Несчастная карикатура стола бедняков готова была вот-вот мультяшно развалиться и прогнуться под весом двух замешкавшихся парней, продолжающих моститься в укромном углу от чужих глаз. Даже в таком огромном здании трудно найти уютную каморку. И почему он сразу не помчался к чёрному входу, заприметив многослойные сопли и нытьё Пата — неясно.
— Больше некому, — настаивал напрочь рассеянный Хаас, жёстко констатируя факт. Первая фаза достигла апогея, вторая — возбуждённо схватить кого-нибудь за руку и сильно сжать, языком тела подкрепляя чрезмерную важность обсуждения. Патрик всегда прикусывал нижнюю губу с чёрным стальным кольцом на боку, будто умышленно старался разграничить почву между реальностью и вымыслом. Подсаживался ближе, ещё. Сводил брови в ласковом недоумении. Мэтт отлично помнил, как этот блондин делал так же в постели, медленно терзая благородный, излишне поношенный кусок пирсинга, но теперь в брови, левой, задумчиво глядел в потолок, смотрел на него, делился небольшим теплом тела. Вот бы помимо антидепрессантов существовали подавители совести. Почему сейчас именно этот человек заталкивал его в беспросветную пучину?
— Я слов не знаю.
— Суфлёр всё подскажет, там реплик немного. Если запнёшься, я как сказитель объясню публике, а ты действиями повторишь. Прошу, Мэтт, у нас форс мажорная ситуация. Никого на замену поблизости нет, вспыльчивые подростки ждать не будут. К тому же в зале сидят влиятельные люди, которые будут решать, продолжать спонсировать нашу благотворительную компанию или нет. Им нужен результат, понимаешь? Тэра в другом конце города, пока доберётся сюда — уйдёт уйма времени. Постоишь с подносом печенья и поулыбаешься во все тридцать два зуба, ничего сложного.
— Да я просто коробки таскаю, Пат. Ты ведь знаешь, как мне сложно говорить на публику, тем более переодетым в женщину за семьдесят. Что за фетиши вне дома? Я никчёмный актёр, никого толком не играл, кроме куста с закрытым листвой ртом. А здесь большая сцена, — смущённый Уолст продолжал отнекиваться и, в тоже время, нервно прятать остатки излишне ровных вишнёвых прядей за одно и тоже ухо. Вблизи без грима будет сильно заметно, что он парень в красном бабском дерьмище с помпонами? Стыдно.
— Ну попробуй, прошу! Иначе труд восьмидесяти человек уйдёт впустую, в том числе и наш с тобой. Мы трижды переносили спектакль. Больше окон на рождественское мероприятие театр не даст. Пожалей себя и остальных, — блондин слёзно закатил глаза, тёплыми пальцами водя сердечные хороводы по тыльной стороне чужого бедра. Совсем не подходящее место. В занятии сексом на публике нет ведь ничего постыдного? Патрик съест его заживо: на сцене, за кулисами — да где угодно, если Мэтт не выполнит его просьбу прямо здесь и сейчас.
— Раз ты так просишь, в первый и последний раз!
— Мой спаситель! — Хасс довольно спрыгнул со стола, как ребёнок с восторгом покрутился по часовой стрелке и резко придвинулся вплотную. Руки ласково сжались вокруг подбородка Уолста, мягко растирая покрасневшие щеки.
Ещё бы. Ему не страшно, скорее неприятно. Не считая хроническую аллергию на вязанную одежду из дохлой шерсти, вдобавок тело жутко чесалось. Смириться с кошмарами на улице Вязов не составило бы особого труда, но этот выскочка Гонтье портил весь настрой. Чёрт возьми, зачем он согласился?
Из настежь открытой двери в коридоре распространились преувеличенно-громкие возгласы Хааса поверх рабочего шума. Нужно было обязательно отчитаться перед командой, поднять боевое рвение и обуздать никчёмный полукруг из пыльных досок. Слушать хвальбы Пата оказалось слишком приятно, на мгновение Мэтт даже забыл, что абсолютно ничего не знает об актерском мастерстве.
— Конечно, он же мой парень, мастер на все руки. Всё будет на высшем уровне. Да, ты на подстраховке с текстом, стой ближе к краю кулис, — где-то вдали услышал Уолст, со скрипом закрывая дверь.
— Будете праздновать, когда мы закончим, — недовольно пыхнул Уолст, неосторожно хлопая себя по всё ещё алым щекам. Пустая уверенность ни к чему хорошему не приводила, никогда, сколько можно. Патрик не понимал базовых вещей, составлял список продуктов на ходу. Зачем весь полдень таскаться с пустым листом в поисках ответа? Ах да, склероз. Они встречаются пять месяцев, а Уолст продолжал превращать каждый день Хааса в длинный тупик. Скучный. Непригодный для него. Ужасные отношения не лечатся. Он часто задумывался, а не прошляпил ли давно стихший попутный ветер, что разрубит неудачно слипшиеся куски ледника и сменит рубежи на что-то более весомое? Бросать кого-то невероятно сложно, Уолст даже не мог найти конкретной причины под свои прихоти. Блядь, может с ним что-то не так?
Мэтт наклеил ещё один липкий трансдермальный пластырь поверх трёх других. Кое-как надел костюм: размер не его, в плечах невообразимо давит, живот стянуло в карликовую дыру. Полнейший отстой. Дышать нечем. Рвать нельзя. Злиться нельзя. Козырять стильной прической — тем более. У пожилой бабули не могло быть непрезентабельного вида, а развращал Мэтт куда лучше, нежели стоял с застывшим лицом. Терял сознание чаще, чем улыбался незнакомцам в темноте. Что за дурацкая эстетика соблюдать мелочные образы несуществующих людей, примеряя их образ на себе? Театры максимально ненормальные. Скоро этот кошмар закончится, как и практика с жадными ублюдками на попечении. Кому может понравиться благотворительность, засорённая пропагандой в парламент и отмыванием денег. Вот бы следующая социальная программа оказалась менее коррумпированной, правда ему мало фартило на адекватные. — Соберись, Мэтт.
Парень не видел ни одной полноценной репетиции, даже секунды из неё. И не должен был. Первый раз он очутился здесь на прошлой неделе: приехал с остальными волонтёрами, с непомерным трудом помогал разгрузить три, если не четыре, грузовика, разбросал по уголкам сцены уйму конструкций, белый хлопчатый муляж, утяжелители под лёгкие стулья, балки для трухлявой хижины и сотню-другую мелких декораций. Успел залипнуть на бетонных карикатурных граффити, пестрых ото всех сторон чёрного входа. И это одно из старейших зданий даунтауна? Региональное правительство могло хотя бы сделать вид, что попыталось его реставрировать. Налоги идут куда-то не туда, будто никто об этом не знал раньше, смешно.
Три дня назад стало немного проще. Когда не доводилось от любого претенциозного ничтожного шороха переться сюда с другого конца города, в рассадник снобизма и медленной смерти от грязных пыльных штор, каждый раз таскать туда-обратно недостающий реквизит, а потом без пользы искать покоя между тех же бестолковых коробок. Так недалеко и до иглы, если переигрывать. Мэтт тогда не понимал, куда они торопились, если сценическая группа даже не могла поделить дурацкие роли между собой. Славы на всех не хватало, а маленькими крупицами мало кто был готов довольствоваться. Потом подключился запоздалый Адам с самодовольным нравом влезть, куда не просят. От скуки Уолст занимал просторный потресканный балкон, устало разваливался поверх трёх кресел вип-ложи, раз за разом хихикая с растяпных движений и абсолютно дежурного, не менее нелепого лица Гонтье, полного кислых горделивых соображений. Вначале эдакий любитель запоздать казался ему куда проще.
Первый разговор, больше чем на три реплики с обеих сторон, свернул куда-то не туда и искоренил любое желание Уолста на дальнейший диалог с подрядчиком королевских кровей. Оскорблять его прическу никто не смел, только он сам, а уж тем более пинать гневные хуи по отношению к неудачно спланированной организации. Хаас прекрасно скоординировал весь процесс, нужно было хотя бы раз прийти вовремя, тупорылый кусок дерьма! Свернуть шею меценату групповых прелюбодеяний гораздо проще, чем казалось, тем более на сцене: до чего пафосно, именно то что «непризнанный гений» так боготворил.
Медленно, с взлохмаченной причёской и закатанным внутрь воротником, Мэтт добрался за бордовый занавес, на ходу поправляя миниатюрную пушистую шляпку с помпоном, что постоянно спадала. Старая заколка с чёрными клешнями, которую он нашел возле пыльного зеркала в гримёрке, ни черта не крепила, пластиковая хренотень, пришлось наспех делать огромный пучок на уровне затылка. Всё ещё не седой, но уже больше смахивал на безобидную старушку с костлявыми ногами… наверное.
Уолст не разбирался в искусстве, изредка почитал национальное достояние да фотографировался для соцсетей. Вот уж обзавидуются творческие кряквы из его престижного университета, увидев ничто иное, как истинное величие воплоти, рядом с отбеленной стеной какого-то там драмтеатра. Его последние несколько лет рутины прошли за портретами изысканно тонкого натюрморта, между основами светотени и одиннадцати базовых методик, без которых выпускник не мог считаться полноценным творением гениальности. «Ему крайне повезло быть одним из последних, кто унаследует философию предшествующих поколений». Будто очень хотелось. Потом очередные поиски себя в… чём-то таком же великом, не привыкать.
Большинство из образованной массы вокруг почти всегда ставили завышенные цели и шли по головам, взяв в привычку закреплять любой акт возвышения как что-то божественное — наравне с истинными мотивами сосуществования вселенной. Какие же бредни преподаватели пели из года в год. Карьеры им всегда недостаточно, денег тоже, у них вечера в семейном кругу на день благодарения что-то из разряда фантастики, это точно. Если смысл жизни в круговой дуге из постоянной работы, труда и усердия, что рано или поздно, по всем законам природы, загнется в обратную сторону — старческие будни, покалеченные колени, жидкую еду со дна стакана и вечную прокрастинацию — оно ему ни к чему. Прожить нужно ярко, и сдохнуть лучше так, как самому захочется, не ожидая длительного конца, в качестве ключевого процесса пищевой цепи сознания. Это оправдание излишне приторно, успело подустареть.
Руки неосознанно подрагивали на линии рукава. Эта хрень его задушит заживо, либо он потеряет сознание прямо над софитами. Будет неплохо, если ебанёт Гонтье впридачу. Интересно, это входило в сценку или нет?
Стоило выглянуть за тяжеленную штору, как свет софит тут же ослепил его. Он непривычно облокотился, скорее неуклюже свалился, плечом о живописный задник, панически растирая непослушные глаза. Жжётся, как разлитая канистра на городской свалке шин, нет, ещё хуже.
— Чёрт.
Солнца в последнее время крайне мало, этим дождливым летом максимум, что досталось — хмурые остатки со здорового стола. Серотонин в один миг стал непростительно бестолковым, влек за собой уйму ненужных мыслей и чувств — пониженная тревожность того не стоила, а вредные вещества не затуманивали разум должным образом, так, чисто приятный бонус к концу дня. Что не убивало, смачно гадило в другом направлении, как вредные детишки, глядящие на него со злобой и непривычной извращённостью. Даже они заслуживали на хвалебный леденец в конце выступления, а он разве нет? Ничем не хуже.
За последние два года он побывал почти во всех провинциях Канады, территориях, каким-то чудом даже на Кубе. Приветливое местечко с горами марихуаны, о чём мечтать после увиденного рая во плоти? Только о возвращении назад во времени, чтобы совершить чудо и вернуть всё на свои места. Чудо, о котором никто не просил, только сам Мэтт.
Когда с Патриком ещё было всё в порядке и он не считал свою заботу, как что-то должное. Теперь всё переросло в привычку. Если бы в один день Уолсту надоел приторный запах освежителя в подержанной ржавой тачке, сумел бы Хаас простить его? За нетерпимость, за враньё, за полнейший беспорядок в жизни, за… слабость. Его постоянно гложет вина.
Проявления ещё не начались, а Мэтт сполна ощутил их на себе. Он не тот, кто способен прижечь открытую рану в одиночку. Ему должно быть стыдно за подобные мысли.
Мэтт не читал о рождественской легенде, но мораль её была тесно связана с умением прощать и принимать действительность как должное. Или все имеют право на ошибку? Он плохо помнил высокие нарративы Патрика, что тщательно заплетены в жилку повествования. Если Хаас настойчиво убеждал его в чёткой правоте постановки, значит это самое то для неуправляемых тинейджеров с неподобающим характером в обществе. Все когда-то лажали по молодости. Уолст всё равно не считал спектакль из нескольких несвязных бредней чем-то феерическим, это и неважно, в любом случае парень не занимался спектаклем: первое время стоял за кулисами, то и дело таща что-то тяжёлое или поднимая занавес перед сценой. Ему плевать, превосходно или невыносимо пройдёт вечер. Со своими задачами он прекрасно справлялся, на остальных побоку. Лишь бы баллов подбросили за социально-утвердительную позицию на университетской доске, тогда можно было завалить пару экзаменов и с чистой душой провести длительную практику в Нью-Йорке. До чего шумно там, современно, дорого, тяжело. Мэтт всё-таки надеялся увидеть в той творческой студии угасшую искру — что-то, любопытно сдавливающее горло, знойно щекочущее шершавые стенки сознания, ибо больше он не был намерен давать искусству последних шансов. Скучная профессия, впрочем как и он сам.
Со спины неожиданно подкрался Адам, мягко положил обе ладони на спину и что есть мочи подпрыгнул с хриплым визгом. Мэтт пришёл к самому концу выступления, а мог мирно стоять возле мусорки и с вдохновлённой лыбой Пикассо докуривать вторую сигарету, ожидая Патрика, но поздний вечер сложился не самым прекрасным образом. Снова нормально не поужинают, зато свечи не придётся покупать, тоже плюс. Когда Адам успел переодеться с прошлой сценки? Она, кажется, вот-вот закончилась, каких-то десять минут назад. Взвинченный дурак. Уолст не был готов к такому грузу, благо Гонтье быстро слез образно на ноги.
— Будем вместе держаться за ручку и многозначно тереться красными носами, чересчур мило, правда? Я так взволнован, — весь на эмоциях от прошлой постановки, Адам не оставлял попыток поднять настроение партнёру в тёплом бархатном платье, до колен, с белоснежными колготками и миниатюрной накидкой в тон всей одежды. Совершенно не его размерчик, ох, а этот небрежный пучок под шапочкой, до чего одомашненный Профессор Хинкль, но без усов немного не то.
— Трагикомично мило, — нахмурился Уолст и продолжил тереть глаза, изредка поглядывая на иссохший посох и широкое пузо напарника, откровенно скрывающее за собой мягкую подушку. — Проткни меня этой палкой, чтобы наверняка.
— Сколько злости и самодовольства — ну вылитый Скрудж. К тебе духи по ночам не приходят?
Мэтт робко помялся с ноги на ногу. Ему и жутких кошмаров сполна хватало, уж больно большая честь. Сегодня Адам не столь раздражителен, каким ранее предполагался. С чего он решил, что Мэтт одинокий и мрачный типаж? Своеобразный весельчак… которым его не называли последние три года так точно. Ничего, поправимо.
— Выстроилась очередь. Не люблю ночью болтать, а под утро их след простывает. Чего это ты о нём вспомнил? Играл кого-то в выдуманной сказке и теперь хочешь похвастаться?
— Никогда не догадаешься, — Адам жадно стиснул зубы, дабы не сказать раньше времени. Паузы не хватило даже на мелкое подрагивание ресниц со стороны Мэтта, не то что ответа. В зале достойная публика таких же торопящихся идиотов, как и Гонтье. — Фрэда, представь себе.
— И как я не догадался, — в деловой ухмылке Уолст вскользь подвёл уголки губ. Кого такой человек мог сыграть ещё, помимо доброжелательного, из вон кожи правильного героя, кому людские эмоции не чужды. Странно, что простейшие гримасы Адама в этом месте считали настоящим талантом выразительного искусства. — В таком случае мне достаточно выйти на сцену с серьёзным лицом и роль Эбенезера будет моей.
— Хочешь попробовать себя в театральном искусстве? Это не легко, дружище, — Гонтье наивно опустил голову набок, ожидая пылкой ответной реакции. Ненависть прямо-таки кипела в голове парня, не оставляя поблажек выглянувшей из-за кулис русой макушке впереди.
— Блядь, мне нахуй не всрались ваши карикатурные морды, я вовсе вёл к тому, что с такими бездарными актёрами желаемую роль получить проще паренной репы. Всё предсказуемо.
— Звучит сомнительно. — Неудовлетворённый ответом, Мэтт покрутил носом, изредка дёргая верхней губой. Адам лишь задорно приподнял брови, выискивая подходящий ракурс на завершенную расстановку декораций строго за авансценой. — Главное не роль, а процесс, глупышка Мэтти. Это как со смыслом жизни: каков он будет, если ты сразу умрёшь?
— На кой тогда чёрт все актёры слепо стремятся в большое кино, а? Если ты тупой как пробка и не понимаешь смысла своего существования, это не значит, что остальные будут вести себя так же.
— Ты пытаешься склеить картину по кусочкам, а не создать её полностью сначала. Честно, лучше бы текст выучил, а не мучил меня вопросами. Знаешь хоть кого играть? — его холодная рука скользнула под воротник Мэтта, отчего парень стойко выпрямился.
— В паре с тобой? Смею предположить — кого-то мерзкого для контраста.
— Бип, неверный ответ. Хотя длинные волосы тебя старят, сегодня я невероятно рад, что они похожи на женские, — одного сбитого смешка было достаточно, чтобы Мэтт с новой страстью возненавидел этого мудака. В чём была проблема надеть обыкновенный парик на любого профи из актёрского состава? Адам весело поправил плотный кожаный ремень на объёмном пузе и с заметной осторожностью почесал собственную щетину под непроглядной бородой Санты. — Ладно, это была ложь. Просто ужаснейшее качество реквизита, где вы его достали, на промышленной распродаже?
— Ложь? Ты вообще о чём?
— Тс, кажется начинаем.
Патрик встревоженно представил себя, как читателя давней истории, которую ему посчастливилось услышать от покойной сестры. Последний рассказ предложил поставить именно он, не обязательно было соглашаться на феерическую вычитку, людей на замену валом, но… Хаас хотел поставить сам, так что пускай делает всё, что считает правильным. Его счастливое лицо намного важнее любой скользкой неурядицы после. Он всё контролирует.
Семья из четырех человек, мать и отец, дочь и сын, сидят у камина в канун Рождества. Двое детей, особенно дочь, задаются вопросом, следует ли ей повесить чулки для прихода Криса Крингла. Но ее мать вызывает сомнения. В жизни есть вещи поважнее земных богатств, утверждает она:
Адам медленно натянул рваное грязное пончо поверх уже готового костюма, протянув идентичное Мэтту в руки, в придачу к абсолютно белым медицинским перчаткам. Они ведь не по-настоящему решили отправиться на северный полюс, да?
«Бедность удерживает от скромной двери все светлое земное, кроме добродетели, истины и религии, они более небесные и земные — а также друзья бедняка во время невзгод».
— Почему твой бойфренд читает с бумажки? Дурной тон, — настороженно интересовался Адам, поправляя постоянно сползающие шлейки самодельной сумки из скатерти на широких пдечах.
— Не твоё дело. Ч-шчт!.. он не! Пошёл нахер.
— Таким шёпотом даже королева Англии узнает, — по-детски хихикнул Гонтье, прикрываясь бородой. Не выжидая удобного момента, он уверенно схватил Уолста за вспотевшую ладонь, притянув к своему амплуа лишь бешенные ассоциации с пустоголовым Дон-Кихотом. — Он не будет ревновать, если мы потренируемся как правильно держаться за руки?
— Обязательно делать это прямо сейчас?! Мы ещё не вышли.
«Я думала, что Санта-Клаус или Крис Крингл любит всех хороших людей, разве я в этом году не была хорошей?» — недоуменно спрашивает дочь.
Мать говорит ей оставить чулок.
«По крайней мере, следует соблюдать обычаи, и, возможно, молодое сердце, полное решимости, не разочарует его», — объясняет она.
Отец более интровертный. Он тоскует по потерянному члену семьи, старшему ребенку: еще одной дочери, которая, по-видимому, сбежала с «беспутным» мужчиной семь лет назад и с тех пор она словно сквозь воду провалилась.
Затем раздается стук в дверь.
Несколько раз Адам громко топнул каблуком сапога по деревяшкам, своим действием испугав морально неподготовленного Мэтта. Если бы не мёртвая хватка Гонтье, Уолст ускакал на публику раньше положенного. Душещипательная забота, ощущение которой нависло над ним слово наводнение, причём не на публику, как он любил делать раньше. Странный жест заставил взглянуть на него под другим углом.
Незадолго до выступления к Гонтье подбегала обеспокоенная девушка. Поворотливая, наглая, суетливая — истинная командирша. Адам был с ней таким же обходительным и обаятельным добрячком, как с ним прямо сейчас. Навязчивый подкаблучник. Насколько хорошо спокойный нрав актёра умел совершенно подстроиться под человека? Как часто? Возможно, Уолст надумал лишнего, по крайней мере категоричность в оценке людей — своеобразный признак недоверия. Как он мог удостовериться в правильности своих суждений, если терпение исчерпалось задолго до их встречи?
— Готовься блистать.
Из ночи появляются двое незнакомцев — пожилая пара, несущая свёрток со «всем их земным богатством». Поседевший старик интересуется, как далеко они от города, и отец говорит им: «где-то две мили».
«Две мили? — грустно говорит незнакомец. — Мы не сможем добраться до него сегодня вечером. Моя дорогая жена почти устала. Сегодня мы достаточно странствовали, чтобы возыметь покой в тихой мгле ночи. Не соизволите ли вы приютить двух беспечных стариков?»
Отец без раздумий приглашает их войти и предлагает свою лучшую постель для отдыха. Незнакомцы спрашивают, вся ли это их семья.
«Нет-нет, — твердит отец, — у нас была еще одна… дочь. Да простит нас бог, мертвая».
Гонтье чутко схватил его за локоть, подтянул ближе к себе, еле разборчиво нашёптывая набор непонятных слов. Смущённый беспомощностью, Уолст резко отвернулся в другую сторону, ища где спрятать свои тошнотворные систематические пороки. Сердце бешено билось в порыве отчаяния. Он торопливо поднял вопрошающий взгляд, в надежде найти выход из ситуации, но все тщетно: Мэтт скоропостижно потерялся в окружении софит — единственной ослепительно-освещённой локации посреди непроглядной тьмы. Затянутое молчание передавило кислород в лёгких, болезненно засосав часть желудка куда-то аж под лопатки.
«У-увы, мы все когда-то должны умереть», — сбито отвечает старуха, нервно опуская глаза обратно в пол.
«Мертва для нас, — неуверенно мямлит мужчина, — но не для остального мира. Не будем больше говорить о ней. Вот немного хлеба и сыра, это все, что может предложить бедность. В любом случае, гостям издали здесь всегда рады».
Наступает молчаливая пауза, затем сквозь открытые окна и двери слышны звуки задорного веселья, музыки и смеха.
«Это наш богатый хозяин, — объясняет отец, — издевается над бедняками».
«Ах, сэр, человеческая природа — есть глубочайшая тайна, это одна из непростых загадок, и объяснить её можно только тогда, когда известны тайны сердец», — вмешивается старик.
***
За маленькой картонной дверцей, посреди стены в никуда, располагалась арьерсцена — продолговатое продолжение, позади центрального помещения, где безработная труппа хранила разобранный инвентарь от всякой всячины. Свободного места — раза в два меньше основного действия, но это ведь тоже его часть? Округлый, словно красная трёхслойная подушка в буквальном смысле, Гонтье впопыхах снял мешковидное пончо, с трудом отодрал прилипшую бороду, сразу переключаясь на застывшего Уолста.
— Дышать в кусочках хлопка из поролоновой формы — то ещё удовольствие. Раздевать тебя глазами очень весело, но может поторопишься? — Адам ловко щёлкнул пальцами перед его носом, ожидая ответной реакции. — Слышишь, Мэтт?
— Кто-что? Д-да, я Мэтт, — руки совсем не слушались, язык бессовестно немел, он громко сглотнул сухость в горле. Лишь бы не паническая атака… Чёрт! Нужно срочно сфокусироваться на чём-то. — Мне хреново.
— Как же вовремя, — Гонтье в бесчисленный раз шустро схватил Уолста под руки: он впервые сталкивался с внезапными приступами на работе. Адам понятия не имел, что делать в таких ситуациях. Таблетки не помогут? Специалиста за сценой здесь явно не сыщешь и средь аншлага. Пришлось импровизировать на ходу — доверчиво смотреть прямо в глаза и спокойно, без умолку говорить. Его, как профессионала, такое давно не смущало, но утешитель из него такой себе. — …Стоять можешь? Расслабься, я всё снял. Просто держись за меня. У тебя это впервые? Ничего страшного, скоро всё пройдёт. Я видел что-то похожее на курсах первой помощи. Главное урегулировать дыхание, а там проще будет. Я знаю, что не должен этого сейчас говорить, но ты выдержишь ещё пять минут на сцене?
Он полностью погряз в нём, его блеклой панике. С ним необычайно спокойно. Редко Уолст наблюдал за кем-то, просто так, без повода, просто потому что хотел. Не торопясь.
Голова Мэтта мучительно поддалась вперёд. Адам вовсе не сопротивлялся его позыву, скорее недоумевал от неподходящего момента. Случилось что случилось. Слишком похоже на спланированный поцелуй, если бы Уолст правда не дрожал, как маленькая пушистая чихуахуа. Даже щёки сквозь призму темноты покрылись румянцем, а губы были ощутимо напряжённы, будто он секунду назад держал в них тяжеленную балку. Из-за чего так нервничать?
В окошко небольшой паузы, дабы ускорить смену декораций на утренние проблески и скоротать ожидание зрителей, Патрик, как рассказчик, поделился забавными фактами из исторической действительности первых стеблей Рождества. Недолго ходя вокруг да около, он скоропостижно установил мораль истории:
«Бывают моменты, когда двери памяти и яркое солнце надежды проясняют будущее. Печаль не вечна; у нее есть свои изменения, свои остановки; особенное противоядие; она приходит в моменты ценных испытаний и — вуаля! В итоге вся сцена жизни украшается приятными красками фантазии».
На следующее утро, в день Рождества, семья просыпается и обнаруживает, что их маленькая комната наполнена подарками: книгами, невероятными играми и красивыми игрушками.
«Отец, здесь был Крис Крингл! — взволнованно кричит маленькая девочка. — Праздник! Он здесь! Я так счастлива».
И тут происходит что-то совершенно неожиданное. Пожилая пара снова появляется в семье, но не… такой грязной и измученной, каковой пришла, а как яркая молодая пара. В похожих костюмах, словно одной душой на двоих. Дети со страхом отшатываются, лишь родители не оставляют своё любопытство порознь.
«Как это? — спрашивает отец. — К чему были все эти маскировки…»
«Тише, сэр, — смеясь, говорит когдатошний старик. — Сегодня рождественское утро, и теперь мы предстанем перед вами не Санта-Клаусом и его женой, а такими, какими есть, простыми актерами этого приятного фарса».
Пара узнает новое лицо старухи. Это их давно потерянная дочь. Девочка обнимает мать, но отец более скептичен, зол и устал от искупления. Он набрасывается на девушку, когда она приближается к нему.
Адам крайне сосредоточен на игре, но всё равно не терял любой возможности проконтролировать ситуацию. За образом толстяка оставался всё тот же впечатлительный брюзга. Неожиданный страх никуда не пропал, но стало значительно легче. Скорее бы весь этот бред с карикатурным зоопарком закончился.
«Отойди!» — кричит он, а затем отчитывает мужчину, который стоит возле неё, будто нарциссический «любовник». Она умоляет его передумать.
Пинком в зад Мэтт вспомнил, что реплик больше трёх. Можно было и поласковее отнестись к его причиндалам, его всё ещё трясло против часовой стрелки.
«Стой!.. П-прекрати! Нет, отец, он мой… добрый и любящий муж».
«Ах, муж», — отвечает отец. Он тянется к дочери. Они обнимаются.
Когда-то наполненная мечтами детских грёз, девушка сбежала, потому что была «молодой и глупой», но любила человека, которому запретили входить в ее дом. Они уехали из Америки в Англию, где ее новый муж стал наследником большого поместья. Она отправляла письма домой, но они так и не были получены. Теперь она вернулась к своей семье на Рождество. Дар любви и надежды.
«Ты сможешь простить меня?» — она воспитано протягивает дружественное рукопожатие, желая закопать обиды — такие же мелочные, как бледный огонь церковной свечи.
«Не говори больше, всё забыто. Всё прощено, — соглашается отец.
Сегодня миссис Клаус считается доброй старухой, которая помогает мужу в канун Рождества, лечит его простуду, шьет ему одежду и кормит его «круглый живот» обычно домашним печеньем и молоком. Но все с чего-то начинают. Все делают ошибки, никогда не поздно их признать. Как вы заметили, жизнь подаётся для всех с одинаковым чистым листом и только вы сами решаете, каким цветом карандаша её заполнять.
***
В невероятно крошечной каморке, между двумя гримёрками, оказалась комнатка, которую Уолст ни разу не заприметил. Кто же знал, что в кладовке для швабр можно с пользой ворковать сколько душе угодно. Или пока не закроют театр. Гонтье умело прятал важное на самом видном месте, несмотря на то, что строил его точно не он. Предки предков могли поучаствовать? Сколько здесь было человек до него? Наверняка немногие соглашались ютиться в нескольких метрах абсолютной темноты, пусть даже не с самой слабой звукоизоляцией: бесформенное помещение буквально разделяло зеркало сцены от комнат для отдыха. Глаза практически привыкли к никакущему освещению комнаты, стали замечать крепкий хват Адама и ласковое поглаживание затёкших ягодиц. Мэтт уже догадывался, что вполне возможно получит боязнь замкнутого пространства раньше, чем удовлетворит своё мерзкое желание перебиться с Адамом.
— …нахер каток? Ты занят, не видно? — кое-как успел выговорить Уолст, второпях хватаясь за каждый смазанный поцелуй упрямого нрава Гонтье закончить на плохой ноте. Казалось, возбуждённый член со слюной вместо смазки рвал его похлеще глупых шуток об измене. Мог и молча вставить, без этих своих моральных нюансов.
— Десять минут прошло, — Адам продолжал ускорять темп, насаживая парня глубже, хитро строя непринуждённое лицо, — но я могу остаться на дольше, если сам не справишься.
— Да что ты заладил… прошло и прошло. Напиши адрес, — Мэтт в панике облапал пустующие карманы приподнятой куртки, неудобно вертясь из стороны в сторону, при этом не отпуская сердобольную причину поисков. Гонтье до сих пор поражался силовым качелям тяжёлых бёдер на его пока ещё здоровый хребет и довольно комфортной устойчивости их обоих. Уолст нашёл ручку с кривым стержнем где-то позади, около г-видного столика, засорённого чем попало, наивно выпрямил во всю длину левую руку, задирая затёртый рукав. Он вовсе не держался, полностью доверяя теплоте рук новоприобретенного партнёра. По воле неосторожности, Адам ненароком заметил чудные пластыри около внутренней стороны локтя — точнее мест, где зачастую зависимые от эйфории кололись. Совсем не поцарапанное, и выступающих вен по пальцам посчитать можно. Немного замедлив болезненное проникновение для запыхавшегося Мэтта, он решил не заострять внимание на странных вопросах, тем более сейчас. — Прямо здесь, что ты там хотел.
— И как ты себе это представляешь? — Адам неловко дёрнул бровями, он ни при каких обстоятельствах не собирался отпускать Мэтта, как тот почему-то предполагал. Чем этот парень думал вообще? Пятой точкой разве что. Всё бы ничего, только время поджимало. — Для чего тебе телефон?
— Чтобы ты спросил, — недовольно рыкнул Уолст, но в ответ получил лишь резкий толчок в живот: Адам полностью вошёл, отчего Мэтт вновь не нарочно прикусил губу до плотной консистенции крови, высоко подскочил и схватился за вспотевшую шею Гонтье. Скорее больно, чем приятно. — Осторожнее.
Прислушиваться было не к чему — Гонтье шустро кончил внутрь, потихоньку вытягивая тугой член в презервативе, чтобы не доставить ещё больше дискомфорта Уолсту. Если бы он просто выдернул его, проблем было меньше.
Нарастающее удовольствие подступило очевидно быстро, как и окончилось: тоскливо мало, бесчувственно, не выжав лишний пучок мыслей из головы, забитой доверху злостью. Примерно так Мэтт и представлял конец правильного по его мнению спектакля. Пятнадцать минут — и достаточно мучений,
la commedia e finita, до чего же он неприхотливый, а ещё убедительный в требовании того, что изначально не имело пошлого предназначения. Не удивительно почему Адам так легко согласился принять участие в тайной измене, что даже в самом худшем сценарии не повлияла бы на пыльный стенд с театральным расписанием премьер и новинок за его спиной.
Пока Гонтье трепетно опускал парня на ноги, Уолст изредка тихо похрипывал в костлявое плечо, жадно вдыхая остатки еле прохладного воздуха в комнате. Всё ещё находясь под сильным всплеском адреналина, он с непосильным трудом разжал руки и отпустил шею Адама. Хотелось остаться здесь, в мармеладных мечтах со сценическим образом человека, которого не существует, хотя это невозможно.
— С тобой точно всё в порядке? Я могу позвать кого-то, — терпеливо интересовался актёр, застёгивая себе ширинку. Он пытался хоть как-то подсобить неустойчивому партнёру, но тот наперебой отвергал любые попытки.
— Знаешь… я привык дрочить в одиночестве. Уже большой мальчик.
— Прости, — трусливо протянул Гонтье, в ответ получив никчёмно нежный поцелуй в щеку. Почти не дотронулся, олицетворяло ли это потенциальную неприязнь к нему и произошедшему? Ничего не ясно. Не стоило идти на поводу у эмоций. Он не рассчитывал на серьезную задержку, нужно успеть в пансионат для стариков, пока его не закрыли на посещение. Мэтт здесь ни при чём, но всё сложилось не лучшим образом. — Не прощаюсь.
***
Громкий треск коньков заглушал нестабильные позывы затеряться среди толпищ людей. Всем и так плевать. Бетонный мост с аркой, выгнутой в дугу, внизу когда служил военной переправой и, по большей части, предназначался для надёжного сообщения маршрута — как жителями, так и переселенцами, правда сейчас он не то чтобы сильно играл роль в жизни местных. Зимой канал Ридо, соединяющий Оттаву и Кингстон, превращался в один из самых длинных в мире катков, что небрежно тянулся почти через весь центр столицы. Симметричный, узкий, медленный. Одно неосторожное падение — и вот отстал от остальных. Знакомые Адама приехали сюда уже ярыми весельчаками с отдушиной из алкогольного шлейфа, простирающимся на десятки метров. Мэтт завидовал их броскому и приподнятому состоянию, ведь не мог себе позволить очутиться глупым в компании подозрительно трезвого Гонтье. Пить в одиночестве, бр-р, полнейшая скука.
Снежная терраса простиралась ввысь, срезая вдвое часть архитектурных сооружений города. Уолсту надоели острые замки и каменные ограды, скрывающие незрелые намёки на современную цивилизацию. Онтарио — дырявая провинция, хоть и самая населенная.
Ближе к закрытию на белой дорожке объявился вздрюченный Гонтье — красный, замученный, с расстёгнутым пальтом. Уолст сразу заметил его чуткую натуру, врезавшуюся во всё живое на своём пути. Он ждал именно Адама, скорее как удостоверение своей чрезвычайной глупости, спонтанной эрекции, которую Уолст не проконтролировал должным образом. Сколько времени Мэтт потратил впустую ради осознания, что он сам виновник своих проблем, а опрятные люди — инструмент его мерзких прихотей.
— Пат, ты никогда не влюблялся дважды? — облокотившись на холодный ободок, Мэтт глядел в неустойчивые коньки: ноги разъехались в разные стороны, а стоять на тонком грубом льду оказалось сложнее, нежели в Принцессе льда. Он честно старался не пересекаться с Хаасом глазами больше, чем на две секунды: видеть его заботливый взгляд чересчур неправильно и стыдно.
— В одного и того же человека или мы о внезапных чувствах к незнакомцу? Я всегда различал любовь от влюблённости, так что не знаю. Ты должен научиться синергировать со всеми шестью чувствами, желательно одновременно, чтобы знать наверняка. Хм, сомнений меньше, чем я представлял. Тебе кто-то запал в душу? Мне опечалиться или порадоваться за тебя? — с нежной улыбкой злорадствовал Патрик, от скуки продолжая стучать повисшими ногами по каменной ограде, ко всему прочему разгоняя кровь.
— Что?! Нет, ты, — Мэтт метался между депрессией и стараниями казаться лучше, чем он был на самом деле. — Мне кажется, я не готов с головой падать в отношения, что обязуют меня беспрекословно заботиться о ком-то, когда… неважно.
Отчасти Уолст говорил о себе, чего скрывать. На открытом пространстве он чувствовал, как любой человек, попадавший в его взор, умел чётко читать по губам или был одарён сверх слухом — этого вполне достаточно, чтобы узнать, каков всё-таки этот длинноволосый приторно-вишнёвый единорог величайший подонок. Даже чёртов стояк нормально не усмирил, рука попросту не дрессирована на ничтожное самоублажение.
— Всё наладится. Я готов помогать тебе бескорыстно, сколько попросишь. — Патрик слабовато толкнул его в плечо, пододвинувшись ещё ближе, он звучал слишком оптимистично, как же это, кисло-ванильно, ну почему Мэтт запал на идеального парня? Теперь не выкарабкается из личной неприязни после стольких добрых дел. Его парень не сможет вечно держать в себе расшатанные порывы физиологии, рано или поздно боль возьмёт своё. — Будто клеймо на мне поставил, честное слово. Всё нормально, ты паникуешь раньше времени. Ещё ведь ничего не было!
— Я переживаю. И паникую, да. Потому что беспомощен в большинстве случаев. Нет, скорее я первопричина этих случаев.
— Не говори глупостей.
Гонтье не сразу заприметил влюблённую парочку, отстранённую от какого-либо телодвижения. Так и замёрзнуть можно. Наверняка им нужен кто-то, кто взбодрит грустные лица и протащит их по скользкому льду. Виляя бедрами, он вовсю разогнался, неуверенно подъезжая к краю. Рядом с Уолстом, конечно же.
Мэтт не мог контролировать ни себя, ни ситуацию. Он только сейчас пришёл к выводу, что люди в праве говорить вслух всё, что им вздумается. Без запретов и зазрения совести. Блядь, а если он расскажет? Почему он такой весёлый? Что он вообще хотел? Пусть оставит его в покое. Чёрт. Уолст сотню раз пожалел, что не вернулся сразу в номер вместе с Хаасом. Мэтт намеревался быстро схватить Патрика за руку, отодвинуть почти двухметровую груду камней одним мизинцем и скрыться за палящим горизонтом, но в итоге как истеричка помялся вокруг да около, внутренне выжиг часть нервных клеток, и окончательно растерял любое желание, заглянув в довольные глаза Гонтье, что нарочно прислонил его обратно к ограде. Придётся слушать актёрские бредни. До чего паршиво от чистого фарса. Хотел ли он этого на самом деле?
— Я рад что смог увидеться с вами, парни, ещё раз. Вы, кажется, Патрик, верно? Впервые слышу о настолько старой повести, как рождественская легенда, вы отлично справились. Я не такой усидчивый, у меня что-то точно пошло бы не по плану. Уже успели похвалить вашего друга Мэтта за необычный перформанс?
— Обязательно успеет, — исподлобья бурчал Уолст, пряча руки по карманам тонкой куртки. Гонтье либо ровным счётом плевать, либо он пользовался случаем сыграть в странном романе. Мэтт не знал и не догадывался, какие цели он преследовал, даже приблизительно. Угораздило же его поебаться с искусством во плоти.
— Ты не говорил, что подружился с Адамом. Как мило. Спасибо за похвалу. Вы правы, Мэтту сегодня было труднее всего, он терпеть не может сцену. Я удивлён, что он не потерял сознание, высунув нос из-за безопасного островка.
— Уверяю вас, моя уверенность хорошо на него повлияла, — не прекращал ласкать своё эго Гонтье, поглаживая спину задубелого парня. — А вы знали, что…
— Мы разговорились за кулисами, он меня подбодрил. Ничего интересного, — громко перебивая, сдержанно негодовал Уолст, без остановки расстирая холодные пальцы одним большим о ладонь. Последний раз он так нервничал на свадьбе брата, когда нёс дурацкие кольца, которые уронил в глубокий грязный фонтан. Чего этот идиот добивался? Помучить его захотел? — Прости, но мы замёрзли и скоро уходим, верно Пат?
— Его жизнь сильно влияет на вашу? — Адам внезапно скорчил интригующее лицо, дожидаясь внутренней дилеммы Мэтта, что вот-вот знойным ветром выскочит наружу. Кажется, он на пределе. — Ну, знаете, волонтёры приходят и уходят, они не стоят ваших переживаний.
— Что? — недопонял вопроса Хаас. Зато Уолст без промедления догадался, злобно сощурив коварные глазки до острого выреза. Этой потенциально грешной твари неплохо бы вставить металлический штырь по самое горло. — Мы встречаемся.
— Ох, правда? Тогда он не будет против, если мы обсудим с вами планы на будущее? Наедине… Желательно со всей труппой, но как вам будет удобно. В благотворительной организации сказали, что вы главенствуете над этим проектом. Так как нашему актёрскому составу очень понравилось завлекать потенциальных зрителей через подобные мероприятия, мы хотели рассмотреть дальнейшее сотрудничество. Знаете, я плохо договариваюсь насчёт отдельных аспектов, было бы неплохо, если вы смогли пообщаться с нами в любое время. Можно прямо сейчас, если неотложных дел нет.
Адам настойчиво протянул твёрдую руку восторженному Пату, что был невероятно обескуражен льстивой похвале. Конечно, не каждый день его хвалили за тяжелый труд, тем более на работе. Сейчас же Гонтье явно предлагал пойти с ним, непонятно куда, в тёмное время суток. Только вдвоем.
Уолст дерзко схватился за тёплую руку Хааса, второй же бережно приобнял за сгорбленные плечи. Если этот урод хотя бы пальцем тронет его, Мэтт сделает ему очень больно: вырежет рёбра, из жалости повесит на стенку в гостиной, сядет на прекрасный ободок кресла с бокалом игристого и торжественно начнёт любоваться «интерлюдией искусного вруна» в единственном экземпляре. Каждый чёртов день. Уолст никуда не отпустит Хааса одного. Адам мерзко игнорировал его, первым делом обращая внимание на Хааса, будто специально. Наталкивало на мысль, не был ли Мэтт лишним в коварном замысле соблазна его парня? Глупость, зачем это Гонтье?
— Завтра поговорит. При свете дня. Вместе со мной, — Мэтт ещё сильнее прижался к Патрику, где-то в мыслях уже полируя наглые мозги Гонтье на вале шлифованного станка. Адам вновь убедительно начал вешать лапшу на уши, но не успел сказать и двух слов, как его бессердечно перебили, не намереваясь дослушивать монотонный бред. — Никаких разве. Пошел нахуй, Адам.
— Мэтт опекает вас от работы, какая прелесть. Если вы и правда устали, тогда не смею вас задерживать. Наша компания уже изрядно выпила, так что можете обменяться контактами со мной? Для поддержания связи, конечно же.
— У меня есть твой номер, — Уолст напористо вскочил на ноги, секундой после практически потерял равновесие, не придержи его Гонтье спереди. Он — самый мерзкий тип характера из всех, что Мэтту встречались, его соотношение порядочности к пиздецу зашкаливало в космических масштабах, всегда, в любой фразе. А ещё стоять на тонких гнущихся лезвиях невероятно тупо, зачем изобрели эти штуки. Что за день! Хотя Уолст не был пьян, но вёл себя хуже любого из друзей Гонтье. И краснел словно слива с полуслова. Гордо выпрямив грудь вперёд, Мэтт ловко потянул Патрика за собой, скорее держась за него руками, чем отважно защищая от настырных глазёнок впереди. — Было весело, но мы пойдём.
— Ещё увидимся, Мэтт, — напоследок Адам цинично усмехнулся, провожая парней оценивающим взглядом.
Уолст быстро выскользнул из-под бдительного вида застывшей гримасы. Каким-то волшебным образом он прошёл его тревожное испытание, на грани безумия, давно Мэтт не ходил по тончайшему льду. Блевать охота. И рыдать в подушку.
— Какой приятный парень. Ты ему нагрубил, а он даже не обиделся. И почему всем с тобой так сложно. Вернёмся завтра в театр? — не прекращая радоваться собственным успехам, Патрик возбуждённо тряс Мэтта за руку, в надежде получить аналогичную похвалу, но парень был слишком зол на себя, чтобы концентрироваться на нуждах других.
— Нет! Они все там конченные.
Добродушная улыбка Гонтье небрежно спала, как только неразлучная парочка покинула вход на расчищенную площадку. Он устало откинул спину на пластмассовое ограждение, выдыхая насыщенный клубок пара вверх. Даже жалкий углекислый газ не способен затмить полностью пустое небо на мгновение. Что-то никогда не изменится. Он чувствовал себя точно так же последние пару дней.
— «Ложь, откровенная или уклончивая, высказанная или нет — всегда остается ложью». Ты путаешь карты, не понимая что колода состоит из постоянной цикличности. Рано или поздно всё возвращается к началу. Ревнивый глупышка. Я запомню.
