Последний танец

На голых чёрных ветвях берёз вдоль подъездной дороги выросли белые шапки свежевыпавшего снега. Белое на чёрном сияло, словно пёстрое зимнее одеяние шута. Я на мгновение пошатнулся, подобно безногому калеке, который спустя много лет после ампутации спросонок слезает с кровати и в тысячный раз как в первый ощущает пустоту на том месте, где должна быть конечность. Ещё один Зимний праздник. Пейшенс вместе с Молли распланировали всё до мельчайшей детали, а новый управляющий на диво ловко подхватывал их желания. Я слышал мягкий гул разговоров внизу, нестройный смех, отдельные ноты настраиваемых менестрелями инструментов. От меня требовалось немногое — спуститься вниз в этих нелепых штанах, сшитых по джамелийской моде, поприветствовать гостей и подарить несколько танцев Молли. Однако я не мог оторваться от созерцания зимнего пейзажа. Какая-то часть моей души отчаянно рвалась туда, в запорошенные снегом дали, где под чёрными ветвями могло прятаться тёплое тело зайца. Другая часть меня желала провести весь вечер в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием спиц Молли. Была ещё и третья… Но о ней я старался не думать. Кто-то постучал в дверь спальни. С тяжёлым вздохом я заставил себя оторваться от окна и подойти к двери, нацепив по пути самую милую из моих улыбок. Это оказалась не Молли, желавшая поторопить меня, а Ревел. Как и всегда он быстро оглядел комнату и лишь затем остановил свой взгляд на мне. Подозреваю, именно для таких приглядываний Чейд и послал его сюда, но я не возражал. Пока Ревел хорошо справляется с делами, мне всё равно на кого он шпионит. — Сэр, в кабинете вас ждёт вестник. Требует, чтобы вы пришли как можно скорее. Я с облегчением понял, что спуск к гостям и танцы откладываются. Молли поймёт, если сначала я разберусь с делами. — Вестник? — рассеянно переспросил я. — От кого? — Не знаю, сэр. Он не сказал. Очень замёрз, бедолага. Весь белый, словно снег. Я предложил ему бренди, пока он вас ждёт. Я резко остановился перед лестницей. Застыл на полувдохе, не в силах протолкнуть воздух в сжавшиеся лёгкие. Мучительно сладкая догадка рождалась в моём измученном ожиданием мозгу. Весь белый, белый, Белый… Я кинулся вниз, едва не сбив Ревела с ног с такой резвостью, будто скинул лет двадцать. Ворвался в кабинет, не смея поддаться охватившему меня ликованию… Зарождающаяся было улыбка угасла. На меня удивлённо смотрел какой-то незнакомый паренёк. — Помещик Баджерлок? — уточнил он, отставляя бокал. Я кивнул. — Меня прислал помещик Барит. Конечно, он понимает, что сейчас не самое подходящее время… — Да, не самое подходящее, — согласился я жёстче, чем мне бы хотелось. — Может, вы присоединитесь к празднику, а о делах поговорим после завершения? Мне хватило выдержки высказать это вежливое предложение, но и только. Выслушивать его слова благодарности или возражения не стал. Я развернулся и ушёл из кабинета помещика Тома Баджерлока в тот, который действительно был моим. Не знаю, сколько прошло времени, пока Молли не нашла меня. Наверное, она действительно сильно рассердилась на моё отсутствие, раз решилась открыть дверь. Она ни разу не заходила сюда прежде, хотя я никогда ей этого не запрещал. Но она уловила моё молчаливое желание очертить границу наших отношений этой комнатой. За порогом я мог быть мужем, отцом, Томом Баджерлоком, незаконнорождённым сыном Чивэла Видящего, бастардом-колдуном и любым другим, кем люди желали меня видеть. Но внутри этих четырёх стен я всегда был собой. И всегда был один. Молли застала меня перед камином, держащего в руках вырезанную из чёрного камня фигурку. В первую секунду мне захотелось спрятать её, уберечь от непредназначенных для неё глаз, но я не стал это делать. Может быть, я просто устал прятать от Молли эту часть себя. — Что случилось, милый? — мягко спросила она. — Не случилось ничего, в этом-то всё и дело. Она склонила голову набок, побуждая говорить дальше. Когда-то я обещал себе, что не стану посвящать её в некоторые стороны своей жизни, но Молли была мне хорошей женой. Она заслуживала более откровенного ответа. — Я думал, что приехал старый друг. Я ошибся. Он выглядит сейчас по-другому, я знаю, но я всё же надеялся… — я сглотнул и исправился. — Я боялся, что ему опять нужна моя помощь. Ну вот я это и сказал. Точно как Шут. Ничего кроме правды, но только ту безопасную правду, которую она сможет понять и принять. Однако Молли не двинулась с места, не поторопила на праздник, не припомнила мне первый танец, который я наверняка пропустил. Она просто смотрела на меня, а я смотрел на неё. Мои пальцы продолжали скользить по объёмному изображению Шута. Мне стало так мерзко, будто я изменяю ей с ним. Изменяю ему с ней. Но я не мог выпустить фигурку из рук, а Молли не позволяла отвести взгляд. А потом задала тот вопрос, который я меньше всего ожидал услышать. — Тот, кого ты называешь Шутом? Или тот, кого ты зовёшь Любимым? Я не произносил вслух ни одно из этих имён уже очень давно. И если первое я иногда мог услышать от кого-то, кто давно меня знал, то второе оставалось тайным, слишком личным, чтобы произноситься вот так легко, как будто это действительно просто имя. — Ты часто говоришь во сне, — ответила Молли на мой невысказанный вслух вопрос. — Иногда ты обращаешься к волку, иногда к Верити, к Чейду, к Барричу, ко мне, какой я была в самые лучшие годы моей юности… Но чаще всего из твоих уст вырываются эти два слова: Шут и Любимый. — А, — сказать больше было нечего. — Это один и тот же человек. И ты права, я ожидал увидеть именно его. — Фитц… — что-то было в её голосе незнакомое, понимающее, по-матерински нежное. — Отправляйся к нему. — Что? Она стояла передо мной, моя Молли. Не такая тонкая, как в молодости. С белыми прядями в некогда густых волосах. Моя упрямая Молли, не желающая продлить своё угасающее время Скиллом. Она стояла передо мной, но была так же далека, как в то время, когда я был в горах, следуя зову Верити. Что я позволил ей знать о себе? Что я в действительности знал о ней? — Я не дура, Фитц. Когда ты вернулся, то всегда говорил очень мало о своём прошлом. А даже когда говорил, то не о своём волке и не о Шуте. Но я жила в Баккипе и ходила по коридорам Оленьего замка, когда Герцогствами правил Шрюд. Я общаюсь с Неттл. Я встречалась с королевой Кетриккен и королём Дьютифулом. И я была в этой комнате два раза. Первый раз — вскоре после свадьбы, второй раз — совсем недавно. Я не читала письма, которые ты складываешь на краешке стола, но я видела имя в начале каждого. Я видела как несколько пергаментов превратились в целую стопку. Неужели ты думаешь, я не знаю, как ты засыпаешь со мной, а потом просыпаешься после всех этих снов и уходишь сюда? Неужели ты считаешь, что я не способна понять, что как бы я ни старалась, Ивовый лес так и не стал для тебя домом? Ты приходишь в эту комнату с пустотой в глазах, а возвращаешься с тоской, которая меня пугает. Я люблю тебя, Фитц. И я хотела бы дать всё, что тебе нужно. Но очевидно, это не в моих силах, потому что ты ничего не просишь у меня. Возможно, ты просишь у него. Возможно, я всегда ошибался в Молли. Возможно, она понимала меня куда лучше, чем я думал. — Но ты моя жена. — Да. И я знаю, что ты никогда не станешь ничего делать, пока кто-то не укажет тебе путь. Вот я и даю тебе этот путь: найди своего друга. И возвращайся ко мне. Или не возвращайся. Есть и другие люди, которые обо мне позаботятся. Будь счастлив, Фитц. Потому что сейчас в этом куске камня, что ты держишь в руках, больше жизни, чем в тебе самом. Больно слышать от близкого человека то, о чём не упоминаешь даже в самых сокровенных мыслях. Я ведь твёрдо решил быть счастливым. Я снова завоевал Молли, выполнил обещание, данное Барричу, освободился от долга перед своим родом. Я наконец-то жил той жизнью, о которой мечтал. И я искренне считал себя абсолютно довольным. Если забыть про две других части меня. Днём это было легче, ночью — тяжелее, но я думал, что справлялся. — Я люблю тебя. Я произнёс это твёрдо, и в моих словах не было ни капли лжи. Молли улыбнулась мне и ушла, тихо прикрыв за собой дверь. Где-то в доме продолжался Зимний праздник, а она никогда не забывала о своих обязанностях хорошей хозяйки. Я остался стоять у неразожжённого камина в холодной тёмной комнате и прижимал к себе последний подарок Шута. Острые грани впивались мне в грудь. Наверное, из-за этого было так больно дышать. Никто больше не потревожил моё уединение в ту ночь. Зимний праздник прошёл без меня. Кто-то может быть и заметил моё отсутствие, но большинству, я думаю, было всё равно. Я всегда существовал как-то с краю, не вполне являясь частью происходящего, словно судьба так и не смогла смириться с тем, что я вырвался из лап смерти, которая была мне уготована. Словно моё сердце билось в полную силу только на перекрёстках тех путей, о которых говорил Шут и которые я никогда не видел. Словно я жил только чтобы исполнить своё предназначение, в которое не очень-то желал верить. Джамелийские штаны отлично подходили для танцев, но совсем не давали тепла. В Джамелии нет таких зим, как в Бакке. Я зажёг огонь в камине, когда окончательно замёрз. Неровный свет выхватил из темноты сотни исписанных мной свитков. Чейд продолжал исправно присылать мне лучший пергамент, а я исправно продолжал портить его своими жалкими попытками описать последние полвека Шести Герцогств. Ещё здесь были наброски травника, клочки с обрывками моих мыслей и письма. Молли права — этих писем накопилось слишком много. Я выгреб все свитки и сложил в одну кучу перед камином. Я бросал их в огонь, забавляясь тем, как быстро моё прошлое превращается в пепел. Я дошёл до писем, когда забрезжил первый луч рассвета. С каждым письмом я тихо произносил «прости». Прости, что я их сжигаю. Прости, что больше ни одного не напишу. Поместье всё ещё было сонным после долгого гулянья, когда я выполз из своего логова, оставив за собой пустые полки. Я не стал забирать с собой фигурку, вырезанную Шутом. В последний раз я провёл по каждой из граней и в первый раз почувствовал в глубине камня едва уловимое ощущение чьего-то присутствие. Что-то было между моими пальцами и гладкой чёрной поверхностью. Прозрачнее, чем Скилл, тоньше, чем Уит, невидимая человеческому глазу нить. Молли вышивала в гостиной. Она ничуть не удивилась, когда я подхватил её на руки и отнёс в постель. Я любил её. Долго и сладко. Как будто мы снова вернулись в зарю нашей жизни. Она ни о чём не спрашивала, а я ничего не говорил. Мы не нуждались в объяснениях. А потом я уснул в её объятиях, и мне ничего не снилось. Все нужные мне вещи уместились в одной седельной сумке. Меч, так долго служивший украшением, занял своё законное место. — Я вернусь, — я легко прикоснулся своими губами к её губам. И был благодарен, что она не стала портить наше расставание слезами. Ромашка танцевала на месте, с нетерпением ожидая, когда мы отправимся в путь. Я вскочил на неё, присоединяясь к этому пьянящему танцу. Моя дорога лежала в Баккип и дальше, за границы любых известных мне карт. Я направлялся к другу, которого не видел десять лет. И мне было всё равно на все пророчества. Я собирался увидеться с ним, отмахнувшись от всех его туманных слов. Я собирался встретиться с ним, даже если эта встреча приведёт к очередному вымиранию драконов. В общем-то, я так до конца и не понял, в чём состоит необходимость их существования. Я никогда не любил драконов.