A Slow Knife

Он не может ей даже отлизать. У Бейна умелые пальцы, и в ту первую ночь, когда Талия забралась к нему в постель — потихоньку, конечно, ее отец не должен был догадаться — он позволил ей тереться о свои бедра и целовать маску, трахал ее пальцами, ласкал клитор и даже придавил к кровати, имитируя акт, пока давление его изуродованного члена и мошонки на ее полное здоровое лоно не довело ее до оргазма. Она вскрикнула и сжалась на его пальцах. Он не позволяет ей уходить неудовлетворенной. Но даже когда он вставляет в нее три пальца, когда его рука становится мокрой по запястье, маска пропускает лишь слабый отголосок ее запаха; остатки языка натыкаются на насилующую рот хирургическую сталь. Он отчаянно жаждет попробовать ее на вкус и знает, что никогда не сможет. Эта фантазия мучает его чаще всего, она — предел его мечтаний, его порушенной сексуальности. Бейн не смеет думать о том, чего еще ему никогда не испытать. Он спал с несколькими женщинами раньше, до ямы, но тогда ему было девятнадцать, он был глуп и наивен, и с тех пор прошло столько времени, что сейчас он вспоминает об этом только в редких снах, ложных воспоминаниях о том, как вбивается в Талию, не отпуская ее до тех пор, пока не кончит, и оргазм (кажется ему во сне) в миллионы раз ярче той жалкой дрочки, которой Бейн довольствовался в яме. Поэтому когда Талия кончает под ним, насаженная на ловкие крепкие пальцы, упираясь ногами в его бедра, Бейн решает, что ее удовольствие — достаточная замена его отчаянному желанию. Она уходит — как всегда, поцеловав на прощание участок лица, не заточенный под маской, как всегда, с сожалением и виной в глазах — и он лежит с открытыми глазами и водит ладонями по собственному телу, от тазовых костей до сосков, по тяжелым струнам мышц там, где раньше выпирали ребра, и думает, что с радостью обменял бы всю свою нынешнюю жизнь под крылом могущественной и богатой Лиги на несколько лишних дюймов плоти. От Талии не укрывается его несчастье, и уж в чем-чем, а в изобретательности ей не отказать, поэтому однажды ночью она заявляется с ворохом кожи и металла, и Бейн не сразу понимает, что это. Сделанный из дерева двусторонний фаллос, меньше, чем был когда-то у него, обернутый в мягкую кожу — кажется, Бейн видел у нее такие перчатки — крепящийся к сети кожаных полос, которые она пристраивает на себя, все время глядя на него, оценивая его реакцию. Она сошла с ума. Но это Талия, и он живет лишь для того, чтобы она была счастлива, поэтому он позволяет растягивать себя (Талия так осторожна, у нее такие тонкие и ловкие пальцы, что первый он не чувствует вовсе), пока мышцы не расслабляются, пока не решает, что, может быть, когда-нибудь научится получать от этого удовольствие. Сейчас это лишь вторжение в тело, почти насилие, и только мысли о Талии, о ее нежной чувствительной плоти, трущейся о кожу, держат его на плаву, когда она устраивается меж его разведенных колен и проникает внутрь. Ожидания оправдываются: это больно. Внутри жжет, и, когда Талия отодвигается (медленно, осторожно, по-прежнему ловя каждый его вздох, но как может он показать ей что-то, кроме бесконечного доверия?), его заполняет ощущение глубокой неправильности происходящего, и он изгибается, невольно отодвигаясь. Следующий толчок хуже, страннее, заполняет его целиком, растягивает, раскрывает, и Бейн ахает в металл маски, стоит Талии снова выйти, думая, что вряд ли сможет терпеть достаточно долго, думая, что, наверное, этим наслаждаться может тоже только полноценный человек. А потом она подхватывает его под ягодицы, приподнимает и меняет угол, направляя член к пупку, и задевает что-то внутри. У Бейна темнеет в глазах. Он зажмуривается, чувствует, как распахивается покореженный рот, как кровь бежит по венам, стремясь к низу живота, но не слышит ни звука, даже если стонет, за шумом крови в ушах. Талия улыбается, мрачно, жутковато, и снова проезжается по этому же месту, и Бейн забывает про все на свете. — Быстрее, — командует он, не в силах поверить, как быстро отсутствие внутри ее члена превратилось из облегчения в пытку. — Боже, быстрее. Но Талия не слушается: она нашла свою цель, ее движения остаются медленными и мощными, и, приспособившись, она проходится по нужной точке при каждом толчке. Это невыносимо, это совершенно ново; Бейна трясет, он стонет, и рычит, и выгибается, пытаясь расставить ноги шире, взять больше. Он сходит с ума от желания, когда понимает, что жидкость на его бедрах — не масло, а ее собственная влага, вытянутая из лона искусственным членом и с каждым движением она размазывается по его коже. Лицо Талии пылает, глаза темны, рот слегка приоткрыт; сейчас, когда она трахает его размеренными движениями, когда смотрит, как у него перехватывает дыхание, как дергаются его бедра, она, кажется, возбуждена куда больше, чем он мог добиться от нее раньше, насадив на пальцы и лаская клитор. К тому времени, как ему в голову приходит мысль «зачем все это, какой смысл возиться со мной», Бейна уносит так далеко, что ему плевать, кончит ли он или это будет продолжаться вечно. Ему просто хочется еще, всего, что она может дать; даже до ямы, до избиения и мужчин с грубыми каменными ножами, он ни разу не испытывал ничего подобного, ни разу его тело не тонуло под волнами настолько пронизывающих и противоречивых ощущений. Удовольствие не копится в одной точке, яйца не подтягиваются, готовясь излиться, член не твердеет и не наливается кровью в приближении оргазма — Бейн словно омыт им весь. По коже будто пустили ток, Бейн пробегается языком по маске, просто чтобы попробовать, каково это, когда твоя кожа превращается в жидкое пламя. И вот теперь, когда у него не осталось сил на стоны, когда он может лишь хватать ртом воздух, когда все его тело дрожит под ее напором, вот теперь Талия ускоряется. Толчки становятся резкими и грубыми, задница горит огнем, но Бейну плевать. Член внутри, кажется, пронзает насквозь, доставая до диафрагмы, но с каждым ее движением, с каждым шлепком о ягодицы (его колени задраны и разведены до предела, ступни упираются в кровать) она достает до этого места, и Бейн близко, так близко... Он не выплескивается горячей струей на живот. Его просто накрывает с головой чистым, почти не переносимым наслаждением, словно где-то что-то сжалось внутри и не дает излиться, и этому нет конца, и Бейн содрогается, изгибаясь, давя пятками в матрас, стискивая руки Талии так, что у нее наверняка останутся синяки. Головка фальшивого члена упирается ему прямо в эту волшебную точку, и всякий раз, когда его бедра дергаются, она ездит по ней взад-вперед, выдаивая его чуть ли не до смерти. У него никогда в жизни не было подобного оргазма, и, если вот таким он и должен быть, можно сказать, что раньше он не кончал вовсе. Задница ноет; Бейн горит. Весь мир сузился до острого наслаждения, Талии и ее члена, вогнанного ему в задницу. Придя в себя, он понимает, что она тоже достигла разрядки, подстегиваемая его удовольствием; он поражен и слегка пристыжен — ему в голову не могло прийти, что из его удовольствия Талия получает столько же, сколько он из ее. Она устраивается рядом, так и не сняв пояса с членом, и Бейн думает, что все, что он потерял, ничто в сравнении с этим моментом и что ради нее он готов уничтожить весь мир. Им не удастся прятаться вечно, но теперь Бейн не боится, что их раскроют. Он — полноценный человек, и, если ему суждена смерть, он встретит ее с радостью, лишь бы только Талия была рядом.