Лицом к лицу

Утро. Многие люди находят его прелестным. Наверное потому, что в их ассоциативном ряду за этим словом обычно стоят зарядка, чашка ароматного кофе, легкий завтрак и важные рутинные ритуалы, предзнаменующие новый день — продуктивный, многообещающий и совершенно неизведанный. Утро — это время, когда таймер обнуляется, и жизнь дает тебе право начать все с чистого листа. Нужно быть последним дураком, чтобы упустить такую возможность, верно? Поэтому, когда надоедливый звон будильника режет перепонки, я высовываю нос из-под одеяла, лениво тянусь к телефону и с пылом, воодушевлением и искренним энтузиазмом произношу: — Спасибо, не сегодня. Многие люди находят утро прелестным. К сожалению, я — нет. Назойливая мелодия продолжает пищать над ухом каждые пятнадцать минут, и с третьей попытки я поддаюсь на уговоры. Часы на дисплее показывают половину восьмого — наступает время зарядки по моей авторской методике. Шаг номер один — плотно сжимаем телефон в ладонях, пока не почувствуем, как напрягаются забитые мышцы. Шаг номер два — упор на плечи. Шаг номер три — задействуем корпус, четыре — переворачиваемся на другой бок. Пять… Пяти не будет. Это все. Да, ни один фитнес-тренер бы не оценил, но всяко лучше, чем ничего. Заспанными глазами я утыкаюсь в мерцающий дисплей. Пиксельный экран слепит чередой бессвязного информационного мусора: новостями, другими новостями, новостями от приложений. Онлайн-магазин одежды, в котором я ничего не выбрала, напоминает об оставленных в корзине вещах. Интересно, каких? Воображаемых? Дешевая забегаловка на углу дома поздравляет с днем рождения и дарит купон на бесплатный десерт. Приятно, конечно, но день рождения у меня в ноябре, а десерты у них — просроченные. Дурацкая игрушка взывает к совести, умоляя прибраться на ферме и накормить виртуальных рыбок. Это я бы с радостью. Но для того, чтобы заработать на корм, нужно пройти уровень повышенной сложности, на котором я как застряла месяца четыре назад, так больше и не заходила в игру. Как бы урвать свободную минутку в своем до смешного плотном графике и не забыть отписаться от половины из этих рассылок? Среди цифрового хлама пестрит только одно, на первый взгляд, дельное сообщение: «Приходи вечером на ужин. Мама». По комнате эхом разносится мой недовольный вздох. Родительская забота — это прекрасно. Да только унылое «приходи» с акцентом на единственном числе немного выбивает из колеи. Мама снова берется за старое и никак не может смириться с тем, что к ее дочери уже как полгода по формуле идет «плюс один». Но дело не в количестве голодных ртов, созванных на семейное застолье. Просто мой избранник ей категорически не по душе. Протерев тыльной стороной ладони помятое лицо, я продолжаю скользить по ленте уведомлений, пока не нахожу самого избранника, оставившего сообщение пятнадцать минут назад: «Мне пришла какая-то странная штука в почтовый ящик. Смотри. Кстати, с добрым утром!». Лаконично завершают его рапорт три кислотно-розовых сердечка и два вложения. На первом — обычный белый конверт. На втором — все такой же белый конверт, но уже в распечатанном виде. Прищурившись, мне удается разглядеть на снимке письмо от японского союза: «Кира Реске, вы были выбраны для участия в проекте по возрождению японского футбола. Явитесь в указанное время по следующему адресу…» Я печатаю в ответ короткое: «Обсудим на паре», — и блокирую экран. Не люблю разводить словесные тирады по утрам и предпочитаю ни с кем не разговаривать, пока не выпью кофе. Была бы моя воля, запретила бы на законодательном уровне приставать к человеку в первые два часа после пробуждения. А лучше — в первые двадцать два, но это в перспективе. Кое-как согнав себя с уютной постели, я заталкиваю ноги в мягкие тапочки и следую по привычному маршруту: ставлю чайник, распаковываю свежий корм для грызунов и кормлю ушастого питомца. Затем, с чувством выполненного долга, беру курс на ванную комнату — привести и себя в порядок было бы не лишним. Скрипучая дверь с заржавевшими петлями открывается с трудом. Интересно, сколько недель назад я делала в своей голове пометку о том, что нужно вызвать мастера? И сколько еще времени должно пройти, чтобы специалист наконец переступил порог этого постыдно запущенного дома? Смирившись на мгновение с собственной неорганизованностью, я включаю свет и, едва завидя свое отражение, начинаю жалеть об этой идее. Хмурое, не по возрасту угрюмое лицо смотрит прямо, но будто сквозь меня, а в глазах вместо «доброго утра» так и читается «удачи тебе в следующие двадцать четыре часа». Темные волосы слегка взъерошены, концы секутся и явно требуют парикмахерского вмешательства. Удивительно, что кто-то находит подобное зрелище красивым. «Выглядишь прекрасно!» — настойчиво проносится в мыслях мягкий голос Реске. Заученная им назубок фраза. Приевшаяся. И чем чаще она слетает с его губ, тем сильнее ставится под сомнение само существование слова: — «Прекрасно!». Смачно цокнув, я брызгаю на щеки ледяной водой и невольно погружаюсь в воспоминания о том времени, когда и сама так считала. Генетический карт-бланш — штука забавная и, вне всяких сомнений, полезная. Но со своим нюансом. Внимание, о котором ты не просил и не просишь, в котором ты не нуждался и не нуждаешься, тенью следует за тобой по пятам, хочешь ты этого или нет. В наполненные романтикой и чистыми чувствами школьные годы это даже кажется милым. Пока не становится навязчивым, разумеется, но сейчас не об этом. Тайком подброшенные в карман шоколадки, любовные записки и трогательные признания после уроков — святая простота! Правда, одно такое признание я помню до сих пор, и вряд ли когда-нибудь найду в себе силы забыть. Тогда, на выпускном, слепо влюбленный одноклассник изрядно перенервничал, приглашая меня, еле держащуюся на высоченных шпильках, на танец. Еще большее потрясение его ожидало, когда я — еле держащаяся на высоченных шпильках — зачем-то ответила согласием. Так что парень не сдержался и поделился не до конца переваренным ужином со своими лакированными ботинками. Безобразная естественность. В университете ничего особо не изменилось, за исключением одного — юноши уже были с опытом и более крепкими желудками. Со мной постоянно пытались познакомиться в общественных местах, со мной постоянно пытались познакомиться в сети. Возможно, для других я все еще оставалась красивой. Но для себя, увы, нет. Год назад сосредоточилась на худшем, и отголоски непринятия иногда давали знать о себе и сегодня: недостаточно густые брови, недостаточно ровные зубы, недостаточно узкие бедра. Недостаточно, недостаточно, недостаточно. Этого было недостаточно, чтобы он остался со мной. — Да и черт с ним, собственно, чтоб его бешеные собаки разодрали! — вслух выпаливаю я, отгоняя непрошенные переживания. Расправив плечи, как напичканный стероидами герой комиксов, угрожающе тычу пальцем в гладкое зеркало и добавляю: — Ты! Ты полгода оплачивала визиты к психологу из личных сбережений не для того, чтобы раз за разом тащить его с собой в новый день! Поэтому, сделай одолжение, возьми себя в руки и заканчивай с этими памятными концертами. Мне совсем не нравится вступать в диалог с собой в таком формате. Чувствую себя нелепо. Клоуну в цирке и тому больше повезло. Но это часть терапии, и она помогает. Возможно, не так, рассчитывал Марудэ-сан, но все же. Со звоном хлопнув ладонями по холодному кафелю, я с двойным остервенением заканчиваю с чисткой зубов, намереваясь не просто освежить дыхание, а стереть крепкую эмаль в наночастицы. Затем ставлю щетку на место и продолжаю утреннюю рутину перед тем, как выйти на учебу. Кира еще вчера предупредил, что с утра у него важная игра, поэтому до университета мне предстоит добираться в гордом одиночестве. Не сказать, что эта новость меня жутко огорчает. Я спокойно складываю рюкзак и запрыгиваю в кеды на плоской подошве. Уже завязав шнурки, решаю на всякий случай пройтись по дому и проверить, выключила ли я все, что должно быть выключено. Закрыла ли я все, что должно быть закрыто. Память никогда не была моей сильной стороной. А привычка делать что-то на автомате и потом сомневаться в результате — тем более. Убедившись, что ситуация под контролем, я облегченно выдыхаю и возвращаюсь в коридор. — До скорого, Юки! — бросаю напоследок беззаботно жующему сено зайцу и запираю входную дверь. *** От властвующей на улице знойной жары нет спасения даже в здании. На коже мгновенно выступает пот, одежда неприятно липнет к телу. Сидя за последней партой, я окидываю беглым взглядом остальных студентов и отвратительно радуюсь тому, что взмокла здесь не только я. Надеюсь, Кира успеет заскочить в ту крошечную лавку с пухлощекой продавщицей и возьмет нам по стаканчику фруктового лимонада, как делает это всегда. Не считая, конечно, периода ухаживаний, длиною в полгода. Тогда Реске был более изобретателен. Оглядываясь назад, мне сложно осознавать, как удивительно все сложилось. Мы с Кирой познакомились именно тогда, когда мне меньше всего хотелось знакомиться. Но когда речь идет обо мне, разве может быть по-другому? Я восприняла его появление в штыки. Открещивалась и отнекивалась, сколько было сил, возможностей и терпения. Но сама не заметила, как он стал якорем, который не дает бушующим океанским волнам снести мой корабль к чертовой матери. Бежать было некуда. Да и глупо, наверное? Тем не менее, наученная горьким опытом, я не ждала многого, когда вступала в эти отношения. В отличие от Киры, который после заветного «да» просиял ярче концертных софитов. Парень был горд, что его старания окупились, а страдания, через которые он прошел вместе со мной, оказались не напрасны. И в этой бочке меда прекрасно все, если бы не та самая пресловутая ложка дегтя, подло затаившаяся на прохудившемся дне. Прознай Реске, почему я тогда на самом деле выбрала его, то определенно радовался бы меньше. — Привет, — на носочках проскользнув в аудиторию, ласково произносит Кира и нежно целует меня в щеку. — Прости, что опоздал. Тренировка закончилась позже, чем обычно. Но в наше секретное место я все же успел! Реске подмигивает и выставляет на парту два освежающих напитка в пластиковых стаканчиках, покрывшихся испариной из-за тающего льда. — Выбирай, — он присаживается рядом и принимается аккуратно раскладывать учебные принадлежности. Его педантичности, иногда граничащей с маразмом, позавидовал бы даже закостенелый идеалист. Однако, это всего-то очередное его хорошее качество. И проблема заключается лишь в том, что я привыкла к другому. — С персиком или с ананасом? Волна негодования простреливает висок шальной пулей. Чтобы ничем себя не выдать, я плотнее стискиваю зубы и, прикрыв глаза, с натянутым довольством сообщаю: — С персиком. Внутреннюю злобу как рукой снимает, когда Реске подает мне нужный стаканчик и заботливо поглаживает по голове. Его прикосновения — антидепрессант мгновенного действия. Слишком идеальный, чтобы обошлось без побочных эффектов, но пока ничего подобного замечено не было. Мне нравится его мягкость. Мне нравится его деликатность. Мне нравится, что с ним тепло и спокойно. Он — положительный герой сказки, о котором с детства грезит каждая романтично настроенная девочка. И я совершенно не понимаю, почему мама так невзлюбила Киру с первого же взгляда. «Слушай, я не против ваших отношений, но с ним явно что-то не так. Он не тот, за кого себя выдает. Вот тот мальчик мне нравился больше. Настоящий, живой. Слегка беспардонный, конечно, и… довольно чудной, но ему к лицу. Как там его звали, напомни», — сказала она на нашем последнем ужине, который случился примерно два месяца назад. С тех пор я не принимала приглашений. Мама не виновата. Мама не знает ни душещипательных подробностей, ни того, как мне пришлось возвращаться к нормальной жизни после неожиданного разрыва. Я ничего ей не рассказала. Только сухо оповестила о том, что «вот с тем мальчиком» мы расстались, и больше он в родительский дом не придет. Наверное, надо было сразу ввести ее в курс дела? Может быть, материнская поддержка дала бы более заметный и быстрый эффект, чем визиты к мозгоправу? Впрочем, какая разница, если здесь, сейчас и сегодня я уже в порядке. Кира еле дожидается, пока я вылезу из омута собственных рассуждений, и сует мне под нос письмо, ставшее предметом нашего утреннего разговора. — Если ты не посмотрела толком сообщение, то вот. Я получил приглашение от японской футбольной ассоциации. Буду участвовать в проекте! — начинает он с энтузиазмом. — Я посмотрела, но не поняла, о чем именно идет речь. Прости. «Хотя можешь не прощать», — думаю про себя. Так бывает, когда с футболом тебя связывают всего две вещи — бывший и нынешний. — Встреча назначена на завтра, поэтому на парах меня не жди. Я позвоню тебе, как только узнаю подробности. Он лучезарно улыбается, и на какое-то время я даже очаровываюсь его искренностью, но наши перешептывания о высоком прерывает грубый голос преподавателя: — Сато, Кира, если вы находите мою лекцию по рекламным интеграциям скучнее болтовни о футболе, то объясню на вашем языке. Сессия не за горами, молодые люди. Если так пойдет и дальше, на экзамене я забью в ваши ворота столько штрафных, что вам самим придется платить клубам за разрешение выйти на поле, а не наоборот. Даю вам секунду, чтобы умолкнуть. Отсчет пошел! Когда учитель Макото пребывает в таком настроении, лучше следовать его советам. В данном случае — умолкнуть. Поэтому мы с Реске, не сговариваясь, утыкаемся в конспекты и создаем иллюзию бурной деятельности. На клетчатых листках вырисовывается бессвязный набор слов. Писать под диктовку мне никогда не нравилось, но лекции Макото-сана — отдельный случай. Он всегда говорит очень быстро, и поспевать за ним — все равно что пытаться на шпильках обогнать Усэйна Болта. Со сломанной ногой. Когда вместо резинового покрытия под подошвами — зыбучие пески. Только наверняка убедившись, что опасность миновала и преподаватель сменил фокус внимания, я разрываю молчание: — Получается, завтра мы с тобой можем и не увидеться? — Пока ничего загадывать не рискну, но это вполне вероятно. Боишься соскучиться? Успешно проигнорировав самодовольство, которым пронизан вопрос Реске, я держу караул и с прищуром наблюдаю за Макото-саном. — Не хочешь после учебы зайти ко мне? Кто знает, вдруг это письмо составили бандиты или торговцы человеческими органами? Погрузят тебя в грузовик, увезут в неизвестном направлении, и пиши пропало. — Ха-ха! — наигранно отсмеивается Кира, рискуя накликать на нас беду. — А ты все шутишь… — Да нет, — серьезным тоном уточняю я. — Не шучу. Реске на мгновение меняется в лице. Затем неловко почесывает затылок и, будто успокаивая самого себя, шепчет: — Я все же надеюсь, что такого не произойдет. А насчет твоего предложения… — он озадаченно щелкает колпачком шариковой руки. — У нас лекции стоят до позднего вечера, а после этого я… планировал готовиться к завтрашней встрече, поэтому… — Не оправдывайся, — спокойным, но, не скрою, немного расстроенным голосом произношу я. — Все в порядке. — Да нет же, Рин. Я хотел предложить… — Кира подвигается ближе и, прикрывшись широкой ладонью, шепчет прямо на ухо: — Может, сбежим прямо сейчас? Что скажешь? Скажу, что не верю своим ушам! Для прилежного ученика — Киры Реске — решение прогулять учебу сродни уголовно наказуемому преступлению. И его приступообразная взбалмошность отчего-то отзывается в груди сладкой болью. Я так сильно ненавидела ее в одном человеке, но так… счастлива ощутить эти отголоски в другом. — Принято, — несдержанная улыбка расползается почти от уха до уха. — Устроим побег. Кира вежливо улыбается в ответ. Эта сцена вполне могла бы сойти за хорошую концовку пробивающей на слезу мелодрамы, если бы не одно но. — Сато! Кира! — от гнева Макото-сана воздух словно становится наэлектризованным. Мы с Реске, как по указке, выпрямляем спины и отдаляемся на максимально возможное расстояние друг от друга. Учитель Макото рваным жестом затягивает свой галстук и непримиримо отчеканивает: — Задержитесь ненадолго после окончания лекции. Вас ждут персональные темы докладов, которые необходимо подготовить к завтрашнему дню. Что ж, прекрасно. Макото-сан в своем репертуаре — Дьявол во плоти. Не могу представить, чтобы в природе существовал более строгий и кровожадный наставник, чем он. *** — Лифт т-так и не починили? — заикаясь, спрашивает Кира и вжимается в стену трясущейся кабины, которая еще даже не пришла в движение. — Нет, — я жму на кнопку нужного этажа. Двери закрываются медленно, мучительно медленно, и скучающий зевок не заставляет себя долго ждать. — Не думаю, что лифт вообще собираются чинить. Да и жители давно привыкли к его выкрутасам. Подумаешь, шатается немного, иногда застревает, но, главное, не падает же? У нас тут такой контингент, знаешь… Довольно… приспосабливаемый к обстоятельствам. — А т-ты… не думала рассмотреть другие варианты? Продать свою квартиру и подыскать новую, просто в районе… — Реске старается держать лицо, но выступившие на лбу капли пота выдают его напряжение, когда кабина лифта дергается, проезжая между пятым и шестым этажом. Всегда так делает. И кабина, и Реске. — …получше? Где все будет работать, как надо? И приспосабливаться ни к чему не придется. Я протяжно выдыхаю через нос, желая вытолкать из организма бурлящее в крови раздражение. — С продажи этой квартиры много не выручить. А развестись во второй раз, поделить совместно нажитое имущество и подкинуть мне деньжат для успешного старта родители вряд ли смогут. Поэтому радуемся тому, что имеем, и не гонимся за недостижимым. Я недовольно скрещиваю руки в районе груди. Хваленого самообладания как не бывало. Ни в коем случае не злюсь на факт того, что мои родители разошлись. Вовсе нет. Хоть это и произошло относительно недавно, каждый из них уже обзавелся второй половинкой. И, как по мне, это гораздо более счастливый конец для их истории, чем дальнейшая механически сложенная жизнь без любви — жалкое влачение совместного существования по инерции. Я злюсь на советы, которых не просила. Эта крошечная квартирка в, признаю, далеко не самом престижном районе города дорога мне по-своему. Денег, которые любезно выделили мне родители, хватило впритык. И только на саму площадь. Зарабатывать на косметический ремонт, когда, по-хорошему, необходим был капитальный, пришлось уже самой. Нервов потрачено уйму, но мне хотя бы было, чем заняться в трудный период. И без того трудный. Кабина лифта со скрипом сбавляет ход и замирает. Двери не успевают до конца открыться, как трусливо поджавший хвост Реске вываливается из них на дрожащих ногах. Глядя на его тягу к жизни, я вспоминаю, что в последний раз проверяла почту больше двух недель назад. И теперь под угрозой оказывается уже моя жизнь, если я вовремя не оплачу счета. — Забыла забрать макулатуру, — говорю я и вновь жму на кнопку первого этажа. Затем бросаю Кире связку ключей, до кучи вручая и полную свободу действий. — Заходи и будь, как дома. Я быстро. Лифт плавно спускается вниз. По ощущениям, не так медленно, как когда мы ехали вместе с Реске. Возможно, изношенные механизмы оскорбились замечаниями Киры, и решили доказать, что они еще чего-то стоят. А, возможно, мне просто комфортнее ехать в нем одной. Второй вариант больше похож на правду. Поэтому, когда лифт открывается, я в три шага добираюсь до почтового ящика, хватаю почту и несусь обратно в кабину, чтобы никто из заскочивших на обед жильцов не решил составить мне компанию в этой поездке. Поднимаясь наверх, я внимательно рассматриваю увесистую стопку бумажных даров. — Счета, счета… опять счета, — пальцы шустро пересчитывают листки. — А что-то интересное в меню будет? Взгляд цепляется за красочную рекламу интимного магазина с изображением их ассортимента. Крупным планом. Настолько крупным, что слепой бы прозрел. Я откашливаюсь: — Урок номер один «будь осторожен со своими желаниями» успешно пройден. Смелое решение не менее смелого дизайнера, хвалю. И сработало, как надо — пораженная детализацией, я сама не замечаю, как переступаю порог дома. Кира вовсю хозяйничает на кухне — накрывает скромный стол из того, что было, и смиренно ждет, пока закипит чайник. — Все в порядке? — вскользь интересуется он, попутно отыскивая в ящике для хранения посуды чайную пару. — Более чем. Я небрежно бросаю бесполезную почту на стол и уже собираюсь подойти к колдующему над нашим чаепитием Реске, как вдруг среди груды рекламных писем показывается пустой белый конверт. Кира озадаченно уставляется то на меня, то на злосчастное, неясно откуда взявшееся здесь письмо. К его большому сожалению, я озадачена не меньше. — Ждешь от кого-то весточку? — В век цифровых технологий? Шутишь? — я напряженно зажимаю палец между зубов. — Не в таком формате, уж точно. — Открой, — добродушно подстегивает он. — Посмотрим, что там. Я с недоверием смотрю на Реске и ловлю себя на мысли, что открывать письмо при нем не хочется без видимых на то причин. Но, если так на все это посмотреть, мы же пара? А в парах принято делить радости, горести и таинственные письма. Да и мне скрывать нечего — любовников у меня нет, в криминале не замешана. Успокаивая себя этим, я, не церемонясь, разрываю конверт, разворачиваю листок, который прячется внутри, как вдруг Кира мгновенно выхватывает его у меня из рук. — Не может быть! — его удивленный возглас отскакивает от ветхих стен, вынуждая нутро ощетиниться. — Ч-что там? — И имя твое, и дата, и место, — Кира рассуждает вслух, будто в пустоту. Я не вижу содержимого письма, но вижу выражение лица Реске и, клянусь, если бы меня спросили, как распознать недоумение, я бы описала Киру в этот момент. — Все совпадает… Где-то внутри мазутным пятном расползается тревога. Предчувствие чего-то нехорошего сковывает тело, но любопытство все же берет верх над страхом. — Реске, что там?! — Подожди, — обрубает он. — Хочу кое-что проверить. Кира в два счета совершает марш-бросок к своей куртке, расстегивает молнию кармана и чем-то громко шуршит. Воздух в комнате начинает давить, ожидание становится невыносимым, поэтому я бегу за ним, требуя ответов: — Да что там такое?! Замерев в коридоре музейной скульптурой, Реске держит в руках две бумажки — письмо, которое пришло ему утром от футбольной ассоциации, и мое, свеженькое. Охровые глаза скользят от листа к листу, от предложения к предложению. Кира что-то сосредоточенно обдумывает. Кажется, еще секунда, и он начнет искрить от перенапряжения. Но короткое замыкание Реске заканчивается также внезапно, как и начинается. Он переводит взгляд с бумаги на меня и выдает фразу, после которой я диагностирую у себя первые признаки инсульта: — Тебя тоже пригласили. Ты тоже участвуешь в проекте по возрождению японского футбола.