Посмертие

      Время под Тунлу текло неощутимо.       Часы складывались в дни, дни — в недели и месяцы, а те, в свою очередь… в годы? Сколько дней минуло? Сколько лет? Сколько десятилетий или, быть может, уже столетий он не видел солнечного света?..       Цзюнь У не считал.       Не то чтобы он не мог хотя бы приблизительно узнать срок своего заточения. В конце концов, можно было прямо спросить у бывшего советника, что раз в пару дней исправно приходил к темнице своего падшего принца, принося тому еду и мелкие безобидные новости внешнего мира.       Можно было.       Но… зачем?       Он ведь не собирался возвращаться туда.       Более того, он этого откровенно не хотел.       Когда Сяньлэ нанес тот решающий удар, внутри Цзюнь У словно взорвалось миниатюрное солнце. Ощущение раскаленной лавы брызгами впечаталось в легкие и внутренности, заставив захлебнуться собственной кровью и неозвученным криком. Боль была недолгой и вскоре схлынула, как приливная волна, но Цзюнь У не обманывался — это был конец. С подобным обжигающим чувством могло разбиваться только его Золотое Ядро.       Будь на его месте простой заклинатель, и уничтожение Ядра мигом превратило бы его в обычного человека, а рана — убила бы. Будь на его месте небожитель средних сил, и уничтожение Ядра убило бы его быстрее самой раны, ведь небожители зависели от своих духовных сил куда сильнее смертных.       А Цзюнь У… застрял.       Концентрация мощи, вложенной в удар, размолотила Ядро на осколки, но все-таки, Цзюнь У был далеко не рядовым небожителем, — его возможности превосходили силы всех жителей Небесной Столицы вместе взятых, так что…       Он застрял.       Уже не небожитель, но еще и не смертный, Цзюнь У чувствовал, что какой-то небольшой осколок Ядра все же уцелел — от него исходило ощутимое тепло, исправно согревающее бывшего Владыку Небес в промозглом подземелье. Кто бы мог подумать, что под вулканом может быть настолько холодно… Видимо, стены зачарованной темницы искусственно не пропускали к нему жар Тунлу, чтобы не дать даже малейшего шанса использовать силу горы.       Как будто он мог попытаться.       Наверное, в мире смертных Цзюнь У сейчас сошел бы за слабенького заклинателя. А если бы всерьез занялся самосовершенствованием, то, наверняка, дорос бы до каких-нибудь высот. Через пару-тройку десятилетий.       Вот только в гробу он видал все эти практики, равно как и мир смертных с его проблемами и страждущими.       Все, чего Цзюнь У желал — это покой.       Силы небожителя зависят от молитв верующих, а силы заклинателя — от его собственных усилий. И никакое Золотое Ядро, ни сильное, ни слабое, не протянет долго, если заклинатель только тратит его ресурсы, ничего не привнося взамен. Бывшему Владыке это было прекрасно известно. И именно на это он сделал свою ставку. Рано или поздно силы закончатся, и он станет смертным.       И тогда не составит труда оборвать это затянувшееся существование. Возможно даже, что не придется заботиться об этом самому: скудная пища и холод подземелья сделают все за него.       Да, так будет лучше.       От соломенной доули, что последней милостью оставил ему Сяньлэ, пахло ветрами и нагретыми солнцем травами, напоминая о цветущих лугах в мире там, за каменными стенами темницы, за безжизненными землями Тунлу. Цзюнь У не скучал по свободе и не желал ее себе, будучи слишком уставшим от своей долгой и бессмысленной жизни, но ему нравилось дремать, пристроив доули под голову. Эхо запахов, что исходило от нее, будило в его душе что-то давно забытое, истертое до неузнаваемости, но все равно приятное. Эти смутные картины наполняли его зыбкие сновидения, и подобный отдых стал отрадой, которой бывший Император Небес предавался с удовольствием. Что ему здесь, кто ему здесь?.. Бывший друг, он же, по совместительству, тюремщик, с которым они негласно решили поддерживать хрупкое перемирие? Или друг несостоявшийся, которому он был нужен лишь в качестве доброго и мудрого Владыки? И который вогнал ему в сердце меч по самую рукоять, стоило только обнажить вторую, плачущую сторону маски всесильного императора?       Обоим им он был не нужен.       Мэй Няньцин прекрасно чувствовал себя, довольствуясь обществом лишь трех пустых сосудов. Не зря ведь облик своих друзей он воссоздал со всем тщанием, а на куклу бывшего принца, которого предатель тоже долгое время мнил мертвым, у него не хватило то ли сосуда, то ли желания. Что до Сяньлэ… Что ж, он нашел своего истинного верующего. Собиратель цветов под кровавым дождем один смог заменить ему целый свет. И в том всеобъемлющем обожании, что расцвело между этими двумя, не было места старому уставшему правителю.       За спиной — пока еще в отдалении — зашуршали шаги, и Цзюнь У лениво приоткрыл глаза, уставившись в полумрак. Ему не нужно было поворачиваться лицом к зачарованным дверям, чтобы узнать, кто явился навестить его. Только один безумец все еще продолжал приходить сюда. И не нужно было иметь двухтысячелетний жизненный опыт за плечами, чтобы понимать, что бывший друг делает это вовсе не из привязанности или каких-либо иных теплых чувств. Элементарный стыд. И, опять же, не перед тем, кого он когда-то бросил и сбежал, испугавшись за собственную шкуру, а перед теми, кто стал невольными свидетелями их драмы. Несколько выходцев из Сяньлэ, что знали его, как мудрого и справедливого советника, вот перед кем ему не захотелось терять лицо. В очередной раз. Будь же с ними на мосту посторонние люди, и Цзюнь У не сомневался — после поражения зачарованный замок закрылся бы за его спиной лишь единожды. Люди не меняются. Во всяком случае, не в лучшую сторону.       — Ваше Высочество…       Цзюнь У притворился спящим.       Доули служила спасением и здесь. Бывший Владыка укладывался спать так, чтобы ее обратная, вогнутая сторона оказывалась под его виском, и было очень удобно прятать лицо в этом углублении, притворяясь безмятежно отдыхающим. Полумрак зала не давал разглядеть детали, и сколько бы Мэй Няньцин, тихо обогнув его, ни вглядывался, еще ни разу ему не удалось точно понять, спит ли бывший император, или притворяется. Подходить совсем уж близко советник опасался.       Это было даже забавно, право слово.       Нет, Цзюнь У не делал так в абсолютно каждый визит Мэй Няньцина. Иногда они вполне себе мирно беседовали. В основном, конечно, на сугубо отвлеченные темы, по обоюдному молчаливому согласию не касаясь того, что могло хоть как-то ранить. Иногда — в спокойном молчании пили чай, что приносил и заваривал советник. Но чаще всего происходило так, как сегодня. Хоть бывший Владыка и не показывал, сил у него постепенно становилось все меньше, и сон стал предпочтительнее пустых разговоров. Что ему от этой болтовни? Все равно своего отношения он не изменит, для него Мэй Няньцин — предатель, бросивший его в самый черный период жизни. Все равно Мэй Няньцин своего отношения не изменит, для него Цзюнь У — чудовище, убившее троих его друзей. Настоящих друзей. Да и огромное количество невинных людей — тоже.       Они не могли касаться этих навек кровоточащих ран, поэтому все, что им оставалось — это обсуждение погоды над Тунлу, разговоры о мире людей и пересказы невинных историй, свидетелями которых они лично стали за минувшие столетия. Говорил, в основном, советник. Конечно же. Именно он чувствовал неловкость на этих, с позволения сказать, дружеских посиделках, и именно он пытался от нее избавиться. Цзюнь У милостиво разрешил ему эти попытки. Сам он не ощущал от их встреч ничего, кроме всепоглощающей усталости. И чем дольше длилось заточение, тем сильнее становилась его апатия, тем больше сна требовал организм. Конец его, теперь уже почти-смертного существования приближался. Цзюнь У осознавал это очень ясно. И радовался. Наконец-то он обретет покой.       За спиной тихо шелестела чужая одежда и позвякивала посуда.       — Ваше Высочество, вы спите? Или просто устали и не хотите разговаривать? Я принес тот чай, что вы упоминали в позапрошлый раз.       Оу, это даже интересно. Насколько Цзюнь У помнил, он тогда обмолвился о своем любимом сорте, что выращивали среди гор далеко на западе. Местность эта отстояла от Тунлу дальше далекого, так откуда…? Неужели?..       — Это наследный принц принес, — неловко признался советник, чутко угадав его удивление по едва дрогнувшим плечам. — Он… Он был здесь вчера. Передал кое-какие продукты и вещи для зимовки. А чай — вам. Сказал, ему много подарили, а вы как раз любите такой. И я вспомнил, что вы его как раз упоминали…       Мэй Няньцин неловко свернул последнюю фразу и умолк. Лишь тихонько стучали чайные принадлежности, расставляемые им на низеньком столике.       Цзюнь У усмехнулся, больше не скрывая, что не спит. Да, ожидания снова не оправдались. Ну что ж, он привык. Была какая-то горькая ирония в том, что Сяньлэ, который должен ненавидеть его до конца вечности, помнит о такой незначительной мелочи, как любимый чай свергнутого императора, и не скупится поделиться с ним крошечной радостью. Несмотря на все беды, которые Цзюнь У ему принес. А тот, кто когда-то был ближайшим другом и соратником, вспоминает о его словах только после того, как напомнит кто-то еще.       Смотреть на Мэй Няньцина не хотелось, разговаривать с ним и пить чай за одним столом — тем более. Но он уже обозначил, что не спит, а прогонять бывшего друга не было ни малейших сил. Поэтому Цзюнь У открыл глаза и неторопливо сел на жесткой лежанке, стараясь не выдать внезапного головокружения. Бездна бы забрала эту человеческую слабость! Впрочем, нет. Пусть лучше эта слабость рано или поздно заберет его самого. Из этого опостылевшего существования. И чтобы навсегда, без малейшего права на перерождение.       — И как поживает наш дорогой Сяньлэ? — хрипло спросил Цзюнь У, и тут же поморщился от звуков своего голоса — будто ворон каркнул, право слово. — Он уже занял трон Верховного Владыки?       Мэй Няньцин от этого вопроса словно в статую обратился. Рука его замерла, подрагивая, пальцы сжались на ручке чайника до побелевших костяшек. Они никогда не касались этого вопроса, никогда… И если сейчас, услышав положительный ответ, Его Высочество придет в ярость…       В конце концов, они оба знали, что Цзюнь У не нужны духовные силы, чтобы свернуть предателю шею.       Бывший Владыка смерил застывшего советника внимательным взглядом, его выразительные брови сурово сдвинулись.       — Гао Юнксу, — практически рыкнул он. — Если ты мне сейчас поведаешь, что трон заняло какое-нибудь убожество, вроде Мингуана, клянусь, я выберусь отсюда, и вы все…       — Нет, нет, Ваше Высочество! Нет, вы не так все поняли!       Чайник бухнулся на стол, лишь чудом не расплескав горячую воду, и Советник согнулся, почти касаясь лбом столешницы.       — Прошу вас, не гневайтесь, Ваше Высочество. Трон Владыки действительно занял Се… Сяньлэ. Еще год назад. Я опасался вам говорить, потому что…       Он не договорил, сконфуженно умолкнув, но лицо Цзюнь У уже разгладилось.       — Хорошо, — расслабленно кивнул он. — Значит, все сложилось так, как надо. Что там с чаем?       Советник снова взялся за чайник, но теперь его движения стали нервными. Он то и дело бросал на Цзюнь У короткие взгляды, и в конце концов тот не выдержал.       — Что? Спрашивай, не юли.       Аккуратная чашечка опустилась перед бывшим императором на стол, и обоняния тут же коснулся приятный аромат.       — Вы… не гневаетесь? — осторожно спросил Мэй Няньцин, и Цзюнь У как никогда хорошо понял генерала Сюаньчжэня: желание закатить глаза стало почти непреодолимым. Подавив мимолетный недостойный порыв, бывший Владыка спокойно спросил:       — С чего мне гневаться? Я еще во времена Сяньлэ сказал тебе, что хотел бы видеть Его Высочество своим преемником. Он единственный подходил на эту роль практически идеально. Если бы не его вопиющая наивность… Впрочем…       Он непроизвольно коснулся кончиками пальцев левой скулы, и Мэй Няньцин, затаив дыхание, проследил за этим движением. Некогда живое и подвижное лицо одного из их бывших друзей, а ныне — лишь безжизненное темное пятно, напоминающее ожог, не отреагировало никак. Ни шевеления, ни звука. Как и два других лика, оно превратилось просто в старый шрам: Се Лянь своим ударом разрушил не только защиту Владыки, но и уничтожил трех сильнейших паразитов, мучавших его на протяжении столетий. Благодарность, которую Цзюнь У испытывал за это, было сложно переоценить.       — Он нашел свой собственный путь, — спокойно сказал бывший император. Опустив руку, он взял чашку и поднес ее к губам. — И пусть не так, как это видел я, но Сяньлэ все равно вырос, поумнел и обзавелся крепкими шипами. Только он оказался еще умнее меня: его шипы вы и не разглядите, пока не станет поздно. Меня это более чем устраивает — он не даст Небесной столице превратиться в то, чем она была во времена Уюна. Дело всей моей жизни не канет в небытие.       Цзюнь У закрыл глаза и сделал глоток чая, показывая, что больше не желает разговаривать. И если Мэй Няньцин и хотел спросит что-то еще, то сдержался и лишь согласно кивнул. Остаток чаепития они провели пусть и в слегка напряженном, но все же мирном молчании. Когда чай закончился, Цзюнь У, наплевав на все правила приличий и гостеприимства, вытянулся на своей лежанке, заявив, что хочет спать. На самом деле, слабость, что растеклась по телу, была такой, что даже ровно держать голову становилось подвигом. Но бывшему другу знать об этом точно не стоило.       Мэй Няньцин не возражал. Быстро собрав опустевшую посуду, он вежливо попрощался и засобирался к выходу, пообещав в следующий раз, помимо еды, принести и теплые вещи — ночи становились длинней, а зима стояла вплотную к порогу.       Уже будучи у самых дверей бывший советник не выдержал и обернулся. Его Высочество, казалось, спал, во всяком случае, веки его были сомкнуты, лицо — расслаблено. Доули была привычно подвинута под голову и черные, как смоль, волосы свободно стекали по ней и краю лежанки прямо на пол. У Мэй Няньцина сжалось сердце: что-то в этом сегодняшнем визите было категорически неправильно. То ли спокойная откровенность Его Высочества, то ли то, что он назвал бывшего друга его изначальным именем (и это впервые с момента их встречи в Сяньлэ восемьсот лет назад!). То ли то, каким расслабленным и юным выглядел сейчас бывший Владыка. Даже шрамы от ликов не портили это впечатление. Нехорошее предчувствие заворочалось под ребрами, и Мэй Няньцин пообещал себе прийти с визитом уже завтра. Благо, предлог был — теплая одежда, принесенная Се Лянем, дожидалась своего часа и могла пригодиться со дня на день.

***

      Предчувствия не обманули звездочета. На следующее утро, когда он приблизился к зачарованной решетке, держа в руках теплый, подбитый мехом плащ, камера встретила его пустотой. Все так же ровно горели светильники, не до конца освещая просторный, лишенный удобств зал; соломенная доули все так же покоилась на лежанке у изголовья. Но рядом с ней Мэй Няньцин нашел лишь ворох опустевших одеяний, все еще хранящих отголосок чужой духовной силы. Цзюнь У ушел, как суждено уйти всякому небожителю, о котором забыли его последователи: просто перестал существовать. Рассыпался искрами последних сил, словно слабый догорающий костерок, и искры эти тут же унес ветер. Без права на посмертие, без права на перерождение. Гао Юнксу, которого большую часть жизни знали, как Мэй Няньцин, остался последним живым выходцем из давно уже мертвого государства Уюн.       Наверное, даже в дни своих самых свирепых извержений, гора Тунлу не слышала более горьких рыданий.