В свете фар

- Латинские надписи на этих табличках были в основном лапидарны - пара предложений о назначении предмета. - Лапидарны! - прыскает в кулак Матвиенко. Антон, Дима и еще несколько парней хихикают, чем вызывают усталый взгляд учителя в их сторону. - Тебе что, одиннадцать? - поворачивается назад Позов, чтобы увидеть, как Матвиенко подрисовывает римлянам в учебнике усы, и закатить глаза. - Ну что за слово такое, ебать? - Означает - краткий, но ясный. - Слышь, Тоха, - Сережа бьет ручкой Антона по макушке. Тот тоже к нему оборачивается. - Что? - Ты где ночевал прошлой ночью? Мне Ирка уже днем позвонила, как-будто уточнила невзначай не оставил ли ты у меня наушники. Я еле сообразил, что не надо спрашивать когда. Сказал, что нет. У меня аж температура от таких умственных усилий поднялась. А она такая - странно, с утра от тебя пришел, без наушников. Ну ладно, еще поищу. Я такой - да, уходил с утра, все забрал вроде. Пиздец, короче! В лучших традициях шпионских триллеров. Антона самого прошибает пот. Он вдруг понимает, что совершенно об этом не подумал. Что Ира, со своей-то на его счет мнительностью, может позвонить и уточнить. То, что Сережа сообразил это подарок свыше, но не решает проблему того, что теперь это как-то надо объяснить парням. - Вы же его у дома высадили. Как он мог не дойти? - хмурится Позов. - Ну так я и спрашиваю. Антон до боли в пальцах сжимает карандаш, пропускает момент, когда на вопрос можно ответить беззаботно. Они внимательно смотрят, он бегает глазами по столешнице перед собой. Теперь надо придумывать что-то такое, чтобы ко всему прочему объяснить свое смущение. - Короче, мужики, - наконец выдыхает он. Сережа с Димой наклоняются к нему ниже, вовсю готовые нырнуть в какую-то тайну. - В моей парадной живет телка - тридцатилетняя. Ну такая начинающая милфа, все при ней. С мужем развелась недавно. Мы пересеклись пару раз, ну я решил ее утешить. Иногда к ней заскакиваю. Шастун, это очень хуево - говорит он себе. Мало того, что история маловероятная, так если они в нее поверят, то непременно захотят эту телку увидеть. И что он будет делать? Попросит Арса переодеться в бабу и устроит костюмированный водевиль? - Тридцатилетняя разведенная милфа? Утешается с тобой? - голос Димы разносится далеко за пределы их парты. Раздается взрыв хохота. Класс чуть ли не ложится на пол. Учитель безэмоционально, точно так же, как рассказывал о древних римлянах секунду назад, говорит всем угомониться и пускает в сторону парней вялую и неубедительную угрозу, которая растворяется в воздухе, ровным счетом ничего не добившись. - Расскажи, расскажи, - Сережа наклоняется еще ниже к парте так, что от его шепота по дереву расходится запотевший кружочек. Сюжет в истории Антона хромает на обе ноги, да еще и с подбитым глазам, но недоумевающие друзья не находят причин ему не верить. Зачем бы ему это понадобилось?! Девушка есть, выдумывать нечего. - А как же Ира? - У Димы, всегда более нежно относящемуся к женским чувствам, появляются три тревожные складки на лбу. - Зачем тебе ради сомнительной ебли терять хорошую девчонку? И так-то чудо, что она на тебя клюнула. Да еще и совершенно слепо. Антон в ответ лишь молча гипнотизирует руки, сложенные перед ним в замок. Если бы ты только знал, Димас, насколько эта ебля сомнительная! Следующей парой у них физра, совмещённая с классом филологов. В котором Ира и Игорь Сечников. Учитель по кличке ОПГ, во вторую очередь потому, что он Османов Павел Геннадьевич, а в первую потому, что он низкорослый лысый шкаф с лицом и повадками из девяностых, устраивает игру в баскетбол. Он назначает капитанами Игоря и Антона, и те поочередно набирают ребят в свои команды. - Придумайте себе какие-нибудь названия, - говорит ОПГ. - Чтоб вам долго не думать, назовитесь Дырявые Жопы, - бросает Сережа в сторону противоположной команды. Он смотрит на Игоря и делает недвусмысленный жест языком, пройдясь им по внутренней стороне щеки. Технари смеются - все, кроме Антона, вдруг замершего от нахлынувших на него флэшбеков. Филологи буравят взглядом пол. ОПГ осматривает их хмурым взглядом из под бровей, ждет ответа, затем пожимает плечами. - Как хотите. - Да нет, - опоминается Игорь. - Мы - Тигры. Шастун, как минимум на голову превосходящий ростом всех вокруг, изначально дает команде преимущество, но Игорь занимается баскетболом профессионально. Для обычного урока физры все слишком напряжены. Все сидящие на скамейках вытягиваются в струны, раздаются возгласы поддержки и разочарованные вздохи. Все чувствуют, что это не просто игра, происходит противостояние двух социальных груп. В какой-то момент, когда Диме удается достаточно красиво обойти одного из филологов, и отдать мяч Антону, стоящему под кольцом, который тот без труда забрасывает, со скамейки технарей в сторону болельщиков филологической команды летит оскорбление. Среди фрезеровщиков, операторов и наладчиков сплошь парни. Где-то треть из детдомов и проблемных семей. То, как они сидят, их взгляды и резкие движения ярко контрастируют со смешанной компанией из девчонок и мальчишек, что собираются стать профессорами, писателями и издателями. Антон не может видеть, что происходит, но он чувствует наэлекризованный воздух вокруг и знает, что все началось с него. С того удара на новогодней вечеринке. Это, будто дало толчок, дотоле глубоко сидевший внутри неприязни, вырваться наружу. Как будто до этого не было достаточно веских причин друг друга ненавидеть. И вот он - Антон Шастун сорвал все печати. Но драматизм всей ситуации был не в том, что он это начал, а в том, что начни он это пару месяцев назад, он бы отчетливо понимал на какой он стороне. Не было бы никаких сомнений. Он бы с полным карт бланшем на руках гнобил бы и высмеивал этих субтильных мальчиков в выглаженных рубашках. Веселился бы со всеми, с чистой совестью отпуская скабрезные шуточки. Как и Серега ни в чем бы не сомневался, был бы свободен в своей ненависти. Он бы с превеликой радостью поддержал бы всю эту кампанию за чистоту гетеросексуальной расы в их университете. Но есть одно небольшое но. Он больше не может с уверенностью сказать является ли он сам полноценным представителем этой самой расы. Игорь закрывает от него мяч спиной, вприпрыжку двигаясь к их кольцу, Антон делает несколько попыток, но тот уворачивается от каждой и уходит в зону, где Шастун ничего не решает. Там его также никто не способен остановить. Он грациозно обходит каждого по выгнутой дуге. Его спортивное, хоть и не очень высокое туловище, красиво замирает в воздухе прежде, чем мяч уходит в корзину. Градус на скамейках повышается. Даже достаточно равнодушный к подростковым разборкам ОПГ, гаркает что-то вроде "Заткнитесь!". Антон точно не понимает, что там происходит. С него льет пот. Он пытается фокусироваться на игре и одновременно борется с чувствами внутри. Они вгрызаются в его сердце, словно голодные собаки, от каждого пролетевшего на фоне ругательства. Это все из-за него. И он играет не на своем поле. Откуда-то сбоку его окрикивает Дима. Он ловит мяч, делает пару шагов к корзине, почти закидывает, но тут рука, взявшаяся из ниоткуда, обдавшая его разгоряченное лицо потоком ветра, выбивает мяч вниз и вбок, и он ошарашенно смотрит, как Игорь, забив на всякие зоны, играет почти в одиночку. Он скачет, вертится, крутится вокруг своей оси, его ноги отрываются от пола, в мягком прогибе назад он вытягивает сильную руку. Мяч делает полный саспенса круг по кромке кольца, и мягко падая на сетку, скатываясь по ней вниз. А с чего он, собственно взял, что все началось с него. Этот мажор начал первым. Это он тогда, не спросив, потянулся сосаться при всем честном народе. Смотрел на него распахнутыми карими глазами с таким доверчивым блеском в них, будто Антон хоть раз в жизни сделал ему намек. Будто замечал все эти взгляды исподтишка на протяжении года, будто отвечал взаимностью. Внутри него вдруг загорается огонек раздражения. Он начинает пульсировать. Расходится по телу, как круги по воде, каждый раз, как Игорь появляется в зоне его видимости, когда его руки пролетает перед его носом, когда они встречаются на площадке, и он, танцуя словно раскручивающаяся нить с катушки, вдруг возникает и также быстро исчезает, забрав еще одну каплю его терпения и собственно мяч. Да, он начал первым. Теперь до него это доходит. Все встает на свои места. Разрозненные части пазла - его улыбки, странные фразочки, брошенные как бы невзначай "Шастун, тебе с таким ростом только в НБА", "Антон, ты кудри как-то делаешь или оно само по себе?", каждый раз когда он забирал Иру из их группы. И, кстати, он всегда был рядом с ней. Антон все это время был уверен, что Сечников имеет на нее виды. Как не подойди к их группе, он сбоку от нее. Стоят, мило воркуют. Антон подходит, сгребает Иру под длинную руку, а этот весь сияет, смотрит так смущенно и одновременно обескураживающе, так... Антон вдруг понимает, что он, наверное, также, хоть и не настолько открыто, украдкой смотрит на Арсения. Когда Антон уже готов оторвать пятку от земли, смыкая руки на мяче, он чувствует, как уже знакомый силуэт появляется на периферии его зрения, накрывает его руку своей, прикасается разгоряченной кожей. Жалкий влюбленный педик. Все это время... Прежде, чем у Игоря получается увести у Антона мяч, тот складывает руку в локте и бьет этим локтем вбок, стараясь не целиться в лицо, но из-за роста и быстротечности момента не успевает ничего просчитать. Попадает точно в глаз. Раздается крик, потом глухой удар. Блять - лишь проносится у Шастуна в голове. Он поворачивается, чтобы увидеть, лежащего набоки скрюченного Игоря, закрывшего лицо руками. - Что за? - раздается эхом по залу рычащий бас ОПГ, и он приближается к Антону и Игорю, широко расставив ноги и пуская по стенам солнечные зайчики своей лысиной. - Ты обалдел, Шастун? - Я... - Антон делает пару шагов назад. Кроме стучащей в висках крови, он не обнаруживает никаких звуков. Зал накрыла полная тишина. Чье-то обзывательство, так и не законченное, застывает во мгновении вместе с пылью и десятком вдохов. Учитель осторожно отводит руку Игоря от его глаза. Раздается тяжелый здох и досадное "мля". Антон не видит, что там. ОПГ резко встает с корточек и смотрит снизу вверх на Шастуна. Тот только тяжело дышит. В глазах ничего определенного - то ли страх, то ли усталость. - Если не докажешь, что это случайность, клянусь - отчислят к такой-то матери! Я знаю, что это не первый твой на него наезд. Я-то в курсе, как вы отмечали новый год! Игоря уводят в медпункт. Все наконец начинают перешептываться. Сережа и Дима подходят к Антону в знак молчаливой поддержки. Иру он в зале больше не видит. Доказать, что это случайность у него все же получается. Вся их группа в амплуа свидетелей яростно уговаривает директора, что это игровой момент. Такое случается. Директор - низенький и пухлый мужичок в очках и странно подстриженных, словно по линейке усах, переводит свои маленькие глазки с одного на другого орущего первокурсника, потом задерживает взгляд на молчащем Шастуне и ждет от него какого-либо подтверждения. Тот тяжело соглашается. Когда его отпускают, и он вместе с толпой одногрупников вываливается в коридор, его там, опершись спиной о стену, ждет Ира. Он почему-то чувствует разочарование. За эти пару часов он почти смирился с тем, что она его бросила, и ему больше не надо играть в эти игры под названием - женатая жизнь. Но она преданно, хоть и прожигая вглядом его затылок, спускается за ним по лестнице. - Что происходит? - не выдерживает она на пролете между вторым и первым этажами. - Мы тебя на улице ждем, - бормочет Дима, и они с Сережей вприпрыжку удаляются вниз по лестнице. - Что? - он с досадой провожает друзей, сетуя на невозможность также легко сбежать от разговора. - За последний месяц ты подрался раз пять. Ты что думаешь, я не заметила ссадину на виске? И что у тебя с Игорем? Что он тебе, блин, сделал? Что вообще творится?! - последний вопрос уходит вверх по пролетам, заставляя несколько любопытных голов свеситься через перила. Если бы он знал ответ хоть на один, он бы может и объяснил. Что творится? Он и сам рад бы знать. Он ищет какие-то подсказки в отколупившейся краске на ступеньках. Как будто ситуация недостаточно патовая, в кармане у него раздается звук уведомления, и когда он подносит телефон к лицу, видит сообщение от Арсения. Он резко сует телефон обратно, будто он прозрачный. - Ир, я очень устал, пойду покурю, встретимся после географии, ок? - Что? - тупо спрашивает она. Он просто целует ее в губы, скорее даже клюет, еле прикоснувшись, и спускается вниз. Пока он идет к какому-нибудь безопасному, непросматриваемому со всех сторон закутку, он морщится от осознания, как это сообщение на самом деле выбило его из колеи. Оно заставило его моментально прервать разговор с девушкой, которая готова простить ему любую хрень. Заставило его сердце биться чаще, как в тех романах в мягких обложках, что читала их классная в детдоме. Он заныривает в темный тупиковый коридорчик, с раздражением замечая, что руки его вспотели. Достает телефон. - Привет! Есть планы на завтра? Не хочешь в кино на новых мстителей? Он обдумывает предложение ровно полминуты, затем, опасливо поозиравшись, как будто кто-то и вправду может за ним подглядывать и чудесным образом увидеть его экран, отвечает. - Можно. Во сколько? - Заберу тебя в семь. - В смысле спускайся во двор в это время) - приходит следом. - Ок. Он кладет телефон в карман, отклоняет голову назад. Его макушка неприятно соприкасается с шершавой стеной. Также, как и его мысли ползут по шершавым стенкам его мозга так медленно, как это только возможно. Одна из них - это то, что завтра в это время они собирались играть в покер с Макаром. Вторая - это то, что он ни за что не пойдет к Макару играть в покер если есть вариант провести это время с Арсением. И третья - финальная, слизняком приползшая к осознанию - это то, что это конечно все полная хуйня. Он не может ударить педика с локтя в глаз, а через пару часов, как ни в чем не бывало согласиться пойти с другим педиком в кино - с тем, которому он кстати вчера отсосал - при этом киданув своих лучших друзей. А, ну и конечно нельзя забывать, что покер теперь его единственный источник дохода, и игровые вечера не просто забава, а повышение профессиональной квалификации. В общем, он не знает, как реагировать на самого себя, но все уже решено. Он отлепляет голову от стены и выходит в морозный день где, найдя друзей в клубах сигаретного дыма, флексующих под включенного на всю громкость Дрейка, он объявляет им, что не пойдет играть с ними в покер. Конечно же из-за выдуманной тридцатилетней подружки. После пары подколов и увещеваний, они беспомощно отмахиваются от него. Дима говорит, что рад, что наконец Шастун вроде как реально увлечен бабой. - Да, - хихикает Сережа. - А то мы уже начали сомневаться. Вдруг ты тоже заднеприводный, как эта мразь, которую ты сегодня ушатал. Антон прячет глаза в привычно натянутом капюшоне и высоко поднятом воротнике. Если все вскроется, что тогда будет? Будет ли Сережа считать его мразью? Закроют ли они оба с Димой глаза на их дружбу? Будут ли желать ему сдохнуть от спида? Нашел же он себе проблем на жопу с этой гейской второй личностью! Кстати, о жопе. Что будет с его жопой? Он то, являясь пацаном, прекрасно знает, что пацаны не зовут в кино ради фильма. Эта мысль преследует его весь оставшийся день. Весь следующий день он балансирует на грани нервного срыва, как девственница перед первым свиданием. Он абсолютно рассеян, по десять раз переспрашивает, что ему сказали и объясняет всем, что волнуется из-за бабы. И да-да, он походу вкрашился, втюрился и все такое. Он не отрицает, мужественно сдерживая глумление в свою сторону. Ему это на руку. Дима еще раз уточняет, что насчет Иры, но Шастун раздраженно пожимает плечами. Матвиенко же искренне этой двойной игрой восхищается. - И жена, и любовница! А еще такой молодой, - качает он головой, с отеческой гордостью глядя на Антона. Когда он приезжает домой, время шесть. Ира уходит на занятия йоги. Только войдя в коридор коммуналки, он с неудовольствием натыкается на скандал, разразившийся в нем. Бабка Васильевна, по обыкновению встав прямо у входа в его комнату, со всей мощностью своего скрипучего голоса орет на странного молодого соседа-гика. Тот в совершенно маньяческой манере стоит у своей комнаты ровно по струнке и глядит на нее сквозь стекла очков безэмоциональным взглядом. Мои триста рублей! Это были мои триста рублей, хуйло очкастое! - орет она. Когда Антон пытается втиснуться между ней и своей дверью, она переключается на него. - Или это был ты, шпала хуева? - Боже, - только и может выдавить он, гляда на ее лицо, покрытое корой из морщин, словно древнее дерево. Он скрывается в своей комнате и уже думает сразу пойти к Арсению, наплевав на договоренность. Ему вдруг становится невыносимо здесь находится и до одури хочется ощутить обволакивающую тишину и свежесть квартиры Попова. Посидеть на его кухне, где запах кардамона и снег всегда так волшебно и медленно падает в окне. Позалипать на то, как ткань его домашних штанов обтягивает его ноги и бедра, когда он, стоя спиной к нему, готовит чай или кофе. Антон сглатывает эту мысль. Он медленно стекает спиной по двери, понимая, что никогда не решится позвонить к нему в дверь. Но тут звонок раздается в его коммуналке. Ругань за дверью затихает. Он слышит отпираемые замки, а затем его голос. Внутри него что-то делает кувырок назад. - Не позовете Антона Шастуна? - Шастуна? - скрипит старуха. Не дожидаясь никаких ярких эпитетов на свой счет, он выскакивает за дверь, бросает в сторону Арсения привет, замечая только, как по-хозяйски тот стоит в проеме двери, словно пришел забирать свою полноправную девушку на свиданку. Стоит, руки в карманах пальто, опершись плечом о проем. - Привет, - отвечает он с улыбкой. Антон успевает натянуть ботинки и накинуть куртку ровно в тот момент, когда в горле у старухи, немного обескураженной красавцем-соседом, начинает зарождаться скрежет в преддверии чего-то непредсказуемого, и вылетает из квартиры. Арсений захлопывает дверь перед носом Васильевны и медленно переводит взгляд на Антона, который под этим взглядом начинает нервно оттягивать полы куртки. В нем слишком много всего. Ирония, возбуждение, огромная в себе уверенность. Конечно что-то еще, чего Антон прочитать не способен. Оно написано на другом языке, и у него бегут мурашки от того, насколько он другой. Насколько странно было видеть его в проеме своей квартиры. Реальный мир заглянул в зазеркалье. - У вас конечно весело! Из своей квартиры услышал, решил, что надо бежать на помощь. Что случилось-то? - В душе не ебу, - искренне отвечает Антон, и они смеются. И да, от его улыбки и этого, будто скачущего по ступеням вниз смеха, такого необычного, звонкого, при этом спокойного, свободного, при этом сдержанного, у Антона бабочки в животе. Те самые. Из дурацких книг. Те, которые не существуют. Они приезжают в кинотеатр рано. Стоя в очереди в кассу, Антон нервно переминается с ноги на ногу. Он понимает, что они ни хрена не похожи на отца с сыном. Оба высокие, но Шастун все же оставляет Попова позади на пару-тройку сантиметров. Оба красивые, но Арсений как персонаж исторической пьесы со своими благородными литыми чертами - четкими скулами, немного впалыми щеками, тонким носом и губами, полными глубокомыслия красивыми глазами. А Антон - парень со двора, вроде нескладный, слишком высокий, слишком худой, немного лопоухий с такой нежной лирической внешностью мальчика-хориста - кожа слоновой кости и абсолютно гладкое лицо. За таким хочется смотреть исподтишка, наблюдать за тем, как он занимается своими обыденными делами, не ведая, что кто-то ловит каждое его движение - закусанную губу, что он периодически делает, попытку убрать взмахом руки кудряшки с глаз, которые тут же возвращаются обратно, и то, как он морщится, когда выпускает сигаретный дым в воздух. На друзей они тоже не тянут с этой разницей в двадцать лет. Поэтому Антону некомфортно. Ему кажется, что они выглядят так, будто его подснял женатый мужик в гейском эскорте. И всем это очевидно. Он уходит в свои мысли, пока не чувствует, как сжимает его кисть чужая рука, и он обнаруживает, что они уже у кассы. - Выбирай места, - говорит Арсений. - Любые, - бурчит Антон. Арсений говорит какие-то цифры, затем прикладывает свою карту к терминалу прежде, чем Антон успевает что-то сказать. - Хочешь есть? Еще час до фильма. - Да, и я сам за себя заплачу, - отвечает Антон, строго глядя из под капюшона. - Конечно, - Арсений сминает в губах на секунду появившуюся улыбку. Антону кажется, что он выглядит и ведет себя, как недовольный подросток, но, с другой стороны, он не собирается быть содержанкой в этих недоотношениях. Он покупает себе бургер, крылья и картошку с колой и с энтузиазмом на это все набрасывается, как только его зад соприкасается со стулом. Арсений берет только кофе. - Ты фто, есть не будешь? - с полным ртом, в то же время присосавшись к трубочке, проговаривает Шастун. - Я в это время уже не ем, - улыбается Арсений. Шастун неверяще мотает головой. - Ебануться, - выносит он свой вердикт. Они действительно слишком разные. Арсений в темно-синем кашемировом свитере и темных брюках, нога на ногу, вытянулся на стуле и, не спеша, подносит стакан кофе ко рту, делая один большой глоток за раз. Антон, скрытый от мира в безразмерном худи, сгорбился над едой, активно пропадающей в его капюшоне, как в черной дыре. Арсений смотрит на него, словно на экспонат в музее. Внимательно исследует тонкие длинные пальцы, в данный момент жирные от курицы гриль, покусанные губы, такие чистые, незамутненные ничем лишним серые глаза, торчащие кудри. В какой-то момент он наклоняется через стол, хватает его за кончик капюшона и стягивает его с головы. - Сними, заяц, так удобнее есть. У парня глаза настолько полны ужаса, что мужчина не сдерживает усмешки. Антон оглядывается, удостоверяется, что этого никто не заметил - они сидят в дальнем углу ресторанного дворика - и снова офигевши смотрит на Арсения. - Ты, епта, не делай так больше на людях, - выходит больше как жалкая просьба, чем угроза. - Люди далеко, - успокаивающе говорит Арсений. Антон пытается прочитать что-то в его саркастичных искорках в глазах, но тщетно. Он кладет недоеденную ножку на тарелку и вытирает руки салфеткой. - Я хочу кое-что понять, - в глаза Арсению он не смотрит, буравит взглядом стол. - Я в полном твоем распоряжении, - разводит руками Попов. - Что сейчас происходит? - он наконец поднимает взгляд, ответный заставляет его еле заметно сглотнуть. - Мы сидим, ждем кино. - Это свидание? Как оно у вас называется, конфетно-букетный период? - У нас, это у кого? - вскидывает брови Арс. - Ну... у вас? - Антон закатывает глаза и чертит пальцами кавычки в воздухе. - У представителей нетрадиционной ориентации. - Ну вообще он так вроде у всех называется, - Арсений серьезно поправляет очки на носу. - Если хочешь, можешь и между нами это так называть. - Не хочу, - по-детски мотает головой Антон. - Не хочешь - не называй, - Арсений пожимает плечами. - Не обязательно как-то называть то, что между нами. Антон мнется, вертит слова на языке. Ему тяжело дается этот разговор. Он бы предпочел так и делать вид, что все это нереально. Какое-то временное помешательство, какие-то полусны. Что-то, что можно забыть на утро, если не записать. Но дело в том, что это происходит, и оно почему-то ощущается реальнее, чем все, что с ним происходило до этого. Ему страшно сталкиваться с этим осознанием, но еще страшнее быть в неведении. Он барахтается в этих топях, хватается за различные предметы, но они с берегом не соеденены, просто разбросаны вокруг него, ненадежные и непонятные. Ему нужен этот пресловутый лейблинг. И он чувствует, как в любой новой сфере, куда ты ныряешь вдруг с головой, без спасательного круга, ему нужен инструктор. Иначе он просто захлебнется. - А ты бы как назвал то, что между нами? - осторожно спрашивает он. Арсений наклоняет голову. Улыбки на его губах не наблюдается, и Антон уже запомнил, что это случается только, когда он - Антон выглядит напуганным или уязвимым. Плохой знак. - Мы хорошо проводим время, Антон. Не накручивай себя. Если тебе хорошо со мной, а ты пришел, значит, я полагаю - да, то просто наслаждайся. Почему-то ему не нравится этот ответ. И через пару секунд он понимает почему. Так он бы сам ответил какой-нибудь девчонке, которой просто хотел бы разок присунуть. В кинотеатре он пытается сосредоточиться на фильме. Пустых мест почти нет. Зал заполнен цифровым звуком, отзывающимся где-то в гортани, хрустом попкорна в тихих моментах и смешками. Много парочек, и Антона это беспокоит. Его мысли скользят по сюжету, пытаются удержаться хоть на минуту, но неминуемо с него срываются. Цепляются за древесные нотки сбоку и ползут туда, к тому, кого он чувствовал если бы даже не соприкасался с ним коленками. Слишком ощутим и его запах, и как будто более разреженный воздух вокруг него, в котором куда сложнее дышать. Их руки от локтя до запястья тоже соприкасаются, лежа вплотную на узком подлокотнике. И в какой-то момент к этому добавляется палец Арсения, которым он, нежно касаясь, перебирает пальцы свисающей с подлокотника кисти Антона. Словно играет на арфе. Антон тяжело вздыхает и сжимает руку в кулак, прекращая это. Он решает, что ему это не нравится. На самом же деле просто боится, что кто-нибудь увидит. Как и боится признаться, как сильно он хочет. Чего конкретно он даже не знает. Хоть какого-нибудь контакта, наверное. Антон косится на него из-под капюшона. В сумраке зала его черты лица, и без того непогрешимые, ещё и каллиграфически оттенены голубоватым отсветом. Выглядит это завораживающе. Антон вдруг понимает, что просто протянуть руку и прикоснуться к этой щетине, было бы исполнением его маленькой мечты. И дело не только в лице. Он полулежит в кресле, одной рукой оперевшись на локоть и положив голову на кулак. Ноги широко расставлены, и одна легонько покачиваясь, врезается острой коленкой в коленку Антона, каждый раз вызывая у него мини-разряд в районе живота. Такой весь открытый, расслабленный и приглашающий. Его тонкий свитер мягко стелится по рельефу худого, но явно спортивного тела. Немного вздымается на груди, мягко опадает в районе пресса, и Антону вдруг очень хочется посмотреть. Там, в машине он даже не потрогал. Его самого-то облапали на год вперёд. Он опускает взгляд ниже, и там нет никаких полу-намёков, все довольно очевидно. И, хотя, там он все уже видел довольно подробно, даже ближе чем когда-либо предполагал, менее интересной эта область не становится. На секунду он вспоминает ту порнуху, что посмотрел, когда только начал в себе сомневаться. Как представил себя на месте парня снизу. Тому явно было приятно, но в то же время эмоции разительно отличались от тех, что были у мужика, что беспощадно рвал ему зад. У него горло першило ещё целое утро после их рандеву в музее. Каково будет, если такой агрегат засунуть в жопу? В какой-то момент он понимает, что неприличное количество времени пялится на чужую промежность. Он медленно пробирается взглядом обратно по складкам свитера к лицу и с ужасом натыкается на чужой взгляд. Один глаз ярко синий, налитый экранным свечением, другой, тот, что в тени, почти чёрный. Антон замирает, хотя, до этого особо и не двигался. Но теперь даже дыхание его застревает где-то в горле, боясь показаться наружу. - Ты, как олененок, пойманный в свет фар на дороге, - говорит Арсений. Он картинно, слишком медленно опускает взгляд туда, куда секунду назад смотрел Антон, поднимает обратно. И да-да-да, вот она! Под эпичную музыку чего-то, происходящего на экране, чего конкретно Антон в душе не знает, так как потерял нить повествования очень давно, уголки его губ томительно растягиваются в ту самую ухмылку, подрезанную с одного бока, от которой у Шастуна когда-нибудь остановится сердце. - Неужели там интереснее, чем великая битва между мстителями и Таносом? В его пытливом взгляде нескрываемое возбуждение, а Антон благодарен небесам, что в темном кинозале не виден пунцовый цвет его щек. - Я задумался, - только и выдавливает он. - Хочешь, можем уйти? Антон прикрывает глаза - невидимый за капюшоном жест. Он не знает чего хочет. Уйти, остаться, исчезнуть? Оказаться в той половине живых существ, что уничтожила перчатка бесконечности? - Досмотрим, - в итоге говорит он. - Хорошо. Они снова молча едут домой. На улице потеплело, и люди вязнут в слякотном болоте на и без того узких питерских тротуарах. Арсений активно делился своими эмоциями по поводу фильма до того момента, как не заметил настроение Антона. Он спросил хочет ли он мороженого или пострелять в тире, но на все получил отрицательный ответ, сопровожденный резким мотком кудрявой головы. Больше он его не трогал до самого дома, дав шанс все обдумать. Опять же, что конкретно - вопрос открытый. Заехав во двор и припарковавшись, Арс глушит мотор, и в салоне воцаряется полная тишина. Когда Антон готов просто молча выйти, он чувствует, вдруг проникшую в его приватную обитель под капюшоном, руку. Тыльной стороной кисти Арсений стягивает этот капюшон, уже второй раз за день, оставляя ладонь на горячей щеке. - Ты такой красивый, - голос Арсения непривычно низок, проходится каждой октавой по нервным окончаниям. - Эти твои кудряшки... У меня только при взгляде на них колом встает. - Странный кинк, - пробует пошутить Антон, но дрожащий голос его подводит. А уже знакомый, необычный смех Арсения не помогает. Он перебирает пальцами, чтобы обхватить ими затылок и тянет голову Антона к себе. Губы Арсения накрывают его. Язык настойчиво проникает внутрь, лижет, толкается, пересчитывает зубы. Его рука ложится Антону под ребра, сжимает кожу, также тянет на себя, Антон вытягивает руку вперед, чтобы тоже что-нибудь сжать в ответ, но не решается, и она так и повисает в воздухе между их телами. Губы Арсения перебираются на шею, зубы нежно тянут тонкую кожу. - Я тебя всю ночь буду трахать, - горячий шепот в ухе Антона, заставляет каждый его мускул напрячься. Он отсраняется, смотрит помутневшими глазами и нашаривает ручку двери. За несколько самых напряженных шагов в его жизни от машины до второго этажа, он успевает двадцать раз передумать, и на площадке вдруг замирает, сжав в кармане ключи от дома. Арс медленно обходит его, касаясь плеча лишь своей аурой - плотной, оглушающей концентрацией секса. Антона мажет. Ему кажется, что он тает и медленно стекает на пол. Если бы он мог признаться самому себе, как сильно он хочет. Может он хотел этого всю свою половозрелую жизнь, просто никогда не подозревал. По сути выбор стоит простой - пойти домой и выебать Иру, представляя, что это Арсений, или пойти к Арсению и быть выебанным самому. Наверное. Или что? Боже, как же свистнула его фляга за последний месяц, что он серьезно соображает между такими вариантами! Все это время, пока он стоит, подвисший у своей двери, Арс, молча, опершись задом на перила, разглядывает свои ботинки. Он не торопит. Дает ему возможность самому принять решение. Антон был бы рад если бы Попов просто взял его за руку и увел к себе в квартиру, но тот не дает лезть к себе в душу, и сам не лезет. Ходит по кромке, задевает своими феромонами базовые инстинкты. От них кружит голову, стягивает живот, ноет член. Но дальше он свои красивые руки не тянет. Дальше дело за Антоном. Это территория его личной борьбы с самим собой и своими предрассудками и страхами. И на сегодня он решает капитулировать. - Я... пойду, - наконец говорит он. - К себе. Арс вскидывает голову, в его глазах можно уловить разочарование. Оно больно колет. - Давай, Тох, - все же он ему улыбается, но этим лишь сильнее вгоняет под ногти невидимую иглу. Они расходятся. Ира и ее упругое податливое тело под его руками немного снимают напряжение. Когда она целует своими нежными, совсем не такими губами его в плечо, он старается ей улыбнуться. Это его жизнь. Настоящая. Нормальная. Ведь это его радужное увлечение, можно не сомневаться, временно. Пока наваждение не пройдет. Нельзя об этом забывать. Нельзя позволить правде просочиться, учитывая, что это и не до конца правда. Потому, что нельзя просто взять и превратиться в гея в девятнадцать лет. Такого не бывает. - Как сыграли? - сонно спрашивает она. Ее дыхание мерно расходится кругами по его ключицам. - Что? - Как в покер сыграли, что? - А, нормально. Серега выиграл пару тысяч, - быстро сочиняет Антон. Он чуть не забыл. Он опутал себя ложью со всех сторон. Ира думает, что он играл в покер. Пацаны, что он кувыркался с тридцатилетней соседкой. Эта ложь, как плохо завязанный шнурок. Стоит потянуть слегка, и она развалится. Но пока он ничего не может с этим поделать.