Они все виноваты. Чёртовы монстры… Предатели.
Всё ещё не хочется верить в произошедшее, всё ещё стоит перед глазами эта картина. Странно уместить в голове, что обычные составляющие мира Синдри, спокойствие его дома — лишь ложь, иллюзия безопасности. Знакомые лица товарищей, обсуждение планов, собрание за столом — все привычные и наблюдаемые не раз моменты, на самом деле, таят опасность, за секунду могут обернуться кошмаром. И вот тот, кого ты считал гостем, кому доверял и помогал, оказывается врагом. И не кем-то, а самим Одином, скрывающимся в чужом обличии.
Пара мгновений до всего этого особенно запоминается: маленький человечек напирает на высоченную, но «безобидную» громадину, грубо пальцем тычет, обвинять не боится. Тогда это выглядело почти комично… Жаль, что подвох почувствовал только Брок. Обрывки его фраз почему-то хорошо врезались в память:
«Нет, погоди-ка, дылда».
«Что-то здесь не сходится».
«И куда это ты пошел с маской?»
Резкие, не позволяющие улизнуть, будто к месту прибивающие.
«Всё нормально», — пытается встрять парнишка. Не верит. Не хочет слушать.
«Не нормально!» — резко обрывает тот. Брок всегда был проницательным, кто бы что о нем ни думал. Он упорно стоит на своём, а потом… Потом нож, кровь и…
Синдри чувствует, как из-под его дрожащей ладони в грубой перчатке, которую он прижимает к чужой ране, утекает жизнь брата. С каждым сказанным им словом, собственной попыткой успокоить, он будто бы ощущает, как тише становится дыхание того. И страх сковывает собственное тело. Кажется, ему никогда не было так страшно. Даже тогда, в первый раз… В первую смерть Брока.
Помогите
Ему должен хоть кто-нибудь помочь…
— Фрейя! Фрейя, скорее!..
Мучительно долгие секунды колебаний. Как она может раздумывать?! Они все должны сейчас быть здесь, все должны…!
Мир сужается, перед глазами только лицо брата и ярко-красное, горячее, несущее смерть, на его груди.
Фрейя колдует, водит руками, искры создаёт, но всё это не более чем яркие эффекты. Брок не исцеляется по-волшебству, кровь магически не останавливается, рана не затягивается.
Почему не выходит? Разве она совсем не старается? Разве не может чудо просто произойти? Разве он… Разве они его не заслужили?..
Но поздно, уже не вернуть, не спасти. Синдри знает, что так выглядит смерть, что это последний вдох брата, последняя встреча взглядами, последние его слова.
«Только перестань. Просто смирись».
Нет… Нет-нет-нет… Он не может оставить его одного… Только не снова… Только не навсегда.
Реальность будто разваливается, крошится на кусочки. А затем темное нечто, бывшее раньше страхом, захлёстывает с головой. Отчаяние. Боль, рвущая изнутри.
Смириться? Нет, он не сможет.
Исчезнуть. Убраться от сюда подальше, вдохнуть и задохнуться свои горем. Остальное его не касается, больше не касается.
***
Почему именно Храм Тюра? Это место кажется самым очевидным сейчас, единственным что-то значащим. Единственным, связывающим его с братом. Кажется, это ощущается даже сейчас, будто искры, летящие в воздух при каждом ударе молота, это отголоски их общего прошлого.
Удар. Ещё удар. Меч куется только под натиском, как и собственная личность. Крепче, жёстче, острее.
Тот Синдри остался в прошлом, потерял веру в людей, потерял смысл своей жизни. Отдать всего себя без остатка, вывернуть душу, преданным псом ждать у ног, готовый поступиться собственной гордостью ради… Друзей? Был ли он для них таковым? Или просто удобным инструментом, тряпкой у открытой двери в собственный дом?
Как жаль, что пелена с глаз спала только после сильного удара.
Молот встречается с наковальней. Капля с разгоряченной кожи с шипением приземляется на металл. Пот ли, слезы — железо впитает всё, станет лишь крепче, скроет, уничтожит любую слабость.
Рукоять непривычно лежит в не скрытой под кожей перчатки ладони, шершавой поверхностью мозоли натирает. Синдри лишь крепче сжимает ее, с силой обрушивая на клинок, выплескивая чувства, выплескивая боль и ненависть.
Грязь и кровь на лице и руках. Но сейчас всё это кажется таким несущественным, таким неважным. Прятаться за сотней оболочек — за перчатками, за вежливостью и услужливостью, за вечными уловками, за спиной Брока… Всё это теперь не имеет смысла, теперь некому встать рядом, сыграть роль грубого, неотесанного, до жути прямолинейного, горой стоящего за своих друзей. Брок бы выдержал, сумел бы жить дальше. Синдри не такой. Синдри не может существовать один, просто не умеет.
Личность крошится под ударами молота, плавится, становится иной. Он почти не один — нужно лишь сохранить черты Брока, совсем противоположные собственным, впитать его характер, научиться грубости, жёсткости, прямолинейности… Открыто взять в руки меч и выбрать целью жизни месть.
Снова мальчишка. Всё ему мало. Он и сюда явился. Забрать последнее? Ничего уже не осталось.
Неужели тот и правда надеется, что его «жаль» хоть что-то сейчас значит? Может ли «жаль» вернуть всё как прежде? Исправить ошибки? Залечить раны? Вернуть к жизни? Нет, это слово звучит как насмешка над «жалким» ним. Ха… Ха-ха… Эгоистичный, по головам идущий за своими желаниями мальчишка. Ошибкой было считать его другом…
Семьёй
В груди болезненно сжимается, ком подкатывает к горлу, на мгновенье он, кажется, становится мягче, слабее, словно есть ещё шанс всё вернуть. Смириться, простить его и себя самого. Но секунду спустя, темные глаза снова обжигают злостью. Нет, мальчишка не способен понять, не способен исправить, пускай же оставит его с горем и ненавистью наедине.
Новый клинок подчиняется непривыкшим к бою рукам, стонет, сталкиваясь с броней врага, едва не дрожит, норовя вырваться из неумелого хвата. Этим рукам бы да другую работу — точную, изящную. Они привыкли относится к изделиям как к произведениям искусства, будь то смертоносное оружие или драгоценное украшение, а теперь вынуждены отбирать жизни, нести боль, покрываться кровью.
Он поможет в этой битве. Не ради их старой дружбы, не ради чужих жизней, для того лишь, чтобы отомстить, приблизить Одина к смерти. Не важно, какие жертвы для этого потребуются.
Однако месть не приносит с собой ожидаемого покоя. Осколки разбитого шарика, нет — разбитой души, крошатся в ещё меньшую пыль, взлетают в воздух. Синдри опускает молоток, на мгновенье замирает, прислушиваясь к ощущениям. Давящее, сжимающее изнутри нечто немного отступает, оставляя за собой лишь пустоту, забирая последнюю цель жизни. Опустошенный и озлобленный — таким он должен был стать после всего, чем пожертвовал ради других?
И снова остаётся лишь исчезнуть.
***
Запретить Кратосу присутствовать на похоронах он не может, даже если и хотел, то не посмел бы — знает, что брат бы этого не одобрил. Всё же Убийца Богов имеет право с ним проститься.
Синдри касается холодной кожи Брока, и внутри все сжимается, горло опять сдавливает так, что сказать последние слова становится сложно. Когда в последний раз он прикасался к брату, пожимал руку или хлопал по плечу без перчаток? Уже и не вспомнить. Теперь же от чужого тела идёт только холод, и ладони почти дрожат, не ощущая жизни.
Странно это всё, до ужаса неправильно. Не должно было такое случиться.
Внутри абсолютная пустота, и лишь отблески от горящей лодки, яркими искрами отражаются в потерянных глазах, будто оживить пытаются.
Из потерянного состояния выводит грубая ладонь на плече, но она тут же оказывается отброшена, как и такая же грубая попытка поддержки. «Брок был…» — звучит ещё чужой голос. Но что он может знать? Какое право имеет говорить? Взгляд обжигает злобой. Впервые за всё время Синдри не боится открыто смотреть в глаза Кратосу. По лицу видно, сколько бы хотелось ему высказать, однако слова кажутся сейчас такими бессмысленными, вообще всё кажется не имеющим смысла. Это ничего не изменит.
Синдри так и не произносит ни слова, уходит, исчезает в междумирье. Всё, что осталось ему теперь — одиночество и глубокая яма на месте души.
«Чем больше забираешь, тем больше становится».
Загадка наконец получает свой ответ.
