***
В Четвёртой было шумно, как никогда. Магнитофон играл громче обычного, разговаривали все почти криком, а перебирались через кровать особенно неаккуратно. А может, это у Курильщика просто болела голова, из-за чего все лишние звуки и действия воспринимались так болезненно. На кровати стоял магнитофон, неровно играющий какую-то старую мелодию. Рядом с ним сидел Сфинкс и отчаянно пытался что-то сделать с предметом, чтобы звук стал четче; но протезы-грабли не слушались, нажимали не на те кнопки и постоянно проскальзывали по гладкой поверхности корпуса, лишь царая её. Прислонившись к кровати, сидел Слепой и, оставив голову в одном положении, перебирал руками какие-то предметы. Рассмотреть, что он держал, не получалось, так как спина и длинные волосы, падающие на плечи, загораживали обзор. Лорд в очередной раз за неделю менял наволочку, путаясь в белье и матерясь себе под нос. Как только победа над тканью была одержана, он кинул подушку на кровать, чуть не попав в лицо лежащему Курильщику, а сам залез на подоконник, по пути за кого-то зацепившись, и закурил. Табаки стремительно слез с кровати и куда-то умчался. Курильщик скосил глаза, посмотрев в другую часть комнаты. Наверху сидел Горбач и, тихо что-то нашептывая вслух, сочинял стихи. По кровати ходила чёрная ворона и клевала крошки хлеба, упавшие с бутерброда, принесенного с завтрака. На полу сидел Толстый, играя с деревянными фигурками и с тряпичными куклами, которые уже так испортились, что больше походили на комки ткани, а не на полноценные игрушки. Чёрный тупо лежал на кровати и смотрел в потолок. Комичнее всех выглядел Лэри, сидящий на стуле около окна и пытавшийся пришить оторвавшуюся подкладку к кожаной куртке. Шить он явно не умел, а потому постоянно промахивался иголкой, путался в нитках и колол пальцы. Македонского видно не было. Его отсутствие удивило, поэтому Курильщик попытался приподняться на локтях, чтобы лучше рассмотреть находившихся в комнате, но тут же зашипел от резкой боли, практически выстрелившей в голову, и упал обратно на подушку. Рядом с ним мгновенно возникла тонкая фигура, за которую Курильщик сразу зацепился чуть расплывчатым взглядом. Ко лбу прикоснулись слегка прохладные пальцы, и по телу пробежала волна мурашек, но боль, к сожалению, не прекратилась и слабее не стала. -Курильщик, выпей крепкого чая. Я сейчас заварю, - и так же плавно и незаметно, как и обычно, Македонский добрался до чайника и стал кипятить воду. Его движения были быстрыми, но при этом четкими, аккуратными и, можно сказать, красивыми. Тонкие руки с длинными пальцами насыпа́ли заварку и сахар, наливали кипяток в кружку - делали самые обычные вещи, но так изящно, что это было больше похоже на какой-то ритуал, выполнять который нужно с невообразимой грацией и любовью к процессу. Это, несомненно, было искусством. Да и сам Македонский, наверное, мог стать отдельным видом искусства. И даже если бы никто этого не признал, Курильщик был готов сам писать о нём картины и, если понадобится, слагать песни, сочинять стихи и музыку, лишь бы запечатлеть его в чём-то вечном. Но, к сожалению, пока получались лишь не очень живые наброски в его альбоме. -Курильщик, возьми, - тонкая фигура опять появилась незаметно, как будто просто вышла из мыслей Курильщика. Колясочник поднял взгляд, посмотрев на Македонского, и на мгновение утонул в его глазах. Тёплые, ласковые, словно светящиеся изнутри, целое мгновение они смотрели прямо на Курильщика. Но Македонский быстро опустил их на кружку с чаем, которую держал в руках, и колясочник едва слышно вздохнул. Македонский никогда не смотрел прямо в глаза. По крайней мере, Курильщик сталкивался с ним взглядом всего несколько раз. И то, совершенно случайно, будто бы вскользь, когда колясочник в очередной раз засматривался на состайника, а тот, бегло оглядывая комнату, натыкался на смотрящего Курильщика, после чего сразу же отводил глаза, словно из-за какой-то неловкости. И даже сейчас Македонский смотрел куда угодно, но не на Курильщика. - Только аккуратнее, очень горячий, - и протянутая кружка приблизилась к руке лежащего. - Македонский, - позвал Курильщик, в надежде, что получится ещё хоть на мгновение встретиться взглядом с чайными глазами, окунуться в них, словно бросившись в омут с головой, заметить то, чего не видел раньше, - спасибо тебе, - от этого лёгкого "спасибо", так нежно и тихо слетевшего с губ Курильщика, Македонский, не привыкший слышать благодарность, вздрогнул и осторожно, несмело посмотрел на Курильщика. Он смотрел, слегка приподняв брови, словно не веря, смотрел открыто, и внимательно, будто пытаясь что-то отыскать в лице колясочника, который ловил его взгляд, стараясь запомнить до мелочей всё, что видел в нём. Курильщик тонул и сам не осознавал, почему не мог выплыть на поверхность, почему не хотел прервать эту хрупкую связь, установившуюся между ними, и почему нарочно так долго не забирал кружку у Македонского. Этот момент хотелось продлить до бесконечности или хотя бы находиться в нём настолько долго, насколько это было возможно. Но всё иногда имеет свойство заканчиваться. - Не за что... Курильщик, - нарушил этот прекрасный миг Македонский и снова неловко, будто стыдясь, опустил глаза вниз, прервав контакт. Курильщик, наконец, взял кружку с чаем из рук состайника и маленькими глотками стал пить. Чай обжигал горло и слегка горчил, несмотря на добавленный сахар; в нем чувствовались какие-то травы и фрукты. Курильщик не знал, откуда у Македонского могла появиться заварка с добавками, и уж тем более не верил, что это может быть не покупная россыпь, а настоящие фрукты, но всё равно не спрашивал, продолжая пить. От чая стало немного лучше: прошла ужасная сонливость, исчезла слабость в теле; головная боль, к сожалению, не пропала совсем, но стала чуть глуше, и колясочник уже мог более-менее успешно существовать. Возвращая кружку, Курильщик попытался ещё раз, хоть на секунду, заглянуть Македонскому в глаза, увидеть их свет, буквально на миг в них раствориться, но тот, словно специально, отводил взгляд, старательно отворачиваясь и рассматривая посторонние предметы в комнате. Хотелось рисовать. Сейчас казалось жизненно важным изобразить Его глаза, чтобы передать хотя бы бумаге все чувства, что хотелось выразить, открыть всю глубину и многогранность этого взгляда. Курильщик достал краски, но, открыв коробку, чуть не заплакал от досады - внутри были все цвета, кроме приглушенного желтого и, что всё же было не так важно, фиолетового. Конечно, в теории, песочный можно было намешать и с помощью других оттенков, но именно эта краска добавляла во взгляд ту легкую, почти незаметную теплоту, которую так сложно было увидеть. Курильщик оглядел комнату, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то похожее на баночку с краской. На полу, на кровати, на шкафчиках и подоконнике был полный беспорядок: валялись вещи, настольные игры, карандаши, какие-то украшения, карты для гадания... И среди всего этого хаоса найти что-то было абсолютно невозможно. Курильщик разочарованно отложил краски, взяв в руки простой карандаш. Спрашивать у состайников о какой-то маленькой баночке с приглушенным желтым цветом не хотелось, чтобы лишний раз не нарваться на презрительный и насмешливый взгляд Лорда, загадочные речи Сфинкса и многозначительное и осуждающее молчание Слепого. Может, мог бы помочь Табаки, но его в комнате не наблюдалось (что, кстати, было удивительно), а потому Курильщик решил сделать несколько набросков хотя бы карандашом (при достаточном количестве практики грифельные рисунки выходили ничуть не хуже красочных). Время тянулось очень медленно. Наблюдая из под опущенных ресниц и отросшей чёлки за Македонским, Курильщик делал наброски, и к середине дня несколько страниц альбома были густо покрыты рисунками: руки с переплетенными пальцами, руки с птенцом на ладонях, руки, обрабатывающие царапины, руки, схватившие чьи-то тонкие, перепачканные в краске запястья... Запястья были хрупкие, измазанные в гуаши (скорее всего, желтого цвета), до странности похожие на те, что принадлежали самому художнику. Курильщик, наверное, никогда в жизни не признался бы в том, что ему очень хотелось почувствовать это прикосновение в жизни, перехватить ладонь с такими длинными, изящными пальцами и целовать-целовать-целовать их, чтобы Македонский смущался, но не переставал улыбаться, чтобы его глаза светились счастьем и смотрели на него, а не устало опускались куда-то в пол. Курильщик легко мотнул головой, отгоняя от себя навязчивые образы. В последнее время он так часто засматривался на Македонского, что это действительно было проблемой. Наверное, все в стае это уже давно заметили, но либо проигнорировали, либо решили не подавать виду. Только Сфинкс иногда смотрел так, что было непонятно: осуждает он, или словно предостерегает от чего-то. Но спрашивать было бесполезно и глупо, а сам состайник ничего не говорил и, видимо, не собирался. И сейчас, повернув голову, Курильщик столкнулся взглядом со Сфинксом. Но тот лишь несколько секунд посмотрел колясочнику в глаза, приподнял бровь и, пожав плечами, отвернулся, вернувшись к своему занятию. Курильщик осмотрелся: за то время, пока он рисовал, комната немного опустела. Кровати Чёрного и Горбача были пусты; на стуле, где сидел Лэри, остались только нитки с иголкой; подоконник Лорда тоже был свободен. Толстый перестал играть и теперь мирно спал, посапывая во сне и пуская слюни на белую подушку. Сфинкс всё ещё сидел на кровати и перебирал старые журналы, изредка переговариваясь со Слепым. Македонский вытирал полки в дальнем углу комнаты. Македонский... Поняв, что сейчас снова может засмотреться на состайника, Курильщик, спешно захлопнув альбом, положил его в нижний ящик, залез в коляску и выехал в коридор. Нужно было как-то отвлечься, чтобы постоянно не думать об одном и том же, мечтая о Македонском, поэтому Курильщик просто ехал по коридорам, читая "объявления" вокруг. Добравшись до перекрестка, он остановился. Огромная надпись, занимавшая практически половину стены, сразу бросалась в глаза: "Наконец познал истинное счастье. Со всеми интересующимися готов поделиться опытом. Кофейник. Третий столик от стены под лампой" Курильщик перечитал слова несколько раз. Он был почти уверен, что надпись принадлежала Шакалу. Из всех Домовцев у него был самый странный, а потому самый узнаваемый почерк: буквы кривились, скакали вверх и вниз, но при этом приковывали взгляд своими длинными хвостиками, ветвящимися на стене. Надпись была сделана краской и явно появилась совсем недавно - кое-где ещё виднелись влажные пятна от недосохшей гуаши, и Курильщик с грустью вспомнил, что так и не нашел фиолетовую и желтую баночки. Наверное, уже и не найдёт. К сожалению. Теперь придётся намешивать песочный цвет всё же с помощью засохшей охры и почти закончившегося оранжевого. Курильщик отвел взгляд от надписи с едва заметным сожалением. "Предскажу судьбу по картам в обмен на шахматного короля. Колоду приносить с собой. С 15 до 13 в левом коридоре" - гласила соседняя надпись. Курильщик ухмыльнулся - очень выгодные условия - и перевел взгляд дальше."Даже если дракон красный, Он не всегда опасный. Подари ему кольцо, Чтоб он открыл свое лицо"
Рядом со стишком красовался нарисованный дракон. Он расправил свои крылья и, подняв лапы, собирался надеть на одну из них кольцо. Рисунок, хоть и вышел слегка карикатурным, но всё же получился очень красивым. Что-то в нём было близкое, словно отзывающееся в душе колясочника. Курильщик вздохнул и снова вернулся к первой надписи. Ехать к Табаки не очень хотелось, но желания возвращаться в Четвертую было ещё меньше. На улице моросил дождь, поэтому выехать из Дома хотя бы во двор возможности не предоставлялось, если Курильщик не хотел промокнуть, но и разъезжать по коридорам в одиночестве радости не прибавляло. Курильщик отвернулся от стены и посмотрел в окно. Снаружи было холодно и сыро. Вместо бесцельного болтания по коридорам, можно было бы поспать, почитать или, в конце концов, доработать очередной рисунок чайных глаз. Глаза... Спокойные, но на дне плескалась тревожность; мягкие, но в глубине светилась сталь; такие прекрасные, но бесконечно далёкие; такие...нежные, яркие, уютные, теплые... Наверное, если бы Курильщик стал поэтом, то каждый день посвящал им стихи. Но он был художником, поэтому оставалось лишь в очередной раз намешивать краски, изображая один и тот же взгляд, стараясь сделать его как можно более живым, настоящим. Остальное лицо колясочник нарисовать не решался - боялся, что рисунок не будет иметь ничего общего с реальностью, боялся, что ему не удастся изобразить всю красоту на бумаге. Курильщик развернулся и всё же поехал обратно в сторону Четвертой. Погруженный в свои мысли, он чуть не влетел в резко распахнувшуюся дверь Кофейника, из которого выскочил один из Логов. Тому явно хотелось кому-нибудь высказать всё своё недовольство (если выражаться литературно), и он искал этого беднягу, на котором он смог бы сорваться. Если бы Курильщик не успел вовремя отъехать назад, то, придавив колёсами Лога, обязательно стал этим человеком. К счастью, этого не случилось, а потому Лог, зло зыркнув на колясочника, лишь бросил: - А ты чё тут забыл? - и сразу же, не дождавшись ответа, умчался по коридору в неизвестном направлении. Курильщик хотел обогнуть дверь в Кофейник и продолжить свой путь в Четвертую, но краем глаза увидел в глубине комнаты Табаки, сидящего за столом, на котором лежала гора каких-то вещей. Тот, по всей видимости, уже его заметил и теперь активно размахивал руками, вынуждая заехать. Курильщик мог сделать вид, что просто не заметил состайника, но это значило бы, что, как только тот вернется в комнату, начнётся баллада о том, что никто в Доме не уважает старого Шакала, который всем желает только добра и мира. - Оо, а вот и наш несчастный! - прокричал Табаки, как только колясочник пересек порог. - Не стесняйся, Курильщик, подъезжай ближе, выбирай своё счастье! Курильщик подъехал ближе и, наконец, смог разглядеть предметы, лежавшие на маленьком столе Кофейника. Цепочки, заколки, фантики, сережки, браслеты, раскрашенные батарейки, резные коробочки и фирменные колбочки с какими-то зельями (по-другому назвать эту жидкость язык не поворачивался) - весь этот хлам лежал перед Табаки, который, судя по всему, был чрезмерно горд своей коллекцией безделушек и охранял их, как зеницу ока, внимательно следя, чтобы никому даже в голову не пришло неаккуратно прикоснуться к его сокровищу, сдвинув при этом весь "творческий беспорядок" даже на миллиметр. Шакал широко улыбался, напевал одну из своих песенок, смысла которых Курильщик никогда не понимал, и отстукивал рукой ритм по краю стола. - И что это, Табаки? - оглядев богатство, лежащее перед ним, поинтересовался Курильщик, выгнув бровь. Не то чтобы он был сильно огорчен, поведясь на очередную шутку Шакала, или удивлён, поняв, в чём заключалось мероприятие, но какая-то досада всё равно скреблась в душе. - О, несмышленый птенец! Как же ты не понимаешь?! Это же и есть счастье! - Шакал подцепил пальцами несколько браслетиков, драматично возвел руки к потолку, изображая из себя пророка, объясняющего простым крестьянам истины бытия, да так и застыл, словно каменная статуя, с закрытыми глазами. Курильщик смотрел на него в упор, недовольно, непонимающе и чуть разочарованно хмуря брови. Табаки приоткрыл веки, взглянув на колясочника. - Не впечатлило? - Курильщик отрицательно покачал головой. Шакал притворно вздохнул и, опустив руки, положил все безделушки обратно на место, оставив на ладони лишь один браслет: тонкий, изящных, с рыжими бусинами и песочными камушками. Он огляделся по сторонам и, убедившись, что все находящиеся в Кофейнике заняты своими делами, резко приблизился к Курильщику. -Так, Курильщик, слушай меня сейчас внимательно, - быстро и чуть сбивчиво зашептал он, - пока я в хорошем настроении, я сжалюсь над тобой и один единственный раз объясню то, что ты не понимаешь. Скажи, Курильщик, что для тебя счастье? -Эм...счастье... - от такой резкой перемены настроения и сильного напора, Курильщик растерялся. Он уже хотел что-то ответить, но Табаки, не обратив на это внимания, сразу же продолжил. -Так вот, я скажу тебе. Счастье, Курильщик, - это вечность, то, что навсегда останется после тебя. Для тебя вечность - твой блокнот и рисунки в нём; для меня - эти цепочки и браслеты. Ты уйдёшь, а картины останутся, я исчезну, а мои мелочи всегда будут храниться, и только так нас не забудут. Понимаешь, Курильщик? Вот, что самое главное - вечность. Обменявшись с человеком вечностью или хотя бы просто подарив её ему, ты сделаешь счастливым вас двоих, а себя - особенно. Понимаешь? - Табаки доверительно заглядывал Курильщику в глаза, стараясь передать все чувства, эмоции, которые испытывал сам, пытался передать ему то осознание, которое нельзя выразить словами. А Курильщик ни черта не понимал, но всё равно внимательно вслушивался в слова Шакала, стараясь хоть чуть-чуть его услышать. А Табаки всё продолжал говорить. - Просто попробуй, Курильщик. Подари ему вечность. Дай ему шанс найти счастье. -Подожди, Табаки, что ты говоришь? Кому - ему? - Курильщик, словно вышедший из оцепенения, попытался отпрянуть от Шакала, но тот, оказывается, уже крепко держал состайника за руку и пытался затолкать браслет - тот самый, с песочными камушками - в сжатый кулак колясочника. Как только Табаки это удалось, он сам отстранился от Курильщика с таким спокойным и даже блаженным лицом, как будто только что всего лишь разглядывал коробочки, лежащие перед ним, а не пытался объяснить несмышленышу истины, которые многие не понимают годами. - Кому - ему? - глупо повторил Курильщик. - О боги мои, боги! - Табаки картинно закатил глаза, прижал руки к голове, чуть запрокинув ее назад, повисел в таком положении несколько секунд и снова сел ровно. - Курильщик, езжай с глаз моих долой. Распинаешься перед ним, всего самого лучшего желаешь, а он не понимает даже тогда, когда ему прямо говорят. Ой-ей-ей... Всё, Курильщик, устал я от тебя. Езжай отсюда. Клиентов у меня много - не только тебе счастья не хватает, а времени мало, - и Табаки снова показушно отвернулся от стола, сложив руки на груди. Чуть помявшись, Курильщик отъехал от Шакала, развернулся и выехал из Кофейника. Вслед ему донеслось: -Курильщик, ты только отзыв мне потом оставь. Рецензию на счастье, так сказать!