Рецензия на счастье

      Курильщику снова снились кошмары. Липким страхом они растекались под кожей, сковывали тело так, что невозможно было пошевелиться, связывали мысли, не давая проснуться. Они давили на грудную клетку, душили, сжимая лёгкие, не разрешая сделать вдох.       Во сне Курильщик бежал. Бежал босиком по раскаленным углям, обжигаясь каждый раз, как ноги касались поверхности. Стопы горели, мышцы не слушались, но парень продолжал бежать, не зная куда и откуда, но четко понимая, что если он затормозит, остановится хоть на секунду, то случится что-то страшное. Во сне Курильщик задыхался. Легкие горели так же сильно, как и земля под ним, но из-за быстрого бега и сильнейшего ужаса невозможно было сделать вдох. Он кашлял, выпуская грязные клубы черного сигаретного дыма, вместе с которым вылетали мелкие кусочки бронхов и альвеол. Во сне Курильщика выворачивало наизнанку, ломало ноги, и при этом заставляло все быстрее нестись вперед, забывая себя от страха, облепившего его, как стая мелких противных мух.       Вдалеке Курильщик видел Дом и стремился к нему, как к единственному месту, которое могло бы спасти его. Но Дом рос, сам приближался к бегущему, и колясочник уже не был уверен, что здание ему поможет. Напротив, от него стала исходить угроза, и Курильщик не знал, что делать: куда ни поверни, была опасность, которая так или иначе настигнет его. Но пока оставалось немного времени, парень продолжал бежать, гонимый непрекращающимся страхом.       Из-за Дома вверх взмыла крылатая тень, и Курильщик почувствовал легкое, как перо, тепло, как будто кто-то родной, сильный и спокойный прикоснулся к его руке, легко скользнул ладонью вверх по спине, невесомо провёл пальцами по волосам. Тень во сне начала опускаться, меняя внешность на более привычную, человеческую. Крылья складывались и уменьшались, хвост растворялся в воздухе, и жар, исходящий от тела дракона, уже не испепелял дотла, а лишь согревал изнутри. Перед Курильщиком стоял Македонский. Но не тот Македонский, что каждый день убирался в комнате и заваривал чай. Это был настоящий Македонский-дракон, Македонский-ангел: в белых брюках, такой же белой рубашке с закатанными рукавами, с россыпью ярких, не стертых веснушек на щеках. Неизменно было одно - всё тот же глубокий, чуть грустный взгляд песочных глаз.       Дракон протянул руку, предлагая пойти с ним, укрыться в Доме под его, Македонского, защитой, обещая заново открыть Курильщику каждый коридор, каждый поворот интерната. Колясочник смотрел на своего ангела и тянулся к нему в ответ.       Но взгляд его упал на Дом, и Курильщик снова вспомнил о своём страхе, постоянно мучившем его. Он хотел сказать об этом Македонскому, попросить совета, но пространство вокруг закрутилось, с новой силой обдавая колясочника ужасом, снова ломая ноги и разрывая его на части. Курильщик упал на колени, не в силах бороться с самим собой. Македонский в растерянности отдалялся, всё также протягивая руку.       -Курильщик! - закричал ангел и попытался бежать, но Дом не давал ему сделать ни шагу, и Македонский мог лишь отчаянно тянуть руки к состайнику. - Курильщик, - ещё раз позвал он, но колясочник не слышал его.       -Курильщик...- последний раз прошептал ангел, прежде чем раствориться во тьме.       Курильщик резко открыл глаза. По щекам катились крупные соленые капли, падали на подушку и впитывались в прохладную ткань наволочки. Дыхание сбилось, и колясочник делал рваные вдохи, стараясь захватить как можно больше воздуха. Руки тряслись, и совершенно не хотели поддаваться контролю. Мысли путались, наскакивали друг на друга и не давали успокоиться. Вдруг чьи-то тёплые ладони коснулись плеч, смахнули со лба чёлку, и Курильщик смог наконец услышать едва различимый шепот почти над самым ухом:       -Курильщик... Курильщик, проснись, - Македонский аккуратно старался разбудить колясочника, не потревожив при этом остальных состайников. Встревоженный, он немного суетился, то тормоша Курильщика за плечи, то убирая с его лба челку и проверяя температуру. Последний раз пальцы, смахнувшие волосы, случайно коснулись лица Курильщика и будто невзначай стерли мокрую дорожку, пересекающую скулу. - Курильщик, ты кричал во сне. Что случилось?       Колясочник хотел ответить, но вместо этого из горла вырвался лишь надрывный кашель, а по лицу вновь заскользили слёзы.       -Македонский, помоги. Мне страшно, - прошептал Курильщик, в темноте поймав состайника за предплечье. Колясочника продолжало потряхивать, и дрожь эта передавалась ангелу, заставляя того взволнованно заглядывать в глаза Курильщику, вызывая желание помочь, защитить от собственных кошмаров.       Македонский порывисто обнял Курильщика за плечи, стал аккуратно поглаживать по спине, вдоль позвоночника, и подниматься выше, к голове, чтобы согреть, успокоить, забрать весь страх, мучивший колясочника.       - Курильщик, тш-ш-ш-ш... Тише... Дыши, всё хорошо, - как ребёнка, ангел укачивал состайника в своих объятиях. И Курильщик постепенно успокаивался, переставая дрожать и плакать. Теперь только редкие всхлипы вырывались из его груди, нарушая тишину комнаты. - Пойдём. Я отвезу тебя в душевую, чтобы умыться.       Словно в тумане, Курильщик перебрался в коляску, доехал до раковины и позволил Македонскому себя умыть. Очнулся он только тогда, когда крупная холодная капля, соскользнув с мокрых волос, упала на нос, а Македонский собрался повернуть коляску к Четвертой.       - Македонский, подожди. Не надо сразу в комнату... - Курильщик, повернув голову, посмотрел на состайника. В тёмном коридоре лица не было видно, но он был почти уверен, что тот слегка приподнял брови. - Тут свежее... И тише...       Ничего не сказав, Македонский покатил коляску в другую сторону вдоль исписанных стен, надписи на которых было не различить. Они ехали в абсолютной тишине, нарушаемой лишь равномерным постукиванием колес о выступающие из пола доски.       Атмосфера ночного Дома была пугающе-спокойной. И именно из-за этой звенящей тишины, так несвойственной Дому, было ощущение какого-то страха и обмана. Как будто множество существ сидели в темных углах, под потолком и на стенах и ждали своего часа, когда можно будет наброситься на одинокого гуляющего, чтобы задушить его источаемым ужасом. Но Курильщик был с Македонским, и его присутствие, пусть даже просто молчаливое полувынужденное сопровождение, уже согревало, успокаивало и защищало, и все существа сразу отходили глубже в тень, чтобы не попасть под руку дракону.       Македонский остановился на перекрёстке, всё также молча предоставляя Курильщику право решать, куда они двинутся дальше.       -Давай тут посидим немного, - шёпотом, чтобы не нарушить сон Дома.       -Хорошо, - также тихо, чтобы никто больше не услышал, не узнал, о том, что кто-то не спит.       Македонский поставил коляску напротив старого, потрескавшегося диванчика, который пережил, наверное, не одно поколение домовцев, и сам сел на него, подтянув ноги к подбородку и посмотрев на состайника. В темноте было не различить, но казалось, он смотрел прямо в глаза и, в отличие от Курильщика, почему-то всё видел. А колясочник, уже более-менее привыкнувший к отсутствию света, глупо рассматривал силуэт Македонского и думал о том, как бы ему хотелось сидеть рядом с ангелом, положив голову тому на плечо, или лежать у него на коленях, глядя в глаза и замечая каждую тёмную крапинку среди чайного цвета песчинок, а не болтаться почти беспомощной куклой в коляске, не имея возможности беспрепятственно передвигаться так, как ему захочется.       Молчание затягивалось, но колясочник понятия не имел, о чём и как говорить с Македонским. С ним хотелось просто болтать обо всём на свете, но он совершенно не знал, что сделать для того, чтобы просто начать разговор.       -Курильщик, - неожиданно прервал мысленные метания колясочника Македонский, - что тебе снилось?       - Это не важно, - и Курильщик почти не врал. Македонскому совсем не обязательно было знать, что сегодня все его главные страхи и переживания, вся его боль, в один миг слились в единый сон, выбивший из колясочника все силы.       - Но ты кричал, - тихо возразил Македонский, и Курильщику буквально на секунду показалось, что в его голосе проскользнули взволнованные нотки. Хотелось верить, что ангел действительно беспокоился о нём, что это не колясочник придумывает то, чего на самом деле нет и быть не могло, что это не воспаленные мысли показывают абсолютно не существующие вещи.       Курильщик слегка улыбнулся и покачал головой. Чёлка снова упала на лоб, закрыв глаза. Рука рефлекторно потянулась вверх, чтобы убрать волосы, но что-то зацепилось за растрепанные пряди, и Курильщик вспомнил про браслет, который так поспешно впихнул ему Табаки днём. Аккуратно выпутав украшение из волос, Курильщик мельком взглянул на него: "-...Просто попробуй, Курильщик. Подари ему вечность. Дай ему шанс на счастье..."       - Македонский...- несмело позвал колясочник, - Македонский, дай, пожалуйста, руку, - и ангел, опустив ноги на пол и почти коснувшись ими коленей состайника, приблизился к Курильщику и протянул ему ладонь. Он не задавал вопросов и не пытался как-то сомневаться, будто всё уже давно знал сам.       Курильщик снял со своего запястья браслет, прикоснулся к пальцам Македонского и слегка потянул его руку на себя, чтобы было удобнее закрепить украшение. Ладонь ангела была тёплая и совсем немного шершавая, в некоторых местах кожа потрескалась от постоянной работы, но в глазах Курильщика его руки всё равно оставались самыми прекрасными. Колясочник аккуратно застегнул браслет на тонком запястье Македонского и теперь, внимательно осмотрев его, не смог отвести взгляд. Словно во сне, Курильщик приблизил тыльную сторону ладони Македонского к губам и медленно поцеловал её - совсем невинно, не вкладывая в поцелуй никакой пошлости (которой и неоткуда было взяться), - всего лишь невесомое касание. Можно было бы сказать, что это и не поцелуй вовсе, а лишь прикосновение художника к чему-то прекрасному и возвышенному, к чему-то, что дарит вдохновение, что спасает из тьмы и дарит свет.       Ангел молчал. Молчал и Курильщик. Тишина поглощала пространство, и казалось, что ничего не самом деле не существовало: ни Дома, ни его коридоров, пугающих до ужаса, ни кошмаров, заставляющих кричать во сне и задыхаться, ни колясочника, все еще нежно прильнувшего к коже Македонского, ни самого Македонского, слегка покрасневшего, но продолжавшего сидеть на диване, не одергивая руки, а лишь наблюдая из под слегка прикрытых ресниц - всё это было лишь мгновением, неясным выбросом энергии в космос, чьей-то несуществующей фантазией.       Наконец, Курильщик поднял голову, хотя взгляд его оставался направленным на песочные камушки, теперь висевшие на запястье Македонского, и колясочник думал о том, что никакие камни и драгоценности, даже самые дорогие в мире, никогда не сравнятся с песочными глазами ангела - глубокими, мягкими, чуть уставшими, но всё равно самыми прекрасными. И сейчас Курильщику хотелось кричать о том, как сильно он любил ангела, хотелось прижать его к себе, слиться, став единым целым, хотелось целовать его руки, щеки, губы, хотелось раствориться в его глазах, чтобы быть максимально близко.       -Знаешь, Македонский, - прошептал колясочник, продолжая, рассматривать браслет, - я никогда не встречал людей с такими же прекрасными глазами, как у тебя...- слова вдруг дались легко, словно были обыденностью, чем-то, что люди произносят каждый день, вроде "доброе утро" или "спасибо", и Курильщик продолжил. - Да и сам ты прекрасный, Македонский. Ты не представляешь, насколько ты красивый: когда завариваешь чай, когда укладываешь спать Толстого, когда просто останавливаешься на несколько секунд и смотришь в окно, -мысли вдруг с необыкновенной ясностью выстроились у колясочника в голове, и он уже твёрдо знал о том, что хотел донести до Македонского. -Ты словно искусство, словно чудо, на которое смотришь издалека, но не имеешь возможности подойти ближе, прикоснуться к нему. И... мне хочется не только мельком наблюдать за тобой, делая небольшие наброски на бумаге. Я хочу быть ближе к тебе, Македонский, потому что ты очень мне нравишься… Я… наверное, люблю тебя…       Курильщик чуть слышно выдохнул и наконец поднял взгляд на ангела. Сердце билось так, словно собиралось навсегда покинуть грудную клетку, оставив там лишь выжженное пространство. Голова гудела и слегка кружилась. Только сейчас колясочник заметил, насколько был напряженным всё это время. Но теперь он наконец смог сказать то, о чём думал в последнее время, и оставалось только ждать, чем ответит ему Македонский.       -Курильщик, зачем тебе это? Ты меня совсем не знаешь, и то, что ты для себя откроешь, может очень не понравиться, - Македонский сглотнул, неуверенно дёрнул плечами, словно собирался встать, но всё же остался перед Курильщиком.       -Потому что я хочу узнать тебя, Македонский. Ты позволишь мне это сделать? Позволишь мне хотя бы постараться сделать тебя счастливым?       Македонский снова замолчал, опустив взгляд на браслет, но даже не видя его глаз, Курильщик мог догадаться, что в ангеле боролись две стороны: одна хотела поверить колясочнику, дать им двоим право на чувства, а другая кричала о лжи и предательстве, запрещая хоть немного сближаться.       -Македонский, посмотри на меня, - чуть слышно попросил Курильщик.       Македонский поднял голову, и колясочник сразу же прильнул к его губам, руками обхватив плечи ангела. Губы дракона оказались мягкими, нежными, хотя и немного обветрившимися, но Курильщик совершенно не обращал на это внимания. Сейчас ему было важно удержать Македонского рядом, не дать тому закрыться от всех, отодвинув от себя колясочника ещё дальше, чем остальных, поэтому Курильщик продолжал исступленно целовать ангела, вкладывая в это все свои чувства, надеясь, что тот не отвергнет, не прогонит, а примет и даст шанс на любовь.       Аккуратно и несмело Македонский стал отвечать на поцелуй. Рука ангела легла колясочнику на плечо, пальцы зарылись в жестковатые волосы, начали нежно перебирать пряди, и Курильщик, почувствовав это, еле слышно выдохнул. Ему хотелось смеяться, плакать, кричать о своей любви, но всё, что он мог сделать - лишь продолжать нежно ласкать губы Македонского, одной рукой гладить ангела по спине, а пальцами другой трепетно обводить линию скул, шеи, спускаясь к ключицам, видным из-за чуть съехавшего воротника ночной футболки. И в этот момент Курильщик чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.       Подавшись вперед, Курильщик хотел ещё крепче обнять ангела, почувствовать его тепло, поделиться своим, но колени уперлись в край дивана, не давая возможности приблизиться. Македонский отстранился от губ колясочника, и Курильщик испугался, что тот сейчас уйдет, так ничего и не сказав, оставив художника наедине со своими чувствами и вновь сбившимися в кучу мыслями. Но ангел лишь потянул состайника на себя, призывая наконец вылезти из коляски и сесть рядом, и, когда тому удалось это сделать, просто обнял Курильщика, положил голову ему на плечо.       -Красивый браслет... - всё же нарушил вновь воцарившуюся тишину Македонский. - Откуда он у тебя?       -Да так... Табаки сегодня днём впихнул, я даже понять ничего не успел, - озадаченно пробормотал Курильщик.       -Наверняка, он не молча отдал тебе украшение, а сочинил целую балладу в качестве предыстории, - Македонский посмотрел на запястье и чему-то улыбнулся.       -Ну... Он ещё что-то про вечность говорил, про счастье... Сказал кому-то его подарить... - после этих слов Македонский тихо рассмеялся. Всего, что вывалил на него Табаки, Курильщик, конечно же, не запомнил, по большей части из-за того, что просто не понял, поэтому смущенный смех ангела совсем сбил его с толку. Да и в целом колясочник, наверное, впервые слышал, как смеется Македонский, пусть и не громко и совсем не долго, но для него это стало маленьким открытием.       - Надо будет Табаки "спасибо" сказать.       - В смысле? За что?       - Просто так. За счастье, - слегка улыбнулся ангел. А Курильщик снова ничего не понимал. Ему казалось, что он упускает какую-то совсем маленькую, кажущуюся неважной, деталь. Он повернул голову, намереваясь спросить его прямо обо всём, но столкнулся с тёплым, таким любимым взглядом песочных глаз и снова утонул в них. На этот раз уже точно окончательно и бесповоротно, без права на отказ. Македонский медленно приблизился к лицу Курильщика и на этот раз первым вовлек того в поцелуй. - Не нужно думать. Нужно просто чувствовать, - прошептал ангел колясочнику в губы, и Курильщик обещал себе и Македонскому, что он постарается. Теперь он действительно постарается понять, почувствовать этот Дом, эти коридоры, чтобы понять, почувствовать самого ангела.       За окном стало понемногу светать, и первый луч коснулся рыжих, и без того солнечных, волос Македонского.       - Курильщик, пойдём. Нужно хотя бы немного поспать, - вставая и помогая состайнику перебраться в коляску, сказал Македонский.       До Четвертой они ехали в тишине, и всё в той же темноте. Но коридоры больше не казались Курильщику ужасающими. Они больше не завлекали и не обманывали. По углам, под потолком, на стенах больше не было темных существ, готовых задушить страхом случайного гуляющего. Конечно, с ним всё также был Македонский, который, Курильщик был уверен, теперь всегда будет рядом не только физически, но и духовно. Но и в самом колясочнике будто что-то неуловимо поменялось в эту ночь. Может быть, под влиянием того же ангела, но не только Дом изменил своё отношение к Курильщику, но и сам он вдруг совершенно другими глазами увидел Дом.       Уже лёжа на кровати и засыпая, Курильщик поймал руку Македонского, поцеловал хрупкие косточки и, переплетя их пальцы, положил их ладони под щёку.       - Не уходи, пожалуйста. Когда ты рядом, кошмары не снятся, - находясь на грани сознания, пробормотал Курильщик с закрытыми глазами.       - Я тут. Спи, - Македонский уже почти привычным жестом смахнул пряди волос с лица Курильщика и поцеловал его в лоб. - Я не оставлю тебя, Курильщик. Я открою тебе заново каждый коридор этого Дома. Если ты не уйдёшь, я обещаю, что буду рядом. Я... я люблю тебя, Курильщик, - уже совсем шепотом произнес ангел.       Спящий колясочник слегка улыбнулся, будто действительно слышал Македонского, и сильнее переплел пальцы, обнимая руку ангела, заставляя того практически лечь рядом.       В Четвертой спали все, кроме Табаки. Только шакал, глядя в потолок и счастливо улыбаясь, думал о том, что иногда всё же стоит помогать несмышленышам познавать истины жизни, хотя бы для того, чтобы дать шанс на счастье тем, кто этого действительно заслуживает.