Шрамы

Без помощи Прекрасного Принца дело продвигается медленно, но Белль четко направляет Румпельштильцхена в нужную сторону, и на ее плечо удобно опереться, чтобы не потерять равновесие. Белль сильнее, чем кажется (она всегда была сильнее, гораздо сильнее его самого), и, спотыкаясь на каждом шагу, Румпельштильцхен все-таки выбирается из подсобки, а затем из лавки. Белль помогает ему сесть на переднее сиденье машины – его собственного «Кадиллака» – а сама усаживается на место водителя. – Не беспокойся, Чихун научил меня водить, – ее голос смягчается улыбкой. Еще одно умение, которому она выучилась сама, без его участия. Мелочно и нелепо ревновать по таким пустякам, но у Румпельштильцхена всегда было так мало возможностей что-то ей подарить, что теперь он чувствует себя так, будто у него похитили какую-то драгоценность. Какое-то время они едут молча. Щурясь, Румпельштильцхен пытается что-то рассмотреть через стекла машины, но затем сдается и опускает взгляд на свои смутно белеющие руки. Как никогда, он жалеет об отсутствии трости, за которую мог бы сейчас держаться. Он понятия не имеет, куда они приехали, когда Белль останавливает «Кадиллак», и, обойдя его, открывает дверцу напротив Румпельштильцхена, помогая тому выбраться на холод. Ветер напоминает о старых болячках и об отсутствии пиджака, пробираясь под лохмотья одежды и пронизывая все тело до самых костей. – Мы приехали, – произносит Белль. В воздухе раздается непонятный поначалу звук, и Румпельштильцхен чувствует покалывание в шее, тревога заставляет его насторожиться и понять, где они находятся. Слышится потрескивание, как предупреждение для людей ни в коем случае не переходить границу Сторибрука, отделяющую город от остального мира. Позади Белль расплывчатое, кричаще яркое пятно обозначает опасное место, и сердце Румпельштильцхена замирает в груди. Он знает, что теоретически здесь должно быть защитное заклинание, которое не позволит ему (и Белль!) снова пересечь эту линию, но это знание не в силах побороть первоначально возникший, инстинктивный страх. – Почему, – его скрипучий, едва слышный голос перерывается, он вынужден сглотнуть и продолжить снова, – зачем мы здесь? Спиной он чувствует холодный металл автомобиля, рядом стоит Белль, и она кажется совершенно спокойной. – Граница Сторибрука, – говорит она очевидную истину. – Я просто хотела напомнить тебе о том, что когда-то случилось. – Я помню, – бормочет он, – я не могу забыть. В его словах проскальзывает больше иронии, чем он хотел в них вложить, но Белль лишь слегка усмехается – с таким же внутренним напряжением, с каким он разговаривает. – Да, но я забыла. Взяв Румпельштильцхена за руку, Белль подводит его к обочине дороги, и ему кажется, что он до сих пор видит там следы дождя и крови – крови Белль – и холодный туман снова обволакивает его. – Здесь ты держал меня на руках, говорил мне, что все будет хорошо. И дотрагивался до меня. Он дрожит, но виной этому не пробудившаяся боль в бесчисленных шрамах, которые усеивают все его тело – дрожь идет откуда-то из глубины души. Это отголоски воспоминаний, которые слишком часто приходили ему на ум, воспоминаний, при малейшем побуждении готовых затопить его разум, воспоминаний, всколыхнувших целый ворох мучительных мыслей о том, что могло бы быть, что должно было быть, что, если… Белль слегка прижимается к нему, обвив руку вокруг его талии, и, когда она приближает свое лицо и ее теплое дыхание касается его горла, дрожь ослабевает. Теплая, надежная, готовая поддержать – она здесь, она в безопасности, она все та же Белль. – Пойдем, – она ведет его обратно к машине. – Белль, – начинает было Румпельштильцхен, но ее слова заставляют его замолчать: – Мы еще не закончили. Они едут по привычному маршруту, по дороге, навсегда связанной в памяти Румпельштильцхена с ощущением безумной паники и отчаянного ужаса, которые охватили его тогда, и он вспоминает, как смотрел вслед фарам уезжавшей «скорой помощи». Вспыхнувшая ярость утихомиривается при мысли о том, какая участь постигла пирата, похитившего у него обеих женщин, которых он любил, и строившего вместе с третьей планы убить Румпельштильцхена – один ради мести, а другая ради власти. Когда Белль во второй раз останавливает машину, Румпельштильцхен не хочет выходить – он знает, куда они приехали. Но Белль придерживает его за локоть, и, в конце концов, он дал ей слово и вынужден последовать за ней, невзирая на вспышки боли в каждом суставе. Он почти выдыхает ее имя перед тем, как стиснуть зубы и сжать челюсти, перед тем, как сосредоточиться на ощущениях в своем мозгу, по которому будто колотят молотком. Лишь бы не видеть перед собой… больницу. Небольшое облегчение – Белль не ведет Румпельштильцхена внутрь. Он не хочет заботы людей, которые, скорее всего, злы на него из-за того, как пренебрежительно он относился к ним в прошлом. Неважно, было ли это пренебрежение реальным или выдуманным, и, кроме того, что бы они ни сделали, им не избавить его от страданий. Белль подводит Румпельштильцхена к входной двери, откуда можно видеть, что происходит внутри – пусть даже он почти ничего не может различить. Превосходная память – это тоже своего рода проклятье, такое же или даже хуже того, что когда-то подарило Румпельштильцхену бессмертие и магию. – Ты последовал за мной сюда, – произносит Белль. – Ты поцеловал меня и попытался напомнить мне, кем я была. И принес мне нашу чашку – помнишь? Я позаботилась о ней, пока мы были в разлуке. Иногда, когда я слишком сильно скучала по тебе, я брала чашку с собой и бережно обращалась с ней. Иногда мне важно было именно вещественное напоминание. Невольно он обхватывает ее одной рукой. Будет еще тяжелее отпустить Белль после этой неожиданной поездки, но вряд ли он пожалеет о своем порыве. Он был там, где она когда-то, и он помнит, как тосковал по ее объятиям, по ее голосу. Он не может позволить ей страдать больше, чем того требует тягостная необходимость. Она крепко прижимается к нему, но он почти не чувствует ее веса, и зарывается носом куда-то ему в шею. Румпельштильцхен уже и забыл, как это прекрасно – когда кто-то так близко к тебе, когда-то кто-то обнимает тебя и нуждается в тебе. – Пойдем, – внезапно говорит Белль, отстранившись, шмыгнув носом и быстро опустив голову, чтобы спрятать слезы. Она часто так делала в Темном Замке, она сделала так, уходя от него в гавани, когда он собирался отплыть в проклятую Нетландию. – Нам нужно зайти еще кое-куда. На сей раз, поездка занимает всего лишь несколько кварталов, и он чувствует себя сбитым с толку, выбравшись из машины на большой улице, где в ряд стоят кирпичные дома. Румпельштильцхен чувствует себя настолько изможденным и усталым, что едва стоит на ногах, но эта поездка важна для Белль – в конце концов, это последние минуты, которые он проведет с ней. Он вынуждает себя выпрямиться настолько, насколько может, и, оглядываясь, пытается понять, куда его на этот раз привезли. Заметив вывеску с белым пятном на ней, он пытается рассмотреть его, но не преуспевает в этом, пока Белль тихо не замечает: – «Кроличья Нора». Услышав ответ, Румпельштильцхен мгновенно застывает, стараясь усмирить дрожь, напрягая мускулы, и требовательно спрашивает: – Зачем ты возишь меня по этим местам? О нет, он только пытается требовать, но интонации сорванного, едва слышного голоса больше напоминают мольбу. – Здесь ты последовал за мной, боролся за меня, отвоевал обратно, – неумолимо произносит Белль. – Даже когда я не знала и не любила тебя, ты все еще меня любил. – Белль, – это все, что он может сказать – снова. Он прожил века, встречался с самыми разными образцами и категориями людей, и до сих пор не может ее понять, предугадать ее поведение, отнести к какой-то определенной категории. Она – просто Белль, и этого достаточно, чтобы ему не цепляться за нее так отчаянно и себялюбиво. Она может управлять Сторибруком, вдохновлять людей следовать за ней, отражать нападения толп фанатиков, жаждущих стереть волшебство с лица земли, и… собственноручно водить машину. А он слеп, лишен магии, настолько слаб и хил, что даже сильный порыв ветра может опрокинуть его на землю, как былинку. Он уязвим и хрупок, у него множество врагов, и это лишь некоторые из бесчисленных причин, по которым он должен даровать Белль свободу, которая является самой ее сутью. Он и в лучшие свои моменты не заслуживал такой любви – даже до обладания магии, до проклятья, до открытия порталов. Что уж говорить теперь о человеке, который убивал так, будто это ему ничего не стоило, и манипулировал невинными людьми?.. Белль вздыхает, и, наконец, с видимой тоской и нетерпением поворачивается лицом к Румпельштильцхену, заставив его тяжело привалиться к капоту «Кадиллака». – Ты не понимаешь, Румпель? – требовательно спрашивает она. – У меня столько же ран и шрамов, сколько у тебя – они не видны снаружи, но они есть в душе. Мне причиняли боль, как телесную, так и душевную, запирали, забывали, вычеркивали из памяти, заменяли кем-то другим, но, несмотря на все это, ты меня не бросал. Ты никогда не сдавался, не пытался сбежать во имя так называемой свободы, пусть я и превратилась лишь в источник боли и для себя, и для тебя. Ты остался, ты сражался за меня и спас меня! Пожалуйста, – ее голос срывается, – позволь мне сделать то же самое для тебя! Любить тебя, остаться с тобой! Она кладет ему руки на грудь, ее теплые пальцы забираются под рубашку, поднимаются к шее, путаются в болтающемся на шее галстуке. Белль тянется к нему, оказывается все ближе и ближе, пока он не осознает, что сам прижимает ее к себе, обвивает руками ее талию, и оба держатся на ногах только потому, что сзади капот автомобиля. – Я люблю тебя, – шепчет она, и облачко воздуха, сотканное из этих слов, ласково касается его губ. Его жена так и не простила ему, что он изувечил себя, чтобы вернуться домой к сыну, не оценила его жертвы. Для женщины, с которой он поделился своей магией, власть и честолюбивые устремления значили слишком много, чтобы ответить на его любовь. Люди, которым он доверял, по той или иной причине предавали его. Сына, поискам которого он посвятил всю свою жизнь, все эти сотни лет, больше нет. Но эти три слова, подобные дуновению свежего воздуха, запах Белль, ее голос и ее прикосновения – ради них стоило пережить все это. И ради них он не растворится среди бесполезных останков другого мира, не превратится в безголосый призрак среди тех, что бродят в его лавке. Ради них он улыбнется через боль, терзающую все его бренное существо, ставшее тюрьмой для души, улыбнется, несмотря на то, что смерть Бея превратила его жизнь в бессмысленное, блеклое существование. И этого достаточно. – Да, – он разрешает ей остаться, потому что она умоляет его об этом, потому что так хочет его израненное, одинокое сердце. – И я тоже тебя люблю. Вместе с улыбкой из груди Белль вырывается всхлип, и, обняв Румпельштильцхена обеими руками за шею, она держится за него так, словно в нем вся ее жизнь. И, может быть, это действительно так, может быть, она любит его так же невероятно сильно, как и он ее. – Не оставляй меня опять, – лепечет она, уткнувшись в его рубашку. – Я не хочу бросать тебя. Прошу, Румпель, не оставляй меня. – А ты не отпускай меня, – отвечает он, словно заключая, как всегда, сделку – и, возможно, он поступает глупо. Возможно, он обречен снова и снова повторять одни и те же ошибки, но это не имеет значения. Пусть хоть миру суждено погибнуть – если он не поцелует Белль, это не изменится, и на этот раз он примет в дар то, что ему предложили. Он первым слегка отстраняется назад, но второй шаг делает она, приподнявшись на цыпочки, и их губы встречаются в теплом, влажном и настолько же стремительном, насколько первый был медленным, поцелуе. Ему нет нужды видеть ее. Он чувствует ее тело, вкус ее губ, саму ее душу, пока они жадно впиваются друг в друга. Она любит его, и пусть он считает, что она достойна кого-то лучшего – она думает, что заслуживает именно его. И пусть он знает, что не заслуживает ее – но так же он был недостоин Бея и, упустив его, совершил величайшую ошибку в своей жизни. И он не позволяет ей уйти. Он прижимается к ней всем, что осталось от него прежнего, и целует так, будто никогда не остановится, и лишь сжимает девушку в объятиях еще крепче, в то время по его телу словно пробегает молния. Румпельштильцхен даже не замечает, как магический всплеск убирает все его шрамы, и недуги, исцеляет его страдания и вливает могущество в его жилы. Поцелуй истинной любви способен разрушить любое проклятье, но поцелуй Белль значит для него нечто гораздо большее, и он ловит каждое мгновение, и понимает, что все изменилось, только слегка отстранившись, чтобы перевести дыхание. Он открывает глаза. И видит счастливую, широкую улыбку Белль, а в ее голубых глазах сияет надежда и видна неприкрытая радость. И любовь. И, улыбнувшись, Румпельштильцхен снова целует ее.