Посмертие

      Острая боль в спине, шее и голове стала первым ощущением, что нахлынуло, когда Цзюнь У вновь осознал себя. Боль была настолько резкой и тошнотворной, настолько придавливала к земле, что бывший император пораженно замер, осмысливая ее масштаб. Уже очень, очень давно он не чувствовал ничего подобного. Откровенно говоря, в первые мгновения сила ощущений привела его почти в восторг — слишком долго он был заточен в панцире собственной неуязвимости, чтобы ощущать хоть что-либо настолько же ярко. Но потом все вокруг осветилось призрачным голубым светом, тело, помимо боли, пронзило холодом и мерзким ощущением заливающейся всюду воды, и Цзюнь У понял, что лежит на земле, лицом вниз, где-то в лесу. С неба, с опозданием, донесся глухой раскат грома, ладони, при попытке подняться, утонули в жидкой грязи, и на какой-то миг бывший Владыка оцепенел, не понимая, кто он и где находится. Это все еще он?.. Тот, который неуязвим? Или он, но тот, который был давным-давно?.. Повернув испачканную ладонь к себе, он несколько секунд отупело рассматривал ее, не понимая, силясь вспомнить. И следующая вспышка осветила для него совсем уже другой лес и другое время.       Земля под руками и ногами давно уже не земля, а так — жидкая каша. С каждым «шагом» становится все труднее выдергивать ладони и колени из этого месива, но он упорно продолжает ползти, надеясь лишь, что движется в правильном направлении. Ледяная вода заливает глаза, уши и даже нос, затекает за шиворот и растекается по спине, но он мало что чувствует — все ощущения оттягивает на себя жуткая режущая боль в желудке.       Очередной приступ заставляет зайтись в судорожном кашле, а после его выворачивает. Снова, и снова, и снова. В желудке давно уже пусто, но его продолжает рвать не то желчью, не то уже собственной кровью — в этом месиве из воды и грязи ничего не разобрать. Проклятые ягоды… Почему, ну почему он не послушался шиди, почему не остался в хижине?! Нашли бы они, что поесть, в крайнем случае, поголодали бы немного, не смертельно! И уж точно, даже от нескольких дней голода, никому не было бы так плохо, как ему здесь и сейчас…       Вот только тяжело здраво рассуждать, когда первую половину жизни ты, благодаря заботам придворных поваров, несколько раз в день получаешь вкуснейшую пищу, а другую ее половину наполнен духовными силами настолько, что тебе и год без еды нипочем. Тяжело здраво рассуждать, когда тебе говорят остаться, но ты видишь, с какой надеждой на тебя смотрят четыре пары голодных глаз. Тяжело здраво рассуждать, когда ни один из обладателей этих глаз — не воин, и ты — единственный, кто может принести хоть какую-то добычу. Да и, к тому же, именно из-за тебя все вы оказались в подобном положении. Тяжело здраво рассуждать, когда, проведя в лесу почти сутки, ты понимаешь, что ничего не поймаешь — вся живность давно сбежала, стремясь оказаться как можно дальше от свирепствующего вулкана. Тяжело. И потому, когда тебе подворачивается куст с аппетитными, на вид и запах, ягодами, ты уже не особо раздумываешь…       А после ползешь на коленях, выблевывая собственные внутренности, и понимаешь, что не будь ты небожителем, пусть и свергнутым, давно бы уже сдох под тем самым «съедобным» кустом, и никому не было бы до тебя никакого дела…       …Он не помнил, когда они появились. Помнил только, что дождь, к этому времени, прекратился. Их было, кажется, четверо. Узнали, несмотря на жуткое зрелище, которое он собой представлял. Окружили, принялись насмехаться. Потом начали что-то требовать. Он не соображал, что — к тому моменту силы оставили его настолько, что даже с земли он подняться не мог. Так и смотрел на них, сидя в жидкой грязи и запрокинув голову. Они злились, что он не реагирует, перешли на крик. Кто-то схватил его за шиворот и встряхнул, заорав ему прямо в лицо. Не дождавшись реакции, плюнул, и плевок попал в левый глаз. Это немного отрезвило, но среагировать он не успел — его оттолкнули, а после в лицо ему прилетело сапогом.       Он упал навзничь, попытался перевернуться и встать, но следующий удар приземлился ему между лопаток, и он упал снова, на этот раз лицом в жидкую грязь. Чужой сапог опустился ему на затылок, надежно фиксируя и не давая повернуть голову. Кое-как он все же умудрился вывернуться, чтобы не захлебнуться грязевой жижей и втягивать хотя бы крошечные порции воздуха.       А после пришла настоящая боль.       Ни до, ни после солнцеподобный принц Уюна, сиятельный Вэй Цзиньлун, не испытывал ничего подобного, хотя еще много раз ему было предначертано узнать, каково это — меч, пронзающий тебя насквозь. И всегда он встречал эти удары молча. Всегда. Но только не в тот, первый раз.       Было ли это слабостью в результате отравления, или же потому, что он не ожидал подобного — неизвестно. Но в то злосчастное утро он сорвал голос, умоляя оставить его в покое, и рыдая, как маленький ребенок. И умом, и сердцем понимая справедливость ярости напавших на него людей он, тем не менее, ничего не хотел больше, чем оказаться в тот миг в родном дворце, в безопасности, под охраной и заботой слуг, под строгими, но любящими родительскими взглядами. Прибежать раним утром к ним в покои со своими игрушками, усесться у ног и играть, вполуха слушая мерный и рассудительный голос отца, рассуждающего о государственных делах. Играть, и не знать, какой неподъемной тяжестью ложится на плечи Небесный Мост, какой болью режут крики сгорающих заживо, какой силой, буквально в лепешку, раздавливает осознание, что не смог, не спас, подвел…       — Довольно!       Рычащие интонации вспороли хлесткий шум ливня, и даже стихия словно бы чуть присмирела. Превозмогая слабость, Цзюнь У поднялся сперва на колени, а после, цепляясь за мокрую шершавую кору ближайшего дерева, выпрямился в полный рост. Довольно воспоминаний! Тогда было утро, сейчас — глубокая ночь, и все это не более, чем совпадение. И даже если на спине у него рана (а, судя по ощущениям, она там не одна), то это тоже ничего не значит, мало ли, как он мог ее получить. Он больше не та сопля, что умирала от чувства вины и позволяла всякому неблагодарному сброду, раз за разом, делать из себя подобие фарша. Он больше не слабак, что позволит боли взять над собою верх. С духовными силами, или без, он все еще в состоянии скрутить шею каждому, кто посчитает, что вправе указывать ему, что и как делать. И скрутит, без колебаний.       Шаг. Еще шаг. Один, второй, третий… Ноги слушались плохо, тело мотало из стороны в сторону, но он, стиснув зубы, заставлял себя двигаться… куда-то. Вперед. Духовных сил в искалеченном Ядре было ровно столько, сколько их осталось там после поражения, то есть, практически ноль. Не хватало даже, чтобы согреться под этим ледяным дождем. Но достаточно, чтобы не дать боли окончательно помутить сознание и заставить его вновь ползти на четвереньках, как какое-то животное. Не бывать этому! Не после всех унижений, что ему пришлось пережить…       Впрочем, вскоре выяснилось, что, помимо боли, у тела была еще одна, гораздо более серьезная проблема — кровопотеря. Очевидно, прежде чем прийти в себя, он долго лежал, истекая кровью, и теперь ее недостаток давал о себе знать все нарастающими слабостью и головокружением. Сжав зубы, бывший Владыка решил, что будет переставлять ноги столько, сколько потребуется. Сколько сможет. А там уже будь что будет.       Шел он долго. Очень долго. Пожалуй, не один час. Он сам не понял, как и когда упал. Просто в какой-то момент силы окончательно покинули свергнутого императора, и он обнаружил себя беспомощно распластанным на земле. Многовековой опыт контроля своего тела и выдержка бога войны здесь были бессильны — без духовных сил он не мог ими управлять, а для обычного, как у смертных, контроля тела последнее было слишком израненным и уставшим.       Дождь начал понемногу заканчиваться.       Цзюнь У лежал и бессмысленно смотрел на полоску рассвета, что разгоралась над далекой цепью гор. Он дошел до кромки небольшого горного, как оказалось, леска, и теперь лежал на относительно ровном плато, с которого открывался просто потрясающий вид. Жаль, он был не в состоянии сейчас его оценить. Где-то там, впереди, было поселение — он слышал людские голоса и ощущал запахи дыма и готовящейся пищи. Но все равно было еще слишком далеко, тем более, по крутым горным тропам. Он не дойдет, а сюда в такую рань вряд ли кто явится. Найдут его, вероятно, когда он уже отдаст небесам душу.       Хотя погодите-ка, он ведь уже ее отдал. Он ведь… умер?       Да, он умер. Цзюнь У отлично помнил, как затягивало пеленой блаженного забытья сознание, как тело распадалось частицами духовных сил. Он даже успел увидеть, как его рука рассыпалась крошечными сверкающими искрами. А позже… Что было позже? Он очнулся здесь, израненный и слабый, в ситуации, так похожей на его же собственное прошлое. Это все, что память могла подсказать.       «Этой Диюй, — вдруг понял бывший император. — Я в аду. Вот почему все так похоже на то время, вот почему я настолько слаб и не помню, как здесь оказался. Это наказание. Меня приговорили переживать старые кошмары. Снова, и снова. И снова. Сейчас, вероятно, появятся и эти, с мечом…»       И шаги действительно вскоре раздались. Человек пять, не меньше, спешили сюда. Цзюнь У усмехнулся и закрыл глаза. Он не доставит им удовольствия своими криками, пусть хоть на ремни изрежут. Уж что, что, а умение терпеть боль осталось при нем, этого у него никакие судьи ада не отнимут.       — Дагэ! — заорал чей-то голос, и Цзюнь У дернулся от неожиданности. — Сюда, вон он! Нашли! Нашли!!       Топот ног, крики, мелькание зажжённых факелов… На него налетел вихрь из чьих-то рукавов, ладоней и смутных взволнованных лиц. Налетел, подхватил, закружил и куда-то понес, окончательно сбив с толку. Если это Диюй и повторение прошлых событий, то… В прошлый раз за ним ведь никто не пришел. Он сам постепенно оклемался, залечил раны и добрался до их временного жилища, обнаружив, что его долгое отсутствие никого особо и не взволновало — вассалы считали, что он знает, что делает и со всем справится. Они даже раздобыли где-то еды, и отлично проводили время за игрой в карты. В то самое время, когда он валялся в грязи, страдая от боли и жажды, и мечтая лишь о том, чтобы его нашли. Чтобы хоть кто-то сообразил, пришел, помог… Времени на то исцеление ушло немало.       А здесь… Что же здесь происходит?..       Потеря сознания поставила временную точку в мучительных размышлениях бывшего Владыки, и Цзюнь У пришлось покориться такое непривычной ему слабости.