Patience pays off

      Она не могла поверить, что допустила такую ошибку. Холодная расчётливость никогда не подводила её. И не должна была с точки зрения здравого смысла.       Она лучше ладила с буквами, чем с людьми, поэтому научила себя читать их. Некоторые из людей открывались сами, но суждения о тех, кто не показывал себя сам, она могла выдвинуть по обложке. Но впервые всё изменилось, и она решила довериться. Позволила себе самой заглянуть за распахнутую дверь. И открыть себя в ответ.       Чёрный ворон пролетел над лесами, окружавшими Невермор. Уэнсдей тихо вздохнула, провожая его взглядом с балкона своей комнаты. Стоило ей впервые открыться кому-то, ей словно по локоть откусили руку. Жаль, что только в переносном смысле.       Теперь, когда всё закончилось, она могла подумать об этом. Тайлера отправили в заключение. Шериф уехал из города, и никто не знал, куда, и вернётся ли он. Школа была открыта ещё несколько дней, занятия были отменены, но ученикам дали несколько дней на сборы и прощание.       Уэнсдей ненавидела прощания.       Солнце начало заходить за деревья, и сгустились сумерки. Возможно, скоро вернётся Инид. Или нет. Она тратит много времени в комнате Аякса. Слишком много. Уэнсдей никогда не позволила бы себе тратить столько времени без пользы.       — Возьми себя в руки, — сказала она Вещь, который поникше застыл на перилах. — Вероятность того, что ты окажешься здесь осенью, никогда не будет нулевой.       Вещь дёргнул пыльными пальцами, что-то быстро объясняя.       — Перестань, из нас двоих скучать по Инид будешь только ты, — ответила Уэнсдей, разворачиваясь к окну и растворяясь в полумраке. — Давай поиграем.       Она достала виолончель. Она всегда делает это, когда нужно опустошить голову от бесполезных мыслей. Или когда нужно подумать. В любом случае, ей станет легче, что бы её не тяготило.       Звуки резкие, но мелодичные. Они пронзают вечернюю тишину и переплетаются с ней. Струны прыгают и извиваются под её пальцами. Эти звуки — она сама. Она — эта мелодия. Она слышит эти звуки, она их и создаёт. Ей внезапно хочется жить. И ей не страшно столкнуться с вечностью.       Вещь перевернул последнюю страницу, движения стали более резкими. Она вкладывает в мелодию всё, что чувствует, пусть она и не знает, как назвать свои ощущения. Это и не важно. Сейчас имеет значение лишь то, во что они выливаются, наполняя всё вокруг.       Последний аккорд разлился раскалённым металлом. Уэнсдей обнаружила, что её глаза закрыты, и подняла веки, замечая, что небо стало ещё темнее. Она опустила глава вниз, туда, где виден двор Невермора, и обнаружила, что за ней наблюдают. На мгновение сердце в панике пропустило удар, но наблюдатель ей знаком. Снизу на неё смотрел Ксавьер.       Отведя взгляд, Уэнсдей встала со стула. Нужно было убрать виолончель и поскорее пойти в комнату. Может, она успеет написать несколько страниц романа до того, как Инид вернётся после вечернего свидания.       Оставив виолончель в углу, она замерла посередине комнаты, сощурив глаза. Нет. она не должна находиться сейчас здесь.       — Вещь, оставайся в комнате. Если придёт Инид, скажи ей, что я совершаю ритуальный променад.       Она накинула пальто и быстрым шагом пошла по тёмным коридорам. Было около девяти вечера, до отбоя оставался от силы час, и мало кто нарушал спокойствие в жилой части замка.       Ветер ударил в лицо, и Уэнсдей, поправив чёлку, направилась к тому месту, где ещё несколько минут назад видела Ксавьера. Он бы не успел уйти далеко.       Он стоял прямо там же, с усмешкой глядя на неё сверху вниз.       — Соскучилась, Аддамс? — спросил он.       — Побереги остроту до дуэлей, — отмахнулась она, останавливаясь напротив.       — Кажется, ты не совсем в том положении, чтобы разбрасываться любезностями.       — Ты выше того, чтобы в них нуждаться.       Они замолчали, и Уэнсдей отвела взгляд. Она редко извинялась раньше. Обычно люди извиняются по любой мелочи, чаще всего из вежливости. А вежливость необходима, чтобы общество видело тебя в хорошем свете. Уэнсдей предпочла бы, чтобы её не видели вовсе.       — Я хотела извиниться, — наконец, она подняла на него глаза. — Я приношу извинения за то, что позволила манипулировать собой и наложить на тебя ложные обвинения. Я бы не допустила этой ошибки, если бы была внимательнее.       Она успела дёрнуть плечом, чтобы уйти, но мягкий голос останавливает её.       — Куда ты? Разве не хочешь услышать мой ответ?       — Ответ на извинения нужен только тем, кто хочет быть прощён, — сразу же ответила она, замирая в полоборота. — Мне хватает того, что я поставила тебя в известность.       — Уверена, что нам больше не о чём говорить? То, что ты спасла мне жизнь той ночью… Не думала, что я захочу тебя поблагодарить?       При упоминании раны ключицу кольнуло, и Уэнсдей поморщилась.       — Считай, это старая привычка, — ответила она.       Ксавьер улыбнулся. Уэнсдей всё ещё смотрела в его глаза, не понимая, что же его так веселит.       — С тобой точно всё хорошо? Люди редко сходят с ума в камерах за такой короткий срок, — колко подметила она.       — Ты права, наверное, я сумасшедший, раз всё ещё здесь, стою под твоими окнами, — заговорил он. — Знаешь, там, в камере, я наговорил тебе кучу гадостей, хотя сам в них и не верил. На самом деле поначалу я не верил во все твои рассказы про монстров и убийства, пока мне самому не начало мерещиться то же самое. Это было довольно… лицемерно. Я правда наговорил глупостей.       Если одни сами читали себя тебе вслух, а других приходилось долго изучать, то Ксавьер просто отражал на себе то, что было в нём в данный момент. Теперь Уэнсдей смогла это разгадать: он не преувеличивал свои эмоции, как Инид, не пытался их упрятать, как Аякс, и не имитировал их, как Тайлер. Он не боялся их, но и не старался контролировать. Он просто выпускал их, и хаотично, и закономерно. Словно водная гладь, которая отражает на поверхности движения ветра. Словно её музыка, которая выражала все её мысли.       Уэнсдей тряхнула головой. Ей было сложно довериться людям. Особенно после того, чем закончилась её первая попытка.       — Я манипулировала тобой. И выжимала информацию, проникая в твоё личное пространство. Я позвала тебя на бал только чтобы оправдать своё присутствие в твоей студии. Я подставила тебя, думая, что ты Хайд. Я пришла к твоей камере в первую очередь чтобы узнать новую информацию, а не спасти. У тебя были причины сказать всё то, что ты сказал.       — Ты слишком всё усложняешь, Аддамс, — Ксавьер провёл рукой по падающим на лоб волосам, убирая их назад. — Ты делала это, чтобы спасти всех нас.       — Или просто чтобы удовлетворить свой интерес, — прошептала она в сторону, отводя взгляд. Преданность Ксавьера раздражала её. Эта преданность была против его интересов, она была совершенно иррациональна.       — В любом случае, теперь, когда мы спасли друг друга, это имеет мало значения, — сказал он, опуская руку в широкий карман школьного пиджака. Когда он вытащил руку, на ладони лежала небольшая чёрная коробка, обвязанная чёрной лентой.       — Это подарок за то, что во второй раз спасла мне жизнь, — тихо сказал он, передавая коробку в её руки. — Добро пожаловать в двадцать первый век, Уэнсдей.       Уэнсдей открыла коробку, обнаруживая внутри телефон, на чёрном экране которого отражалось её лицо. Оно было растерянное, и собственный взгляд показался Уэнсдей до жути благодарным.       — Мой номер уже забит, — добавил Ксавьер, изучая её реакцию.       — Ты же не думаешь, что я позвоню тебе? — спросила Уэнсдей, убирая чёрную коробку в карман пальто.       — О, конечно нет, — наигранно сощурившись, ответил он.       — Спасибо, — выдавила из себя Уэнсдей. — За подарок.       — Поверить не могу, что ты его приняла. Могу я принимать это за зелёный сигнал?       — Твоя настойчивать иррациональна.       Небо полностью почернело, в воздухе запахло влажной гнилой листвой. Сверху упала одна капля. И ещё две.       — Нужно возвращаться в школу, — сказала Уэнсдей, собраясь развернуться.       — Уже комендантский час, нас определённо поймают, — поморщился Ксавье. — Переждём у меня.       Стянув с себя пиджак, он побежал рядом с Уэнсдей, держа его над их головами. Уэнсдей подумала, что, наверное, подобная сцена должна быть в каждой второй романтической драме, которые каждый вечер смотрит Инид.       Студия Ксавьера выглядела уютнее, чем в последний раз, когда они в ней были. Рисунки Хайда больше не висели на стене, на их месте были другие, не рождённые ночными кошмарами Ксавьера. Среди многих из них была Уэнсдей. За виолончелью. На каноэ в нелепом костюме кошки. Во дворе школы с мечом в руке.       Ксавьер заметил её взгляд.       — Я часто рисую тебя. Твои черты очень… интересны. Мгновения, когда я вижу тебя настоящую, я могу растянуть на холстах. Я могу снять их, если ты против.       Уэнсдей резко подняла на него глаза.       — Что? Нет, не стоит этого делать. Меня не заботит, кто меня рисует.       Ксавьер опустил глаза, не зная, можно ли считать ответ девушки положительным.       Дождь упрямо стучал по хлипкой крыше сарая, напоминая о том, почему они оказались в этом месте вдвоём. Уэнсдей неспеша ходила вдоль стен, внимательно рассматривая каждый холст. Одно радовало Ксавьера — она точно не стала бы этого делать, если бы ей не было интересно.       — У тебя лёгкая рука, — внезапно сказала она, когда обошла комнату по кругу. — Но такие картины редко бывают в галлереях. Ты словно отражаешь в них лишь то, что хочешь увидеть, лишь суть. Не больше, не меньше.       — Я заканчиваю, когда вижу их законченными. Физически не могу себя заставить просидеть дольше над картиной, в которой уже всё вижу, — задумавшись, ответил Ксавьер. — Тебе нравится?       — Твои картины? Да, они мне нравятся.       — А мне нравится твоя игра, — Ксавьер сделал шаг ближе, чтобы лучше видеть внимательный серьёзный взгляд, с которым смотрела на него Уэнсдей. — Кажется, я уже говорил об этом.       — Ты говорил, — ответила она.       Он сделал ещё шаг к ней, так, что теперь меньше метра отдаляло их друг от друга. Уэнсдей резко отвела взгляд в сторону.       — Ты боишься? — спросил Ксавьер. В своей манере, с улыбающимися уголками глаз. Словно ему приносило удовольствие то, как она нервничает.             — Нет, страх обычно приносит мне наслаждение, — как всегда резко ответила она. — Сейчас я чувствую совершенно другое.       — Уверена, что можешь доверять своим чувствам?       Уэнсдей снова подняла голову, сталкиваясь взглядом с глазами Ксавьера. Раньше она думала, что они карие. Теперь, вблизи, она могла увидеть, что они тёмно-зелёные.       — Когда я последний раз доверилась человеку, он оказался монстром, получающим удовольствие от страданий людей, пока он когтями потрошит их внутренности. Может, и вполне ожидаемо, что моё внимание мог привлечь кто-то подобный. Но это довольно… кратковременное удовольствие.       Игривые нотки потухли в глазах Ксавьера, и взгляд его стал обеспокоенным.       — Нет никакой гарантии, что ты всегда будешь безошибочно права, когда дело касается чувств и доверия. Всё не всегда будет так.       — Я знаю, — прервала его Уэнсдей. — Но эта ошибка могла бы стоить жизни. И не только моей. — она перевела взгляд на картины. — Я понимаю, почему это произошло. Инид сказала бы, что это потому, что он был со мной «мил». Я же скажу, что он был именно таким, каким я, по всей видимости, хотела, чтобы он был. Поэтому он переиграл меня.       — В этом нет твоей вины, — выдохнул Ксавьер. — Это твой опыт. Теперь ты на своей шкуре знаешь, что такое может быть.       Уэнсдей посмотрела на Ксавьера, склонив голову на бок. Он точно не был таким, каким бы она хотела, чтобы он был. Он не пытался подстраиваться под неё, как делали многие. Не пытался смягчить её или поставить на место. Он разговаривал с ней так, как разговаривал со всеми остальными. Он не боялся её. И не боялся того, что о нём подумают.       Это были приятные размышления. Уэнсдей захотелось улыбнуться, но она тут же запретила себе это сделать. Он мог бы понять её неправильно.       — Ты невыносим, — вместо этого сказала она.       — Сочту за комплимент, — с ухмылкой ответил Ксавьер. Уэнсдей позволила ухмыльнуться и себе.       — Ты ведь останешься здесь на последние три дня? — спросил он, уперевшись ладонью на стол. Пиджака, который он снял снаружи, на нём не было, и напряжённые сухожилия рук не смогли скрыться от глаз. Уэнсдей резко отвела взгляд.       — Останусь. Инид теперь ещё менее контролируемая. Она не позволит мне уехать раньше времени.       — Разве дело в Инид? Она бы не заметила твоего отъезда, всё равно проводит целые дни с Аяксом.       — Она держится лучше, чем ты думаешь. Уверена, она уже вернулась в комнату.       Ксавьер уже было открыл рот, чтобы ответить, но звук дождя внезапно прекратился, оставляя вокруг только ночную тишину. Его растерянный взгляд скользнул по комнате, пока он снова не наткнулся на два ярких чёрных глаза.       — Я не уеду потому, что теперь в этой школе есть то, что может меня удержать, — ответила она. — Это первая школа, в которой смертельную опасность представляет кто-то кроме меня. На такое легко быть падкой.       — Пошли в замок, — сказал он, забирая всё ещё мокрый пиджак со спинки стула. — Пока Инид не устроила Вещи пытки, чтобы узнать, куда ты пропала.       Уэнсдей позволила себе улыбнуться шутке только когда они вышли из студии, и Ксавьер повернулся к ней спиной, чтобы закрыть её на замок.       В тот вечер Инид действительно завалила её расспросами. Уэнсдей сказала, что ритуал прошёл успешно, и теперь её подруга рискует обзаводиться блохами каждый раз, когда будет задавать бессмысленные вопросы.       И какими бы блаженными не были ощущения страха и тревоги, той ночью Уэнсдей смогла насладиться спокойствием.       Скулы Ксавьера той ночью рисковали отечностью, потому что он не мог перестать улыбаться. Он знал, что это был не последний раз, когда он видится с Уэнсдей Аддамс перед отъездом. Он непременно снова увидит её. Столько, сколько сможет.