Вся его жизнь была, будто тёмная ночь. Та самая тёмная ночь, когда не видно перед собой ни зги. В такую тёмную ночь очень хочется увидеть хотя бы бледную луну, хотя бы слабо мерцающие звёзды. Но нет. Ничего нет в этой тёмной ночи. В ней человеку могут сопутствовать только холод, странный запах, тревожащий и раздражающий, и непонятное, липкое чувство, которое не даёт взволнованному сердцу биться быстро, приклеивая его будто к лёгким, которые сдавливает изрядно уменьшившаяся грудная клетка. Спидвагона сопровождала всю жизнь тёмная ночь. Вечная ночь давила на него. Но Спидвагон уже не замечал этого. Он свободно дышал, не замечая, что задыхается табачным дымом, а ночь всё стягивает его и так слабую грудь. Он никогда не паниковал. Сердце его — осколок льда. Душа — пуста. У него ничего нет, всё, что могло у него быть, исчезло без следа. Он не знает боли. Спидвагон всегда так жил, живёт и будет жить.
Говорят, что самое тёмное время суток бывает перед рассветом. Спидвагон не оспаривал законы природы, но считал, что закон его жизни совсем нельзя соотнести с этим утверждением. Темнота всегда будет, не будет света, даже проблеска, он уже с этим смирился. Свет солнца ему заменяли свечи в кабаках, таких же тёмных, как и улицы, по которым он денно и нощно бродил в поисках наживы, какая-то крепенькая бурда, которая была почти чистым спиртом, искры взрывающегося пороха, блики от ножа. Этого света ему было вполне достаточно.
Это было неожиданно. Так из-за угла выскакивает убийца. Так стреляет револьвер. Так наносят удар ножом. Так змея кусает и впрыскивает в плоть смертельный яд. Так происходит любовь. Так наступил рассвет. Такой нежный. Такой тёплый. Спидвагон понял, что всегда желал увидеть этот рассвет.
Солнце. Как же больно на него смотреть. Оно приятное, особенно на рассвете, но как же это больно! Этим солнцем был красивый молодой человек, который абсолютно точно был аристократом. Иссиня-чёрные волосы были такими чистыми, такими красивыми и наверняка очень мягкими. Спидвагон не мог их потрогать. Кожа его, аристократически бледная, чистая и не обезображенная никакими шрамами, будто светилась. Голубые глаза были словно ломтик июльского неба. Спидвагон хотел, но не мог смотреть в них долго. Это было больно.
Джонатан Джостар. Милый, добрый молодой человек. Он — первый человек, который, не зная Спидвагона, проявил к нему милосердие, хотя Спидвагон напал на него. Джонатан Джостар — человек огромной силы. Он силён духом и телом. Джонатан Джостар — эталон красоты. Джонатан Джостар, который позволил Спидвагону называть себя ДжоДжо, идёт по жизни, смеясь, несмотря на все случающиеся с ним ужасные истории. Идёт — красивый, высокий, девятнадцатилетний. Он огромный, как машина, но мягкий, как подушка.
Роберт Спидвагон — бандит, которому все чувства чужды. Любить он не умеет. Так он думал. Но теперь всё стало как-то странно.
Он видел, как люди любят. Некоторые любят так, как звучат скрипки — нежно и высоко. Некоторые — как литавры, грубо и дико. И Спидвагон думал, что если когда-то полюбит, то будет очень груб. Но вот он — может себя вывернуть наизнанку, лишь бы Джонатан Джостар был с ним рядом.
Никто не назовёт Спидвагона нежным из его друзей. Он злится, кричит, постоянно бешеный. Особенно, когда речь заходит о людях несправедливых. Он буйный, как небо, как океан. Но рядом с ДжоДжо он заботливый, нежный. Внимательнее него никого не найти. Рядом с ним — он мягкий, пушистый. Нет ничего от разбойника в нём. Он — облако в штанах.
Спидвагон в тот миг, когда они познакомились, хотел забыть всю свою прежнюю жизнь, оставить её на этой грязной улице и уйти за Джонатаном туда, куда он позовёт. И он даже ушёл, сказав своим друзьям лишь то, что он поможет этому джентльмену с его делами. Делами чести. Он шёл на помощь Джонатану, как заворожённый. Он готов был собственноручно прикончить брата Джонатана, который травил его отца. Ему не впервой — убивать людей. Но впервые он бы не стал потом думать о том, что сам он не лучше убитого им законченного преступника. Ради Джонатана можно и убить.
Так получилось, что брат ДжоДжо, Дио, был уж очень коварным и хитрым. Спидвагон никогда не испытывал такой сильный страх. Дело было вот в чём: Спидвагон знал, что если убить человека, то он будет мёртв. С Дио так почему-то не работало. Его расстреляли полицейские, сам Роберт попал ему прямо в голову из револьвера. Но он жил. Дио стал монстром. В ту ночь Спидвагон чуть не умер, Джонатан тоже сильно пострадал. Остальные погибли. В ту ночь Спидвагон понял, что на самом деле понятия не имеет о том, как устроен мир. Его обуял сильный страх тогда. Он желал быть с ДжоДжо, хотел ему помогать во всём и защищать от всех невзгод, даже таких страшных, какие приключились с ними в страшную эту ночь, но понимал, что ему
придётся жить так, как до этого он жил. Чудное, но безумное блаженство, вызванное встречей с этим прекрасным человеком, прошло, на смену пришёл здравый смысл. Жестокий, он бил голову мыслями о том, что они — разные люди. Совсем. Спидвагон не достоин даже стоять рядом с таким великим человеком. «Ну ничего, » — успокаивал себя Роберт, — «зато умру за благое дело, и другие сильно скорбеть не будут».
Была ещё одна причина, по которой он хотел забыть Джонатана и снова влачить своё мерзкое и гадкое существование где-то на Огр-стрит. Эрина. Эрина — прекрасная женщина. Эрина — эталон, на который ровняться должны все дамы. Эрина — красота в чистом её виде. Она почти такая же красивая, как ДжоДжо. И он не мог винить ДжоДжо в том, что он не замечал его. Тем более он не мог винить эту девушку в том, что она проявляет робкие знаки внимания к такому красивому джентльмену. Спидвагон был здесь определённо лишним, но серчать или ревновать он не имел права. Ему нужно было помочь Джонатану. Помочь Джонатану и уйти, чтобы он был счастлив, а он — не смущал его своим страшным и смертельно печальным лицом.
Спидвагон — человеческая плесень. Спидвагон — чума. Его любовь, странная, безумная, никому не нужная, — такая же зараза. Он убивает всех вокруг, отравляет всё своим присутствием. И он не хотел травить своего дорогого ДжоДжо. Поэтому он решил, что скажет Джонатану о том, что ему нужно покинуть его. Спидвагон сначала навещал его в больнице, смотрел в его невозможно добрые глаза, держал его за огромные, сильные, но такие нежные и ухоженные руки, слушал его красивый юный голос, улыбался ему так приветливо и мило, как мог сложить губы отъявленный злодей, привыкший скалиться, как бездомный пёс. Он молчал — не знал, как начать разговор об уходе. Надо было подобрать нужные слова, а они всё терялись. Да и не хотелось оставлять человека, потерявшего всё только что. Это будет как-то неприлично. Когда рядом была Эрина — он молчал. Он хотел поговорить с Джонатаном наедине. Не хотел, чтобы кто-то был участником этого интимного разговора. Джонатану он всецело доверял, но вот Эрина… Она, бесспорно, хороша, умна и прилежна, но что-то не нравилось в ней Роберту. Он не смог бы никогда объяснить эти неприязнь и недоверие, не мог он их никак побороть.
В какой-то момент он решился: этот день должен стать был значимым в их жизнях. Спидвагон твёрдо решил: он расскажет всё ДжоДжо, будет прощаться с ним навсегда и не поддастся никаким уговорам, если таковые будут, в чём он очень сомневался. Он знал: Эрины рядом не будет. Лишь они вдвоём. Роберт волновался. Он не помнил, когда ещё он испытывал такие сильные чувства. Сердце его таяло, оно теперь точно не было лишь осколком льда. Спидвагон боялся, что оно совсем растает, превратится в воду или кровь, и тогда он точно умрёт. Это надо было срочно предотвратить: умирать так — позор. Так будет лучше и для Джонатана, и для него самого.
Оказалось, что Джонатан вовсе не один: с ним рядом был какой-то джентльмен в белом костюме и стильном цилиндре. Они о чём-то увлечённо беседовали. Спидвагон, завидев Джонатана и какого-то странного человека вдалеке, невольно улыбнулся. Тающее сердце захлюпало в ещё холодной жидкости, всё быстрее сокращаясь. Глупое, оно не понимало, что, размягчившись ещё, погибнет. И тут же лицо Спидвагона стало каким-то хмурым, даже больше возмущённым. Лицо его в тот момент напоминало грозное тёмное небо перед грозой или ливнем. Он пошёл к ним.
Джентльменом в цилиндре оказался итальянец по имени Уилл А Цеппели. Он сказал, что Дио до сих пор жив, что он может помочь с ним справиться, научив ДжоДжо какой-то магической технике. Спидвагон хотел рассмеяться ему в лицо. Мерзко. Противно. Так, как ни один воспитанный человек не посмеётся. Этот недалёкий аристократишко помешал ему поговорить с ДжоДжо из-за какой-то небылицы. А потом он вспомнил ту страшную ночь и поверил господину Цеппели. Он ушёл, не обмолвившись ни одним словом с Джонатаном. Он решил, что пока ДжоДжо будет тренироваться, он будет искать Дио. Он найдёт Дио, поможет его убить и уйдёт, как и планировал.
Спидвагону не понадобилось много времени, чтобы выйти на след Дио. Кем или чем бы ни был Дио, каким бы сильным существом он не являлся, Спидвагону было плевать. Он такой же мерзавец, как те, что так же трусливо скрывались от преследующего их Роберта. Пускай он всесилен, но Спидвагон может найти всё, что существует в этом мире. Даже если бы не мог, ради Джонатана он мог сделать всё. И делал всё, что было в его силах. Минуты летели — ДжоДжо становился всё сильнее. Он усердно тренировался с раннего утра до позднего вечера. Летели минуты — Спидвагон самозабвенно искал Дио. Он всё мечтал, что сам найдёт этого подлеца, убьёт его каким-то образом, оставит записку ДжоДжо, что Дио нет, и уйдёт. В свободные минуты он придумывал, что можно сказать или написать. Вскоре он почти наизусть выучил то, что хотел сказать. Он был готов сказать Джонатану всё в любой момент.
Он был готов. Готов настолько, что, думая о том, как он будет говорить своё признание Джонатану, почти невольно прикладывался к бутылке и плакал. Он был готов, но тяжесть его собственного решения слишком давила на него. Так нельзя. Нельзя. Нельзя. Но, узнав рассвет, он не хотел уже возвращаться в ночь.
Всё вдруг переменилось. Столько произошло. Потрошитель. Зомби. Рыцари. Смерть Цеппели. Почти каждое мгновение могло быть для них последним. И после того, как они организовали скромные похороны господина Цеппели, Спидвагон решил, что откроет всю правду Джонатану, чтобы душа его была упокоена, случись что. Решимости в нём было предостаточно: он считал, что этот день для него всё равно последний. Его смущало лишь одно: рядом с ними был мальчик, Поко, который столкнулся с ужасами деяний Дио. Он никуда пока не мог уйти, не мог их оставить наедине. Спидвагон решил, что недвусмысленно намекнёт о своих чувствах, расскажет о том, что уйдёт из его жизни, чтобы не мешать ни ему, ни Эрине. Сердце у него билось настолько сильно, что заставляло всё тело трепыхаться в такт ему. Тесно ему было в груди. Дыхание спёрло. Воздуху не давал пройти платок на шее. И всё-таки это надо сказать. Надо всё сказать.
— Мистер Джостар, — Спидвагон запнулся воздухом и схватил того за руку. Роберт смотрел на него, не мигая. Дальше слова не шли: воздуха не хватало, чтобы ещё что-то сказать. Джонатан вздрогнул, повернулся к нему и заглянул в глаза. Взгляд у Джонатана был не такой, как обычно. Глаза у него не блестели, в них поселилась тоска. И всё равно они прекрасны. В его ясных глазах отражаются звёзды. Всегда так было. Всегда так есть. И будет.
— Что такое, Спидвагон? — голос ДжоДжо звучал вкрадчиво, нежно. Поко тоже обернулся на них, но Спидвагон ничего не замечал вокруг. Для него существовал только Джонатан.
— Я хотел сказать, — Спидвагон начал сиплым голосом, потупился и прочистил горло, — Мы не так давно знакомы, но тернистый путь, который мы вместе прошли, он точно сблизил нас. Точнее сказать, может, Вы и не считаете, что мы близки, но, поверьте, — с губ его сорвался тяжёлый болезненный стон. Он будто готов был из себя внутренности изрыгнуть. Будто следующий выдох ознаменуется тем, что он выхаркнет свои лёгкие. Боль. Эту боль никак нельзя было унять. Тут же после этого стона Спидвагон скривил лицо. На нём появилась страдальческая гримаса. Он медленно поднял глаза на Джонатана. Тот смотрел. Он ничего не сказал, но по взгляду его было понятно, что стон этот очень взволновал его, — для меня Вы очень
до́роги. Ради Вас я
готов на всё. И себя готов
забыть. И
умереть за Вас.
Некоторые слова Спидвагону из себя приходилось давить, потому что в горле то и дело возникал противный ком. И дело было не в том, что он не хотел говорить. Он боялся. Боялся, что намёки его слишком явные или пошлые. Поко всё поймёт. Он испытает небывалое отвращение к нему. Джонатан наверняка тоже. И он останется один. Один под прицельными осуждающими взглядами. Он это
заслужил.
— И Вас готов
забыть… — прошептал дрожащим голосом Спидвагон, чуть крепче сжав руку ДжоДжо.
Но Джонатан не убрал руки. Он замер. Ничего не говорил. Сколько прошло времени — никто не знал. Спидвагону казалось, что они стоят вот так уже вечность. Вдруг ДжоДжо начал гладить большим пальцем по его рукам. Роберт поднял голову. Джонатан улыбался, но из глаз его текли слёзы. Он всё ощутимее касался руки Спидвагона, всё беспорядочнее были его движения.
— Роберт, не нужно, — сказал он мягко, но дрожь в его голосе имелась сильная, — ты дорог мне очень. Не уходи никуда, прошу! — он заглянул в глаза Спидвагона. Долгое время ДжоДжо ничего не говорил. — Дома у меня нет, семьи тоже… Мистер Цеппели покинул нас… — горько промолвил он и опустил голову. — Прошу, не покидай меня! Остался ведь только ты… И Эрина…
Спидвагон вздрогнул. Он не хотел такого ответа. Он не хотел, чтобы его считали нужным. Не хотел очернять жизнь этого прекрасного джентльмена. Но он сам об этом просил. И Спидвагон не смел ему отказать. Он хотел где-то в глубине души, чтобы всё так и было. Чтобы он был нужен.
Дио повержен, но радоваться не хочется. Слишком много жизней он забрал с собой. Забрал и силы у Джонатана, и его дом. Но теперь Всё будет точно хорошо. И Спидвагон об этом позаботится.
Предстоял долгий путь домой. Они взяли какую-то карету, добрый человек согласился их довезти в Лондон. Время в дороге текло совсем по-иному, нежели по пути в этот город. Оно текло, как смола, только-только нагревшаяся на солнце. Медленно. Мучительно медленно. Томились и Джонатан в печальных раздумьях, и Роберт. Их новые друзья, Тонпетти и Стрейтс, не поехали с ними, остались убеждаться в том, что всех зомби истребили. Благое дело это, но они поступили просто ужасно по отношению к ДжоДжо и Спидвагону: оставили их неловко молчать, бояться что-либо друг другу сказать и думать печальную думу о произошедшем. Точнее, Джонатан размышлял о случившимся впервые за долгое время, а вот Спидвагон, насколько бы сильно он ни хотел поддержать Джонатана, он боялся.
Спидвагон — резок со всеми. Спидвагон — щедр на обидное резкое словцо. Голосом он громит дом, улицу, город. Спидвагон ни перед кем не стелется, не боится никого обидеть. Спидвагона раньше бил весь мир, теперь он один бил этот враждебный и несправедливый, глупый и жестокий, подлый и порочный мир. Иначе никак. Если не выбивать деньги из жадных буржуев, то слабые и беззащитные останутся в холоде и голоде. Если доверять друзьям, с которыми промышляешь одним делом, то они предадут. Если быть со всеми добрым, то этой добротой будут пользоваться. Если быть слабым, то окружающие люди будут рвать на части. Надо доказывать, надо постоянно доказывать, что имеешь право жить, иначе никак. Горько. Очень горько это знать. Но Знать это надо. Спидвагон этим знанием владел и прекрасно им владел.
Они сидели напротив. Джонатан всё смотрел куда-то в окно, думал. А Спидвагон любовался им, сгорая от желания помочь, но не зная, как это можно сделать. Смотрел. Долго. В упор. Будто последний раз его видит. Будто сейчас ДжоДжо умрёт. Будто он сам его убьёт. Он чёрствый, но сейчас, с ДжоДжо, с самым милым ему человеком, надо научиться быть нежным. И он готов быть таким, каким нужно.
— Джонатан! — воскликнул он будто бы весёлым хриплым голосом и накрыл его руки своими. ДжоДжо встрепенулся, повернувшись, широко раскрыл глаза и изумлённо захлопал ими. — Вы устали, нам надо отдохнуть. По прибытии в Лондон предлагаю отдохнуть в трактире, — во взгляде его в этот момент потерялся холодный огонёк решимости, будто весёлый оскал ушёл с его лица. Он склонил голову набок, не отводя от него глаз, и быстро заморгал. — Поедемте? — робко прибавил он.
Он, может, и хотел бы сказать ДжоДжо всё, что думает, но посчитал это лишним. Он считал, что сочувствие, которое он испытывал, может уязвить Джонатана, а он не хотел хоть чем-нибудь обидеть этого прекрасного человека. Он готов был убить любого обидчика ДжоДжо, в том числе и себя.
— Давай, — сказал Джонатан с выдохом, — что-то я хандрю… — он слабо улыбнулся и отвёл взгляд.
— Нет, — твёрдо, но тихо ответил Спидвагон, нахмурившись и посерьёзнев. Джонатан изумлённо на него посмотрел, — Вы с достоинством выносите тяжёлые жизненные испытания, Джонатан! — чуть увереннее произнёс он. — Надеюсь, Вы не против, что я Вас так называю…
— Можешь звать меня ДжоДжо, — сказал Джонатан, по-доброму улыбнувшись, — ты ведь мой друг.
Этот мягкий юный нежный голос разливался в воздухе, как эссенция. Он чаровал Спидвагона, пьянил не хуже крепкой настойки. Роберт утопал в этом прекрасном звуке, захлёбывался им. Ему хотелось слышать этот голос чаще и дольше. Ему это было необходимо.
— Я не могу так, — Спидвагон отвёл взгляд и убрал руки, всё ещё положенные на руки ДжоДжо, — буду Вас называть Джонатан.
— Уговорились, — ДжоДжо кивнул и хихикнул.
Его улыбка растопила бы ледники даже там, где царила вечная мерзлота, а смех — заставил бы расцвести в этом мёртвом месте самые прекрасные цветы. Спидвагон вздохнул с облегчением: он оказался полезным, и это радовало его. Сейчас они будут вместе лечить душевные раны. Джонатан вернётся — будет теперь счастливый. Спидвагон же знал, что лишь дразнит своё сердце, но ему уже было всё равно: оно давно уже оттаяло и от него остался лишь мокрый лоскут парусины, что он постоянно драл и драл. Но это абсолютно не важно. Он радовался возможности помочь Джонатану и провести с ним время. А глупое сердце само виновато в том, что так страдает.
День был какой-то душный, воздуха не хватало. Грязная улица, на которую их привезли, задыхалась в сырости. Молодые люди были под стать этой улице: грязные и дурно пахнущие. ДжоДжо взволнованно глядел по сторонам и держался рядом с Робертом, а тот, привыкший к таким красотам, искал взглядом ближайший трактир. Ему нужен был именно трактир, чтобы можно было заночевать там, а не тащиться куда-то пьяным.
— Ничего, — сказал Спидвагон, осторожно взяв Джонатана за локоть, — выпьете — и эти пейзажи не будут Вас волновать.
С непривычки подобные улицы правда могут пугать. В жару — пыльные, в дождь — сырые больше, чем надо, всегда здесь плохо пахнет, грязно. Дома с осыпавшейся штукатуркой и страшными трещинами на стенах давят на прохожих. Да и прохожие не отличались особенной опрятностью. Никаких ухоженных деревьев — если растительность есть, то она растёт прямо из треснувшей брусчатки сама по себе. Подобные улицы существуют, чтобы выйти из одного из этих ненадёжных домов и быстро дойти до места назначения. Спидвагону уже было давно плевать. Он других улиц не видел.
Трактир был полон пьяных звуков, неприятных запахов и тусклого света. Джонатан всё оглядывался по сторонам и не отставал от Спидвагона, который всё шёл куда-то и шёл. Он не обращал внимания ни на что, смотрел только перед собой и, казалось, будто и Джонатана он забыл. Они сели в самом дальнем от входа грязном и самом тёмном углу. Сели, попросили пива, сделали несколько глотков почти синхронно, вздохнули очень тяжко одновременно. Молчали. Держали в себе дикие чувства. Друг на друга они не смотрели, предпочитая разглядывать грязный стол. Понимали: посмотрят друг другу в глаза — прочтут всё самое сокровенное и больное, что имеется в душах друг друга.
Прошло время и полстакана пива. Спидвагон уже не боялся смотреть на ДжоДжо, который вцепился в стакан, всё не решаясь отпить ещё хоть немного чудесатого напитка, который показался ему совсем не вкусным. Иногда он поглядывал на Спидвагона, который смотрел на него в упор, но быстро отводил взгляд, не выдерживая странного вида его. Он выглядел мёртвым: кожа его почему-то казалась ещё более бледной, чем обычно; в чёрно-сливовых впадинах под густыми бровями виднелись глаза, и взгляд у него был стеклянный. Он глядел будто через Джонатана далеко-далеко, и ничего его не волновало.
— Знаешь, Роберт, — Джонатан взглянул на него встревоженно и тут же отвёл взгляд, — я рад сидеть здесь с тобой…
Спидвагон тут же оживился. Он встрепенулся, взгляд его стал более ясным, и он теперь глядел на Джонатана. Хоть взгляд этот был усталым, но теперь в нём теплилась благодарность. Улыбка тронула его губы. Он был так благодарен Джонатану за то, что тот заговорил с ним, будто бы он жизнь его спас. Через минуту примерно любования ДжоДжо он стушевался и потупил взгляд, а улыбка его стала шире.
— Согласен, мне тоже весьма приятно быть с Вами, — тихо ответил он, запустив руку в свои волосы, — выпьем за хорошую жизнь после этих испытаний? — заискивающе предложил он.
— Выпьем, — робко ответил ДжоДжо и поднял стакан.
Они чокнулись так, что из стакана Джонатана немного пива вылилось на стол. Джонатан на этот раз выпил много и поморщился от крепости алкоголя, ведь для пива этот напиток был уж очень крепким. И всё же ему стало легче, плохие мысли как-то потерялись в возникшем омуте.
— Дио больше нет, отца тоже… — ДжоДжо опустил голову. — Непривычно даже как-то об этом думать… Остался я один… И ты… — на его лице появилась улыбка. Страшная улыбка. Эти милые губы, с которых слетают только самые прелестные слова, сложились в такую улыбку, которая бывает только у человека отчаявшегося и потерянного.
— Я всё сделаю… — задыхаясь, произнёс Спидвагон и взглянул как-то дико на ДжоДжо. На секунду в его голове промелькнула мысль о том, чтобы напомнить Джонатану об Эрине, но эту мысль задушил страшный порок — желание быть нужным Джонатану. — я тебе помогу…
— Роберт, — ДжоДжо выдохнул и склонил голову на бок, — ты уже… Ты со мной, и это уже…
Спидвагон дёрнулся и ахнул. Сердце его замерло, и воздух встал в его горле. Почему-то слёзы застыли в его глазах, да и сам он будто окаменел, слушая Джонатана. За те слова, которые он слышал сейчас, он готов был отдать всё. И он ради этого замечательного человека отдаст всё. И теперь он и думать не мог о том, чтобы покинуть ДжоДжо. Они слишком нужны друг другу. Это всё. Это конец. Спидвагон обречён пропасть в любви к этому человеку.
— Ты первый мой настоящий друг, и я очень дорожу тобой… — продолжал Джонатан, положив ладонь к руке Спидвагона, которая лежала на грязном столе. — спасибо…
— За нашу хорошую дружбу… — Спидвагон аккуратно подвинул свой стакан к стакану Джонатана.
Они долго сидели в этом трактире. Уже никому не казалось это место мрачным и неприятным. Тесный тёмный трактир превратился будто в дымку, которая теперь обволакивала тела ДжоДжо и Роберта. Они ничего особенного не говорили друг другу, просто обсуждали какие-то красивые лёгкие вещи. Всё было будто приятный сон на рассвете. Стаканы, наполняемые разными жидкостями, всё стучали с приятными словами и самыми лучшими пожеланиями. Ушли они только под утро. Вышли, шатаясь и придерживая друг друга. Они могли пойти спать в комнаты наверху, но их души и тела требовали свежего воздуха.
Рассвет всегда прекрасен. Увидеть ранний утренний рассвет должен каждый, потому что эта картина слишком хороша, чтобы её пропускать. Тёмное небо постепенно светлеет, и наблюдать этот полупрозрачный будто написанный акварелью небосвод всегда приятно: на улицах в это время обычно тихо, а солнце, медленно и лениво восходящее на небеса, вселяет надежду на то, что наступающий день будет лучше, чем тот, который прошёл. Они, чуть пройдя по переулкам и дворам, очутились на достаточно просторной улице, которая выглядела лучше, чем та, на которой они были. Тут-то они и застали первые лучи солнца.
Спидвагон не знал, куда смотреть — то ли на прекрасное явление, то ли на прекрасное создание возле себя. Джонатан не отводил взгляд от величественного неба, которое только что обновилось, и пьяно улыбался. Его качало от даже лёгкого дуновения ветра, он облокотился на Спидвагона и любовался, кажется, всем в этом мире. И Спидвагон хотел, чтобы этот момент никогда не заканчивался. И всё же неясность ума и возбуждение всех лучших человеческих чувств требовали совершить какую-то глупость.
— ДжоДжо, Вы для меня — всё… — Спидвагон смело воскликнул. — Я люблю Вас! Я люблю этот рассвет! Я даже хочу Вас расцеловать!
— Ну так целуйте! — Джонатан кокетливо засмеялся и наклонился к нему.
Безрассудная смелость вдруг оставила Роберта, и он теперь и представить не мог, что делать дальше, и как целовать этого джентльмена. Он смотрел на улыбающегося игриво джентльмена, который, несмотря на все жизненные трудности, остался невинен как ребёнок. Джонатан, видимо, устав ждать, схватил за плечи Спидвагона и звонко, с причмокиванием поцеловал его сначала в ону щёку, потом в другую. Роберт о большем и мечтать не смел — тёплые мягкие любимые губы касаются его кожи. Сердце, хлюпая и так и норовя вырваться из груди, окончательно растаяло. Джонатан вдруг прижал его к себе и поцеловал прямо в губы. Спидвагон быстро и глубоко вдохнул и абсолютно точно умер. Беззащитное сердце в тот же момент было поражено бесконтрольным желанием. Он обнял Джонатана, расположив свои руки на его лопатках, часто задышал. Сколько было близости у Роберта — не счесть. Но впервые человек закрался к нему в сердце, проник в душу.
— Можно ещё? — спросил Спидвагон, захлёбываясь воздухом и склонившись над ухом ДжоДжо.
— Можно, — Джонатан по-доброму усмехнулся.
Спидвагон расцеловывал его добрый рот, проводил языком по губам. Бесстыдно. Глупо. Ум сгорел в этом моменте. А Джонатан по-доброму хмыкал, пытаясь отвечать на поцелуи. Всё хорошо. Всё будто так и должно быть. Но от такого зрелища сам Сатана бы перекрестился. Роберту было плевать на всё. С ним ДжоДжо, значит, всё хорошо.
Утренний рассвет — дивная пора. Такая же дивная, как и Джонатан Джостар.
Спидвагон был желанный гость в доме Джонатана и Эрины. Они все хорошо общались. Но Спидвагон приходил сюда только ради этих прекрасных моментов, когда Эрины не было рядом. Когда ДжоДжо был только с ним. Когда он говорил что-нибудь ласковое и доброе. Рядом с ним Спидвагон наполнялся невообразимо светлыми мыслями. Он жил ради того, чтобы быть с ДжоДжо.
Как только Роберт оказывался за порогом ДжоДжо и Эрины, вся тьма мира наполняла его. Он ненавидел Эрину — она мешала ему быть с Джонатаном, отравляла его взор. Она была будто соринкой в его глазу. Назойливая, она мешала ему смотреть на ДжоДжо. Он ненавидел себя — он мешал счастью этих двоих. Он был будто оса, прилетевшая на сладость. Он уходил, бродил по своим улицам, бросался на тех недалёких господ, которые посмели забрести на эту улицу. Надо было проучить какого-то злодея за что бы то ни было — он свирепо расправлялся с ним, дрался, будто бы насмерть. Бездумно лез туда, куда лезть вовсе не стоит. Возвращался к Джонатану, изодранный, побитый, грязный. И телом, и душой.
Они часто гуляли с Джонатаном по улицам Лондона. По красивым, парадным улицам, пейзажи которых приятны глазу. Бывали в парках и садах. Спидвагон на такие встречи всегда наряжался в самую хорошую одежду, которая у него была. Они были только вдвоём, наслаждались обществом друг друга и прекрасными видами, что открывались перед ними. Были они и в кабаках, веселились, ДжоДжо даже удалось побывать в комнате, снимаемой Спидвагоном. Говорили они обо всём, и веселились по-всякому. Спидвагону нравилось, когда Джонатан по-дружески его приголубливал, целовал его так невинно, как, кажется, нельзя было. Спидвагон отвечал ему, тоже ласкал его и отвечал на поцелуи. Они открывались друг другу, показывали такие стороны своих душ, что интимнее их разговоров ничего не было. Спидвагону это всё нравилось, он любил эти прекрасные часы свиданий, но больше всего ему нравилось то, что они почти не говорили об Эрине. И отсутствие этих разговоров вселило в Роберта надежду, что Эрина для него — просто хорошая давняя подруга. Больной разум совсем помутнел, и он уже думал, что как только особняк Джостаров будет восстановлен, он оставит её, и они будут дружить. На дружбу он только и надеялся.
И был один прекрасный день. Всё было спокойно. Торжественная радость наполняла весь парк, в котором они сидели. Было светло и приятно. Джонатан и Роберт сидели в укромном месте, среди деревьев и кустов и опять говорили о разном, но важном. Спидвагон с улыбкой встречал каждый взгляд ДжоДжо, тот широко улыбался ему в ответ. Но что-то странное было в этой безумно радостной улыбке. Глаза Джонатана горели необъяснимой радостью, когда он смотрел на Роберта. Он был весь издёрган и суетлив, хотя как обычно любезен и дружелюбен.
— ДжоДжо, что же с тобой происходит? — с изумлением спросил Спидвагон, когда после очередной фразы Джонатан как-то чересчур нервно засмеялся.
— Всё хорошо, друг мой! — восторженно воскликнул Джонатан, улыбаясь и быстро хлопая ресницами, и схватил руки Роберта. — Всё прекрасно!
Спидвагон стал более внимательно разглядывать его. Во взгляде Джонатана читалась любовь. Он будто бы смотрел куда-то внутрь себя, в свои мечты и фантазии. Роберт вдруг вздрогнул, осознав это. Сердце у него затрепетало, когда он понял, что творится с Джонатаном: он так же безумно влюблён, как и Спидвагон. И всё в помутнённом рассудке вдруг расцвела идея о том, что чувства его взаимны. Он стал вдруг тоже широко и глупо улыбаться и посмеиваться. Щёки Роберта стали розовые, он потупил взгляд и чуть придвинулся к Джонатану.
— Я вижу, ДжоДжо, — Спидвагон запнулся, — ты о чём-то молчишь… Расскажи же! — он сжался и наклонил голову ближе к лицу Джонатана.
— Ну, — ДжоДжо вздохнул, покраснел и отвернулся, — я собираюсь сделать глупость… — очень тихо и по-заговорчески сказал он.
— А что? — шёпотом спросил Спидвагон.
— Потом… — так же шёпотом ответил Джонатан. — Я хочу подготовиться к этой глупости…
Они вдруг синхронно повернулись и стали глядеть друг на друга. Рассматривали так, как до этого никогда не рассматривали никого. Улыбались друг другу влюблённо. Слушали дыхание, что всё учащалось и учащалось. Спидвагон изнемогал от желания гладить тело ДжоДжо, целовать его и шептать самые откровенные непристойности. Но так нельзя. Нельзя всё испортить. Он не хотел осквернять этого святого человека.
— А ты сегодня, знаешь, — Джонатан вздрогнул, — счастливый… Румяный, красивый… — он заулыбался, когда Роберт поцеловал дрожащими губами его руки. — Я смогу прийти к тебе завтра?
— Когда захочешь… — выдавил Роберт.
Брови его сломались, поползли к переносице. Лицо Спидвагона было очень близко к лицу Джонатана. И как же хочется наконец стать ближе!
И ДжоДжо дарил ему близость, подвигаясь так близко, что губы их соприкоснулись. Спидвагон выдыхал стон ему в губы, делал робкий вдох, а дальше держал воздух, пока Джонатан нежно щипал его губы. Он приоткрывал рот, дрожа от чувств и задыхаясь. Джонатан хмыкал смущённо, сминая губы Роберта. И Спидвагон решил поддаться своим чувствам, почти вжался в Джонатана, требовательно водил языком по губам ДжоДжо, кусал его губы. Действовал он по наитию, как требует тело. Джонатан, когда Роберт начал так действовать, выдохнул и тоже стал действовать по наитию. Роберт кусал осторожно губы ДжоДжо, беспорядочно водил языком по его языку. Джонатан постоянно пытался перехватить инициативу, повторял за Спидвагоном движения, но чего-то ему не хватало. Зато Спидвагону всего хватало. Хватало горячего дыхания почти в унисон. Хватало исступлённых ласк, хватало прикосновений. Он чувствовал неиссякаемую радость. И от этой радости у него возникли слёзы на глазах.
— Я буду в четыре, — сказал Джонатан, отстранившись, и принявшись вытирать рот, — завтра.
Он встал со скамейки и подал руку Роберту. Тот встал и растерянно разглядывал Джонатана. Всё было замечательно, но Спидвагон чувствовал, будто происходит что-то страшное. Думал и не понимал — дело в нём или в Джонатане.
— Спасибо, — ДжоДжо улыбнулся и распростёр руки для объятий, — спасибо, что так нежен со мной…
— Это тебе спасибо, — прошептал Роберт, — за всё…
***
Это было. Было в квартире на Огр-стрит.
В четыре часа Спидвагон был готов ко всему. Он нервно ходил по своей комнате. Ждал. Вот уже восемь. Выставлены канделябры. Зажжены свечи.
Восемь.
Девять.
Темно. Нельзя в такое время ходить по Огр-стрит. Там жуть. Спидвагон ушёл от окон, чтобы не тревожить нервное сердце. Канделябры свечами хохочут. «А может, он попал в беду?» — встрепенулся он, вскочил и тут же понял — поздно.
Никто бы, кроме ДжоДжо, не узнал бы сейчас Спидвагона. Жестокий жилистый булыжник волнуется. Вздрагивает. Стонет. Корчится. Что ему хочется? А хочется слишком многое.
И что, что он выглядит железным? и что, что всегда был каменным? Сердце-то давно растало, и оно хочет спрятаться в мягкое, доброе, джентльменское.
Он всё же встал, шагнул до окон. Смотрит — ничего не видно. Но всё же он плавит лбом раму оконную, надеясь хоть что-то разглядеть.
Он всё задавался вопросом: будет любовь хоть какая-то — большая или крошечная. Ему хотелось иметь с Джонатаном хоть какую-то. Пусть даже совсем крохотную. Он будет беречь её, как милого цыплёночка.
Вот дождь пошёл. Вечер минул — ночь ударила громом в сердце. Спидвагон всё смотрел тихо. Хочет кричать — но кричать не можется. Не на кого. Незачем.
Где-то в теле прыгает нерв взволнованный. Дёргает тело, бегая. А Спидвагон всё стоит на месте, смертельно бледный.
Внизу дверь хлопнула, посыпалась штукатурка. Он затаил дыхание, стараясь нервы сдерживать. Но они, большие, маленькие, скачут, как бешеные. У него подкашиваются ноги.
Дверь скрипнула — вошла фигура. Чинный ангел влетел в квартиру. Спидвагон обернулся — стоит Джонатан. Но ноги его еле держат.
Он запыхался, устал, был весь мокрый. Он суетился — с трудом снял перчатки тёмные. Спидвагон сразу к нему подоспел, но встал в ступоре — Джонатан сказал:
— Знаешь, Роберт, я женюсь!
ДжоДжо спустился по стене на пол. Так неприлично и грязно. Спидвагон стоял. Смотрел. Без страсти. Волнения. Он был спокоен, как пульс покойника. А это — самое страшное. Он спокоен — внутри всё клокочет. Он спокоен — но готов изодрать себя. Рука потянулась к рукаву, чтобы задрать его и расцарапать руку, глядя на упавшего ангела. ДжоДжо тоже смотрел, и, кажется, заметил некоторое безумие.
— Роберт, ответь же что-нибудь!
— Я рад, — бесстрастно ответил он, — желаю удачи.
— Что-то случилось? Ты сегодня бледный, несчастный.
— Нет. Я счастлив.
Спидвагон отвернулся. А что он ещё мог сказать? Всё это будет неискренне, глупо. Вчера была любовь и страсть. Сегодня — единственное, что можно сделать, это его украсть. Но его уже украли.
И поделать нельзя ничего.
