Meine Trauer

Вот она – Россия! Родная страна, столь далекая и туманная, была для него лишь воспоминанием, тревожащим пылкую, мятежную душу. Но Владимир, выглядывая в окно университета и каждый раз теряясь в ночном небе, спрашивал себя: смотрит ли она на то же самое небо? А уезжал ли он душою, по-настоящему?.. Воссоединение долгие годы представлялось ему торжественным и судьбоносным; но стоило перед глазами пронестись бескрайним лесам и редких деревянным домикам, как он испытывал другое чувство. Оно было намного ценнее обычного торжества. Он, помнится, испытывал тот же трепет, когда впервые взглянул на величественный Гёттинген. Искренне желая это чувство воплотить, Ленский исписывал все новые и новые листы, совсем не замечая того, как тряслась в пути его карета. Это Россия. Его родное Красногорье, утопавшее в утренней заре, успокаивающее распылавшееся сердце. Он шагал по безлюдным просторам, и все в нем откликалось на беззвучный зов, без которого ему не представлялось собственное существование. Его он слышал даже в Германии. Ленский долго пытался понять, чем же отличается Россия от стран Шиллера и Гёте, Вольтера и Руссо? Быть может, «Третий Рим», бездумно крадущий все отблески европейского света, не стоит того безграничного места в его душе и на земле? Быть может, не стоило и вспоминать повсеместный дух противоречий, заставляющий чувствовать лишь духоту шумных балов?.. Но Владимир не смог ответить. Он поклялся бы, что так мог судить лишь человек, которому не посчастливилось с раннего детства видеть бескрайние пашни и поля, что стыдливо прятались в тени облаков, смятенные взглядом «полурусского» гостя!.. Родные места, – он это знал, – будут оберегать его. Они останутся такими, какими он привык их видеть, вечно сталкиваясь и борясь с быстротечным, изменчивым духом Европы. Именно это Великий Петр так жаждал вдохнуть в эти места. К счастью, стоило признать: здесь, даже в самом сердце своих владений, сделать он этого не смог. «Бороться с любовью бесполезно и глупо», – шелестели ветви, пока он вдыхал их сладковатый утренний запах. В судьбе его страны были тяжбы и потери: многие считали их оковами, стягивающими сердца и голоса; но даже в цепях самодержавия, – он верил, – всегда можно найти путь к свободе. Именно за ней он вернулся. Его свободой была Ольга. Юная, улыбчивая Ольга; любые эпитеты были лишь блеклым списком с того места, куда птицей устремлялась его душа, вспоминая любимый образ, пшеничные кудри и глаза, столь схожие с водной гладью; в них он находил отклик сотням слов, тысячам чувств. Он обещал, что вернется. Пока Владимир спал, муза его души легким дуновением вздымала смоляные кудри и касалась опущенных ресниц; тоскою, смешанной с надеждой, теснила его душу. И с каждым мгновением, проведенным вдали от Родины, он все отчетливее понимал, ради чего должен вернуться. Плутая, кажется, не один час, Ленский дошел на усадьбы. «Похоже, чувства привели», – подумал он и улыбнулся; навстречу ему спешил взволнованный лакей. Немолодой мужчина, – как успел разглядеть Владимир, – изменился лишь в лице: морщины покрыли лицо угрюмой тенью, а волосы побелели. Ленский почувствовал легкий укол совести: все это время слуга беспокоился о потерявшемся помещике, который решил, видите ли, прогуляться по знакомым лесам! – Владимир Сергеевич! – заговорил запыхавшийся лакей, сняв невысокий цилиндр, – Мы вас совсем потеряли, а Вы только приехали! Где же были-с? Владимир взглянул на постаревшего лакея, остановив взгляд на коротком черном сюртуке. Юноша заметил, что на крыльце показалась его пожилая няня: увидев Ленского, она подарила воспитаннику один из давних теплых взоров. – Всего лишь прогулка по садам, – Владимир улыбнулся и взмахнул рукой, любовно проведя пальцами по березовым листьям, – все здесь будто бы застыло... Кроме вас. И это, признаться, меня поражает. Мужчина тяжело вздохнул, и Ленский потупил взор. – Ветрены вы еще, Ваше Благородие. Сколько дел нужно уладить, а у нас – Вы один. Вы, конечно, только с дороги, но… – дворный остановился: было видно, что он сомневается в том, что стоит сказать беспечному юнцу. Сдавшись, лакей продолжил, – вас очень ждет семейство Лариных. Просили оповестить сразу после приезда. Ленский, услышав это, словно расцвел. – Да, да, конечно! – выкрикнул Ленский громче, чем следовало, и тут же указал в сторону: – Карету мне! – Может не стоит, Владимир Сергеевич, Вы же только… – Не шути, Петрович: я, может, на родину не к себе приехал, а к ним. Что же мне теперь, не ответить на приглашение? И юноша, уходя в дом, еще раз взглянул на небо, где облака струились в бесконечном танце.

***

– Могу ли я увидеть Ольгу?.. – Она скоро придет, а Вы можете пройти в гостиную, Владимир, - торопливо заговорила Прасковья, жестом проведя Ленского в дом, впрочем, не удивленная его вопросом. Заходя в гостиную, юноша заметил мелькнувший в дверях зеленый подол. Ольга никогда не носила этого цвета – это он ясно помнил. Он решил не следовать за ушедшей дамой, решив, что ею являлась Татьяна – и, признаться, угадал. Он нежно оглядывал знакомые стены, не сдерживая трепет: над столом висел знакомый тёмно-зелёный мундир с поблескивающей очаковской медалью. Владимир аккуратно протер с пыль с офицерского креста, вспоминая детские времена, когда потускневшее серебро побуждало его воображение к славным битвам, заканчивающимися великими победами… Стоит сказать, что гроза двенадцатого года не оставила следов в его памяти: пылание Москвы изредко добиралось до Красногорья, а через пару лет Владимир уже отбыл за границу. Он помнил себя неуверенным и робким отроком, пораженным скоротечной смертью родителей. Но стены немецкого университета, захватившие юношу, со временем утешили все раны: разум был вылечен небесными просторами, представлением об идеальном мире, в целостность которого Ленский безответно верил. Когда ожидание юноши уже почти иссякло, в дверях появился изящный силуэт. Ленский тихо позвал ее, и дама обернулась: несколько секунд они завороженно смотрели друг на друга, пока Ольга не сделала шаг, приковав его волнение робкой улыбкой: – Владимир? Я так скучала по тебе, – прошептала она, подойдя совсем близко. Владимир, видящий в Ольге свет прошлого и надежду грядущего, нежно сжал ее руку, любовно провел пальцами по золотым волосам, заправив прядь за ухо: – Любое расстояние, лишь бы увидеться с тобой. Оля, ты не представляешь: я так давно… Ольга засмеялась, остепенив его. – Матушка устроит большое празднество по случаю твоего приезда. Пойдем же! – улыбнувшись, она поманила юношу вглубь дома. А он, как бы и не желал остаться наедине с Ольгой чуть подольше, не мог ничего сделать. Они шли по знакомым коридорам, и со взором паломника, добравшегося до святыни, Ленский глядел на струящиеся пряди, вздымающиеся под ними плечи… но нечто тревожное, почти незаметное легкой тенью поселилось за его ребрами, все еще страшась задеть сердце и душу. Он не мог совершить грехопадение – усомниться в собственной святыне... И, подобно священнику, смиренно опустил взор.

***

Вместе с десятками тарелок звенели столовые приборы; чаи с вареньем и угощениями сверкали в пламени свеч. "Полурусского" гостя Ларины встретили скромно, но достойно, как и было заведено в глухих имениях. Ленскому потребовалось совсем немного времени, чтобы вспомнить о душной торопливости, преследовавшей каждый званный ужин здесь, любой приезд гостей... Уже скоро отвлеченные вопросы о Германии и воспоминания о родне перестали занимать умы гостей, и разговор перерос в привычное для всех русло. Ольга с улыбкой отвечала на редкие вопросы; родной голос успокаивал Владимира, но он очень нечасто мог уловить нить того, о чем она говорит. Ленский пытался вникнуть в окружающий шум голосов, но быстро охладевал: зачастую предметом обсуждения становились вино да сенокос. Его жаркая восхищенность обыденностью, казалось, была никому ненужной, а рассказы о дали – непонятными и чужими. Несколько незнакомых ему девушек перешептывались в отдалении. Одна из них пару раз взглянула на Ленского робким взглядом, после которого каждый юноша должен был в трепете обернутся, заметив лишь удаляющийся взгляд и струящиеся по шее волосы. Ленский все еще помнил, как это бывает: увидев завидного жениха, каждая мать незаметно теснила дочь, что-то нашептывая, а затем и оглянуться не успеешь, как становишься предметом гаданий и вечерних душеизлияний. Владимир даже удивился, заскучал: неужели о его избраннице еще никому неизвестно? Ведь сплетни расходятся быстро, словно дым. После краткого приема стол развеселился: дамы пели и играли на гитарах, пытаясь уловить взгляд Ленского, но внимание поэта уже было потеряно; он лишь уставился на пряные угощения. – Помимо вас, Владимир Сергеевич, у нас только один столичный: этакий чудак! Ни с кем общения так и не свел. А вы, благо, только с пути, только с кареты... Услышав про приезжего, Ленский загорелся интересом: свидеться со столичным человеком казалось глотком свежего воздуха, возможностью из первых уст узнать об отвергнутой им столице. – Онегин-то? Этакий чудак! – воскликнула полная дама в толпе. Ленский не успел ничего спросить: за ней последовали другие голоса, явно обрадованные возможностью обсудить примечательную и, – как понял Ленский, – отчужденную в местном кругу личность: – Человек, в общем-то, хороший, но вот зачем от барщины отказался – загадка… – Уважения от него не добиться: даже из дома уезжает – лишь бы не принимать! Столичные, что еще сказать? – Но женихом он, конечно, был бы завидным! – послышался Ленскому громкий шёпот. Старшая сестра Оли, которую Владимир приметил в гостиной, едва нахмурилась, еще больше склонившись к тарелке – но этого никто не заметил. – Посетил бы хоть кого-нибудь! – воскликнула Прасковья Ларина, покачав головой, – образумит ли кто-то этого франта, Бог его знает! В душе у Ленского зародилась дума: он желал познакомиться с Онегиным, столичным аристократом, столь сильно пренебрегающим провинциальным обществом; в конце концов, Владимиру стало интересно – почему же Евгений столь холоден и неприветлив, и сможет ли Ленский этот лед расколоть, опалив его собственным пламенем?

***

Поместье Евгения располагалось на одном из самых высоких холмов, и Ленский, спустившись с лошади, оглядывал чужие просторы: неторопливое течение реки, сокрытые в лесах крапинки соседних селений, среди которых он приметил и родное Красногорье. Господский дом был больше похож на замок, чем на дворец: один из тех, что навевают грусть на нынешнего государя, оставляя его душу в терзаниях. Приветливый лакей провел юношу в гостиную. Владимир сразу почувствовал, что та была по-необычному пуста, пусть и заполнена мебелью. Казалось, что новоприбывшему помещику не было дела до того, где он живет: все вокруг обветшало, принадлежало словно другому веку. Ленский прошел вглубь гостиной: в ней были штофные обои, которые много где испортились, оголив царапины и срезы. Напротив широкого окна висели царские портреты. Проведя взгляд к окну, Владимир разглядел в солнечном свете силуэт в строгом фраке: сомнений в том, что перед ним стоит Евгений, не оставалось:сложив руки на груди, он будто что-то высматривал. Евгений не замечал его, или притворялся, что не замечает; Ленский пригляделся к франту, заметив новомодную английскую стрижку. Тут же почувствовав робость, он заправил собственные неуклюжие пряди. Но больше всего его привлекли глаза: холодно-голубые, они смотрели на открывающийся из окна пейзаж с тоскливым безразличием, которого, как считал Владимир, у человека с сердцем быть просто не может. – Имею честь представится? – шутливо спросил он, оголив тишину робким голосом, – Вы, верно, Евгений? Мы с вами соседи, спешу сказать… Онегин не двигался, и Ленскому оставалось лишь перевести дыхание: правда ли, что тот тут же помчится за лошадью? – Да, мне сообщили о вашем приходе, – Евгений повернулся, и Владимиру облегченно вздохнул. Он смог наконец рассмотреть его: статный лик удивительно сочетался с пренебрежением, которое одолевало его при виде, казалось, каждого пришедшего. Он был опрятно одет, Ленскому даже казалось, что педантично. Белые перчатки и тщательно выглаженный фрак весьма подчеркивали это. Разглядывая хозяина поместья, Ленский смущенно молчал, и Евгений продолжил: – Эта деревня досталась мне по наследству. – он оглядел гостиную, словно бы впервые. – это место, признаться, мило, но заурядно. Вы же тоже приезжий, Владимир? – впервые переведя взгляд на Ленского, Евгений чуть улыбнулся, – тогда, думаю, вы должны со мной согласиться. Был ли Ленский согласен? Вернее будет сказать, что он был оскорблен: Владимир, подобно Онегину, сложил руки на груди и строго поднял голову: – Так можете считать вы, но отнюдь не я. Я подозреваю, что вы всю жизнь прожили в городе, – холодный взгляд показал юноше, что тот прав, – я многие годы провел за границей, и лишь сейчас вернулся в родные дали... Для меня это несоизмеримо ценно. А вы зовете это место "заурядным"? Любовь к России это в первую очередь любовь к ее природе, Евгений; вам ли, интеллигенту, этого не знать? Выслушав сбивчивую тираду, Евгений удивленно поднял брови. С его стороны это показывало либо насмешку, либо жалость; Владимиру могло показаться, что сойтись с этим человеком у него все-таки не выйдет. Вот только ему... Очень сильно хотелось попытаться. – Я догадался об этом по вашему акценту, Владимир. – миролюбиво улыбнулся франт. – Гёттинген, верно? Ленский кивнул, все еще сомневаясь. Онегин подошел к нему и, вопреки ожиданиям, протянул руку: – Нам стоит поприветствоваться как должно, вам не кажется? – он чуть улыбнулся, и поэт, неожиданно для себя, расслабился. – Евгений Онегин, как вам уже известно. Ваша вдохновленная речь, верно, заинтересовала меня. Я догадываюсь, что это место вызывает в вас такой трепет не только из за лесных просторов, – Евгений мимолетно взглянул на портрет Байрона, – не откажетесь ли от вина? Лучшая добавка к завтраку, если верить французкой кулинарии! Ленский, будто бы окрыленный, присел на пуховый диван.

***

Вопреки ожиданиям, Владимир задержался до вечера: синева поглощала теплые краски, превращая их в холод грядущий ночи. Однако душа трепетала: за всю свою жизнь он не смог встретить человека столь с ним различного, каждый взгляд и слог которого вызывали бы в нем новый виток размышлений и томительных сомнений, еще большее желание вступать в новую, острую полемику... Ленский вышел на крыльцо одинокой усадьбы: она словно бы не имела хозяина, несмотря на бьющееся за её дверьми сердце. Юноша поднял глаза на окна, за которыми уже начали зажигать свечи. Он мимолетно увидел в одном из них стройную фигуру, задумчиво смотрящую вдаль, прямо как тогда, утром. Владимир отвел взгляд: почему-то ему стало тревожно от того, что его могли заметить. Ленский сел на лошадь и пустился во весь дух по темной роще; бескрайние ветви скрывали его от света луны, словно намереваясь навсегда скрыть от неба все, что хранила его мятежная душа.