прошептал Ликс. ⠀И Хван сорвался. Ушёл в коридор, накинул кожаный плащ и звякнул ключом в замке. Убежал от своих сердечных переживаний. А ему ведь предрекали, что он зависим. Никогда не курил, не пил, не принимал запрещённого. Хван Хёнджин, который травил себя иначе. Пал жертвой влюблённого Ли Феликса, не видящего вокруг никого, кроме него, не способного привязаться ни к кому, кроме своего творца, и душащего, убивающего рассудок. Любящего. ⠀Evil. ⠀«Губительный». ⠀Феликс не помнил других людей из своей жизни, у него не было ничего, кроме стен лаборатории, скучно-минималистичной квартиры и Хёнджина, который проявлял к нему заботу и ответную привязанность. Он же спас его. ⠀Не успел что-то сказать Ликсу при жизни? И что это, если не признание в самых светлых и чистых чувствах грязного человека? ⠀Феликс не успел что-то услышать, ощутить, поведать? ⠀Хёнджин выдавил газ. Все дороги такие же одинаковые, как и стены лаборатории. Везде одни и те же светофоры, вечно заслонённое солнце и трещины в асфальте. Было муторно. И привычно. Смиренно тяготило. Давнее увязанное с душой ощущение, психоделическое, но угрюмо обычное и скучное. ⠀Феликс был создан, чтобы полюбить. Успеть и забыться в этом. ⠀Вот она, главная ошибка, крах и провал Хёнджина. ⠀Ведь Хёнджин не был создан любить, он был рождён, как человек, со своим телом, своими костями, кровью. ⠀Он свернул в пустой двор к двухэтажному вытянутому змеёй строению. Шёл к двери, наступая на разбросаные жестяные банки и сухие листья, рассыпающиеся прахом его вменяемости. Вспоминал: Феликс умер четыре года назад, от рака лёгких. Тогда он заменил его лёгкие на донорские. Он снова умер от заражения крови. Хёнджин перешил его вены и перелил донорскую кровь. Отказали обе почки и печень. Он вложил в него другие органы, вырезанные из добровольцев-жертв. Опять что-то пошло не так, как должно было. И он впервые насильно забрал чью-то жизнь вместе с кишечником. Собрал новые кости. Пересадил мозг сложнейшей операцией. Сконструировал новую кожу. И всё постоянно сменялось. Никогда не трогал он только глаза и сердце. ⠀Наконец Феликс сумел выжить. И теперь дышал полной грудью, чувствовал касания, имел сознание, желания и эмоции. Но из прошлой жизни до своей новой сборки и перенастройки помнил только обрывки из видений. ⠀Хёнджин отворил тяжёлую дверь ржавым ключом. Вошёл внутрь и потащил своё напряжённое тело по бескрайнему коридору к операционной. Вновь пробудил нитки, хранящие мысли гирляндами и потянул за них, в прошлое: они познакомились в Австралии, куда Хван приезжал посмотреть на море, на красивое и завораживающее. И там он нашёл нечто краше, на самом берегу у кромки пенистой воды — Феликса. Феликса, что на протяжении года был его, полностью его. Хёнджин обнимал, целовал, спал с ним, но никогда не говорил о своей любви. И Ликс молчал, словно дожидался. Их истории не суждено было закончиться смертью в один день под лепестками красных роз. Ведь Хёнджин никогда не хотел романтично любить, его разум слишком холоден для этого. ⠀Он узнал болезни, настигшей своего Феликса. Стало жалко. Жалость. И не больше. Но она не растопила, а спалила его здравомыслее нахрен, расплавила и уничтожила. Хёнджин никогда не хотел признавать себе, что он любил. ⠀«Феликс любит меня. Любил ещё тогда. Он на другое не способен. Я сотворил его...» — Хёнджин обернулся на тихо ползающих паучков, пожирающих мотыльков, а их самих уже съели поселившиеся в этом месте змеи, раньше их здесь не было, — «...сотворил его таким. И умрёт он влюблённым в меня». Нет, Хёнджин не хотел. Но влюблялся сам, раз за разом воскрешая, прикасаясь, и, оскверняя собой. ⠀Металл шумно загремел. Стук ботинок оборвался в тёмной комнате с как обычно горящей белой-белой лампой-луной над хирургическим столом. А на нём сидел человек, крутящий в руке кусочки ваты, протирающий чью-то кровь с пустого стола. Свою собственную. С разрезанного заново шрама на щеке. — Ким? — тишь уступила зловещему и дьявольскому гласу. ⠀Сынмин встрепетнулся от проникшего внутрь баса и медленно спустился с холодного железа, которым отдавал привкус его лица. Вата осталась на красной луже. — Здравствуйте, Хван, с чего вы сюда явились? — спокойно спросил он. — А ты почему тут крутиться? — сердцебиение, есть ли оно у чудовищ... у Хёнджина это как тикание бомбы, вот-вот вспыхнет. — Вы не запрещали посещать это место после успеха эксперимента. ⠀По-уродски улыбающаяся гримаса Сынмина раскалила в теле ярость. Ярость, что, как кровососущий паразит въелась в каждый миллиметр кружева кожи. Родинка-звёздочка проползла вверх к ресницам, окрасилась синим цветом в узорной тени ресниц. Гнев. Хван пугающе низко оборвал тишину, вырезая у неё все органы, и, срывая кожу с артериями: — И то верно. ⠀Гневающий Сынмин прошёлся вокруг стола, поглядывая на гневного Хёнджина. Он насвистывал какую-то мелодию и легко пошатывался. — О зависимости, господин Хван... ⠀Царапины на ладонях от острых месяцев ногтей зардели и опухли. Хёнджин резко сжал ворот рубашки Кима. И если бы это было возможно, на ткани бы остался крупный яркий бутон набухшего синяка. — Даже не смей! — выстрелил мужчина. — Я попробовал героин, — взорвал в ответ Сынмин, — знаете, я, похоже, теперь больше вас понимаю. ⠀Виски разбавляли кока-колой, чтобы не слишком перчило и жгло. А злобу разбавили удивлением. Шок, смешанный с жестокость. Не виски с колой. Виски с водкой. Хёнджин отпустил наркомана. Состояние, похожее на полусон, охватило того с ног до ранок на венах, выглядывающих из-под закатанных рукавов. Врачам и учёным проще. Они знали, как держать шприц и куда его вонзать, лучше, чем кто-либо другой. А зверям ещё лучше. Они могут упустить свою совесть и отдаться самоизувечению. — Меня не было всего четыре дня, — насмехаясь, шепнул Хёнджин, будто бы в маленькое мутное зеркало, висящее вдали на стене, — а ты уже скололся... — Хах, мне кажется, что все наркоманы, — запнулся, присел на стол, скула красилась, — просто хотят сдохнуть, да? Вы же тоже хотите? ⠀Хёнджин сел рядом, сгребая в руки все острые инструменты. Его шторм нарастал, заставляя пылинки в ещё четыре дня назад чистом, как слёзы, воздухе трепещать и пугаться его темнеющего взора. ⠀Австралийское море бушевало. Хёнджин запутался в себе, не в силах распутать алые нити. А потому любовь и губительна. Ведь она и есть зависимость. ⠀Она так осторожна брела за спиной из темноты. Заставляла творить жестокость. Побуждала изнывать в попытках нарушить главный закон природы — всё живое смертно. Абсолютная истина, которую Хёнджин расшатал и вырвал, как болящий зуб, скрошил и утопил в солёной воде. ⠀Он не хотел признаваться. Не хотел сковывать себя этим чувством. Не хотел сгорать от пламени Феликса. — Не неси этот бред, отоспись. ⠀Поднялся, почти дошёл до двери. И в шаге его остановил громкий вскрик. — Просто хочешь сдохнуть и не мучиться от грехов! Они всё равно тебя настигнут, монстр! — ликовал Сынмин, зная, что и он умрёт, и спокойно сгорит в аду. ⠀Снова истощение. Заполненное не Ликсом, не рефлексией, вовсю кричащей «да, Хван, чёрт дери тебя, Хёнджин, ты одержим, ты любишь его!», а злостью. Холодный белый заблестел на пепельно-голубом. Растрёпанные волосы дёрнувшегося Хёнджина. И его взгляд исподлобья. Он развернулся, готовясь броситься на Сынмина. — Убийца! Ты никогда не сможешь полюбить по-человечески! ⠀Правда не сможет. Не умеет. ⠀Хван приблизился. И разом воткнул гору острых ножей в сердцевину дрожащего Кима. Тишина пела и праздновала. Грозные глаза резали красное лицо пополам, по уже намеченной линии шрама на сукле, который Сынмин перерезал, дабы ощутить хоть что-то под куполом прихода. Из его рта хлынула кровь с судорожным харканием. ⠀Тушка упала на пол, захлёбываясь, и, тресясь в диких конвульсиях. Широко раскрытые мутные радужки изливались слезами. Капилляры лопались, вытекая из глотки вместе с бордовыми волнами, вместе с белой пеной и рвотой. ⠀Отвратительная картина. И её творец не восторгался ею. Хёнджин шагнул назад, не сводя глаз с подыхающего человека. Он застыл ледяной глыбой. Всё пытался понять, как же ему так полюбить, чтобы побыстрее оказаться на месте Сынмина. ⠀Понял — слишком сильно и зацикленно. Только так он и умел. Он крайний раз усменулся отсохшему трупу в луже своих отходов. Зловещая клыкастая улыбка растворилась в коридорах. Катакомбах, скрывающих и смерть, и зверства, и всё нечеловеческое. ⠀Хёнджин покинул это место, навсегда. Больше не вернётся. Кажется, здесь он хотел найти ответ. Кажется, нашёл. Выскочил на улицу. Кажется, сверкнул молниями прозрения. И, кажется, зелёными. Он плюхнулся на сидение машины и включил кондиционер, мощно обдувающий лицо от испарин пота и мешающих бирюзовых волосинок с отросшими корнями. Скорость нарастала. Феликс ожил в голове. Он смеяялся, улыбался, влюбляясь и влюбляя всё дальше. Он правда должен был умереть. И Хёнджину не стоило возвращать его к этой бренной жизни. ⠀Может, он хотя бы остался в своём уме и не спятил в своей привязанности. А всё же это психотропное вещество прекрасно. В гортани Хёнджина расцветали фиалки, истекали пастельным цветом по горлу вниз, разрисовывали вдохновенным картинами авторства Феликса. У него выходило красивее, нежели у Хвана. ⠀Neat. ⠀Он же «искусный». Как сентиментальное умерщвление, поданное Ликсом его белесыми ручками. ⠀Хёнджина душили потоки сокровенного, сокрытое в самых далёких дебрей духа. Пасмурные тучи, расплывающиеся перед чувствами. Тормоза скрипнули, останавливаясь у подъезда и он вынул ключ из замка зажигания. С бурей ворвался в лестничную клетку и выдрал кнопку вызова лифта. Поднятие по этажам осталось в пелене тумана. Стук в дверь квартиры. И такое милое лицо Феликса, роняющее сдавленное «здравствуй». Хёнджин налетел на него с губящим поцелуем, выявляющим все недостатки любви Ликса. Она для Хвана и была одним огромным недостатком. Числом, что не вписалось в жизненный пример и помешало решить его острым ледяным умом. Придётся пылать. ⠀Феликс затащил Хёнджина в квартиру. Губы не размыкались, громко чмокали. Ласка оборвалась с усмешкой Хвана, выдыхающей в рот. Не стоило целоваться и цепляться друг за друга. Это битва, ведущая в забвение. Не умеющее ничего другого создание. И его творец, позволяющий своему плоду самое запретное. Медленно отпрянув, Хёнджин устало, но азартно дал Феликсу власть над собой. Тот осторожно прижал его к стене, укладываясь на шею. ⠀Стояли бы так ещё долго. Если бы солнце заката не поцарапало изумрудную радужку. Феликсу не нравился яркий свет ещё с момента своего сотворения. Он больно резал по роговицам, рвал склеры и ослеплял слизистые. Не нравилась боль. — Какая погода тебе нравится, Джинни? — спросил он, прячась моргающими слезящимися веками под чужой плащ. — Когда вот-вот мир разразится дождём. Перед самой бурей ливня. ⠀Ливень не разил уже давно. Феликс скрёбся на коже под золотистой полосой сияния. «Он — серебро» — с этими мыслями Хёнджин вяло утянул его в спальню и скрыл свет шторами-занавесами. Ангел, вылитый из драгоценного металла, как жизнь из мучений, мешкался на кровати, комкал пальцами футболку. Будто хотел сказать, произнести нечто важное, что неприменно заползёт пауком в голову Хёнджина и зальёт всё своими токсинами, что засохли на губах после поцелуев и проникли в грудь. ⠀Если Хёнджину нравился дождь, Феликс бы стал им. Если бы ему было холодно, он бы обратился в греющие лучи. Если б он попросил, Феликс бы умер ещё тысячу раз и вернулся к нему. Но зачем о таком просить, когда они рядом, и могут наслаждаться и гложится друг другом? ⠀Просто Феликс тоже висел на этом наркотике. ⠀Как бумажная птица, висящая на потолке. Сложенный из обрыва журавль, привязанный к лампе леской. И Хёнджин резал её, чтобы бескрылое нечто падало прямо к нему. ⠀Он безвозвратно утерян в своих одержимостях, в веществах, вбрасываемых в кровь. Не хотелось отдаваться любви, такой, какая она у обычных людей. Хотелось уничтожить себя своей «необычной» любовью, в которой от любви лишь тяга. Тяга, сковывающая шею удавкой. ⠀Oddinary. ⠀В переводе тот самый «необычный», Феликс, любящий каждой веснушкой и каждой фиброй души. И «необычный» по-просту псих, в квинтэссенции своей личности, деградирующий, спектр его потребностей давным давно сведён лишь к одному Ликсу. Необычно глупо, правда? ⠀Хёнджин присел рядом с Феликсом и взял его ладони в свои, разглядывая извилистость линий. Он водил кончиками пальцев по ложбинкам, словно гадая, что их ждёт, таких безнадёжных. А Ликс ронял за его ухо мелкие улыбки и вдыхал аромат парфюма. Этот запах — очередной наркотик. В их истории слишком много лекарств и препаратов, и дохрена запрещённых веществ. От одного до другого — один шприц. А запретное такое сладкое. И лапы жизни, её гремучие языки и липкие хвосты порой вынуждали попробовать, склоняя на сторону тьмы и порока. ⠀Шорох одеял и вот Хёнджин уже обнимал дремлющего Феликса, напевая колыбельную. Заря ушла, разлив по небосводу чёрные цвета. Тепло распространялось в венах, ведя вальс с никчёмной трагичностью, подступающей к горлу. Хёнджин решил, предопределил всё для них обоих. ⠀В театре засветили огни. Завершающие акты приближались. Ружьё на стене, прежде молчащее, было готово неумолимо выстрелить в висок и рассечь несоображающий мозг. Бриз волн, шумное море Сиднея слышалось как-то слишком близко. Пора бы застрелить шоу, чтобы не продолжалось. ⠀Хёнджин навис над спящим телом. Дотянулся до полки с тарантулом и, украдкой пробираясь сквозь тьму, дошёл до подоконника. Форточка была плотно закрыта. В уголке окна гости еле заметный запотевший узор. Он стёр рисунок рукой и настежь распахнул окно. Лёгкий мороз обдал щёки розоватым. Хёнджин выбросил террариум в окно. Паук разбился, растекаясь кислотным пятном по асфальту. ⠀Вернувшись к мирному горящему воображаемым серебром чуду, Хван с жалостью провёл глазами по всему его телу, приспуская одеяло на бёдра. Перестал двигаться на минуту, окоченел. Слишком жалко. ⠀Manic. ⠀Феликс маниакален, как и он. От разума во всех их деяниях целое ничего. ⠀Грёзы рассеивались. Хёнджин плавно задёргал по тёплому плечу. Пробудил ото сна. И, приложив палец к губам, тихо шикнул. Ликса захватила поздняя мгла и шлейф волнения. Судорожное сердце стучало по рёбрам, ломая их. Хёнджин выпрямился. Без света, окружающего его хоть какими-то тусклыми потоками, он казался принцем сумерек. Жутко прекрасен. ⠀В ладонь его легла белая бумажная карточка, что он с рассеянным взглядом даровал своему сотворению. И шагнул назад. Всё тело разрядило электричеством. Хван зашевелил пальцами, зазывая ими идти в след за ним. ⠀Феликс ценный, губительный, искусный, необычный и маниакальный. Хёнджин выкладывал все эти слова в одно целое. Получилось venom — «яд», отравляющий их обоих. ⠀Не дождавшись ответа на свой жест, он ушёл из квартиры. До конца очнувшись, Ликс последовал за ним. Не мог по-другому. Двери лифта закрылись прямо перед его нефритовыми омутами. Лестница. Рваное дыхание. ⠀Холод улицы расцарапал до кусачих блошек, разбегающихся по коже. Мигнули фары машины, что уезжала в пустошь. Горечь подступила к глазам и глотке. Как же так? Неужели Хёнджин его бросил? ⠀После всего?