Но так больше продолжаться не могло.
Я помнил наше знакомство так хорошо, словно оно произошло вчера. Впрочем, стоило ли врать? Ведь я прокручивал его в голове чуть ли не каждый чёртов день. Я любил и проклинал это событие. Оно было начертано судьбой на моём запястье. Я уверен, во всех возможных параллельных вселенных наше знакомство состоялось. По-другому просто не могло быть. «Лёва и Шура — две стороны медали», — так нередко о нас говорили. И эти люди были правы, потому что мы прекрасно дополняли друг друга. Порой могло показаться, что мы понимаем друг друга даже без слов. Стоило одному подумать о чём-то, как второй уже принимался за дело. Это была особенная связь. Была. Впрочем, одни мысли о ней превращались в яд. Они убивали мучительно и долго, растягивая каждую секунду невыносимой агонии. Но ведь от любого яда должно существовать противоядие, верно? Тогда какое из всех них было действенным в борьбе с воспоминаниями? Я вновь остановился. Почему ноги привели меня именно сюда? Зачем делать ещё больнее?Это был четверг.
Шёл дождь. Оконное стекло покрылось влажной пеленой из-за разницы в температуре воздуха на улице и в классе. Ещё стояла осень, но я, как и все школьники, мечтал, чтобы поскорее наступило лето. Учительница куда-то отошла, а одноклассники, которые этому были, несомненно, рады, оживлённо что-то обсуждали. Я не вникал в их разговор, мне было неинтересно. Я вообще редко касался увлечений сверстников. Нет, вы не подумайте, я никогда не был изгоем или затворником. Просто иногда я совсем не понимал своих знакомых. К примеру, дракам за школой и романам с одноклассницами я предпочитал прослушивание стареньких папиных пластинок. Я переслушал их вдоль и поперёк, знал каждую ноту, но всё равно продолжал ставить их заново. Таилась в них какая-то магия. Конечно, если сравнить с тем, что мы слушаем сегодня, это чувство невозможно понять. Пластинки были самые обычные, не отличались хорошим качеством звука, порой мелодию перекрывало шипение. И музыканты не были виртуозами, в их песнях не встречалось сложных партий. Но, будем честны, я об этом даже не задумывался. Я был слишком мал, да и в СССР не было большого разнообразия. Единственной студией звукозаписи, которая выпускала пластинки легально, являлась советская «Мелодия». И стоили они дорого, а потому мы попросту не могли себе позволить покупать их чаще. Это могло бы показаться обидным и грустным, но стоило закрыть глаза… и я представлял себя на сцене. Со мной играла моя воображаемая группа, состоявшая из людей, которых я сейчас и по именам-то не назову. Помню лишь, что это были мальчишки со двора, с которыми я иногда играл в футбол. А толпа громко скандировала моё имя: «Лёвчик!»… Когда же песня заканчивалась, мне приходилось возвращаться в реальность. И я снова становился обычным школьником. У меня в дневнике не стояли отличные оценки, я не был популярным и к этому никогда не стремился. Я, Егор Бортник, в действительности не имел ничего общего с Лёвой из своих фантазий. Не имел. Оторвавшись от созерцания капель, сползавших по стеклу, я повернулся к круглым часам, что висели над дверью в класс. Тик-так. Тик-так. Они показывали без пятнадцати двенадцать. Оставалось каких-то жалких пятнадцать минут до конца урока, но они тянулись предательски медленно, сливаясь с бесконечностью. Я зевнул, на пару секунд прикрыв лицо рукой. Этот день обещал стать таким же, как и предыдущие. Мне предстояло спокойно выйти из кабинета, спуститься по лестнице, забрать из гардероба куртку и двинуться домой. В какой момент что-то пошло не так? Я знал ответ на этот вопрос, хоть и упорно его игнорировал. Ответом стал он. Тогда ещё совсем другой. А может быть, такой же, и это мне наивно хотелось верить, что всё обстояло иначе. Самообман порой представлялся спасательным кругом. Ведь, если бы мне сказали, что с тех пор не изменилось ничего… весь мир, которым я жил столько лет, разбился бы вдребезги. Я помню, как скидывал учебники в рюкзак, напевая какую-то песенку себе под нос. Помню, как попрощался с мальчишками из класса, одарив их лёгкой улыбкой. Помню, как открыл дверь, сделал шаг. Помню боль в спине и своё протяжное: «Сука-а-а». Помню холод пола, на который я приземлился. И помню глаза, смотревшие на меня с волнением и испугом. — Ты жив хоть? — незнакомый девятиклассник склонился надо мной, щёлкая пальцами перед моим лицом. А я глядел на него, кажется, даже не дыша. — Сильно прилетело? — Больно же, — вернувшись в реальность, я мотнул головой и наконец поднялся на ноги. — Прости, я не хотел, — виновато протянул в ответ парень, подбирая с пола мой рюкзак. — Поспорили с мальчишками, кто быстрее добежит до выхода, а я тебя не заметил. Вот и врезался… — он отвёл взгляд, но всего на пару секунд. — Меня, кстати, Александром зовут. Но я предпочитаю, чтобы звали просто Шуриком. Шурик. Тогда я не придал большого значения нашему знакомству. Как ни в чём не бывало пожал его руку, приветливо улыбнулся. — Егор. Но все зовут меня Лёвой, так что и ты присоединяйся. — Ну что, Лёва, — парень по-доброму усмехнулся, — значит, будем знакомы, — он протянул мне упавшие вещи, словно ознаменовав начало нашей дружбы. Я лишь кивнул, принимая его предложение. Домой мы пошли вместе. Как оказалось, Шурик жил недалеко от меня. Мы весело смеялись, обсуждая всё на белом свете, словно надолго расставшиеся и успевшие соскучиться старые знакомые, которые знали друг друга всю жизнь. — Нет, я серьёзно, — с улыбкой протянул Уман, пихая меня в бок, — как же визжала Марьиванна, когда села на стул, на который мы подложили кнопки! — он заявил об этом с гордостью. А я лишь заливисто расхохотался, представляя лицо нашей математички, после чего, немного успокоившись, решил задать самый логичный вопрос: — Сильно досталось от директора? Всё же Марьиванна была учителем строгим, а потому вряд ли промолчала о случившемся. — Никто так и не узнал, что это подстроили мы, — Шура задумчиво пожал плечами. — Да и что бы они сделали? Максимум — вызвали бы родителей для беседы. Ну, получил бы я пинка, но реакция Марьки того стоила, — он вновь усмехнулся, подмигивая. В тот момент он казался мне таким крутым. Конечно же, я понимал, что его выходки не олицетворяли пример для подражания, но… это никак не мешало мне восхищаться новым знакомым. Он был смелым, весёлым и уверенным в себе. Мне хотелось стать таким же. — Ты прав, — я не стал с ним спорить. В действительности же последствия могли оказаться куда хуже. Но, раз всё обошлось, стоило ли об этом сейчас думать? А потом мы разошлись по домам. Я вновь переслушал коллекцию пластинок, но теперь уже занятый мыслями не о призрачном Лёве, а о самом что ни на есть настоящем Шуре. Потом принялся неумело набрасывать его портрет в своей тетрадке вместо домашнего задания. И очень надеялся, что мы ещё встретимся. Накаркал. Мы встретились. А потом ещё раз и ещё. Это стало своеобразной традицией. Теперь мы вместе ходили домой, иногда пересекались на переменах или во время обеда. Я любил наблюдать за тем, как он курит. В итоге начал и сам. Мы достаточно быстро сблизились, даже стали лучшими друзьями. Вместе играли в театре под красивым названием «Ронд». И всё было бы хорошо, оставайся оно так и дальше. Случайные встречи перестали быть случайными. Я начал ловить Шуру в коридоре, а он, казалось, был этому только рад. — Послушай, Шур, — сидя на подоконнике в школьном туалете и сжимая между пальцами сигарету, заговорил как-то я, — совсем скоро конец учебного года. Давай, пока не начались контрольные, ты придёшь ко мне в гости? Моя мама очень вкусно готовит, — о маме я всегда говорил с гордостью. — Я попрошу её испечь яблочный пирог. Тебе понравится. — Эх, Лёвчик, — парень слегка потрепал мои отросшие волосы, в ответ на что я расплылся в тёплой улыбке, — когда мне подойти? — Ты правда придёшь? — у меня загорелись глаза от одной лишь мысли о его визите. — Почему нет? — Шура негромко усмехнулся, после чего выкинул окурок в унитаз. Я повторил за ним. Пора было сматываться, пока сюда не прибежала директриса. Ей точно не следовало нас видеть. В качестве заветной даты была выбрана следующая среда. Шурик как раз должен был освободиться, да и у меня в расписании значилось всего четыре урока, а значит, я смог бы уйти пораньше и помочь маме с приготовлениями. Готовить я ещё не умел, если только не брать в расчёт горелую яичницу или пельмени, но всё равно помогал чем мог. Очень хотелось, чтобы Шурику понравилось. Сейчас я понимал, что чувствует мама, когда волнуется перед приходом гостей. Утопая в переживаниях, я ощущал, какими потными становились ладони, как бешено билось сердце. Бегло посматривал на часы. Уман должен был уже подойти, но его всё не было. Неужели он не придёт? Передумал? Если так прикинуть, в последние дни мы с ним практически не виделись. Он начал больше времени уделять урокам, стал чаще курить, отмалчивался. Я старался игнорировать его новые повадки, делал вид, что всё в порядке. В конце концов, если бы случилось что-то, он бы сказал, верно? Я вновь посмотрел на часы. В душу закрались сомнения. А вдруг я что-то сделал не так и не понял этого? Вдруг Шура действительно не придёт? Я его чем-то обидел? Раздался звонок в дверь, спасая меня от собственных мыслей. На радостях я почти подлетел к порогу, чтобы открыть замок. На лестничной площадке стоял Шурик. В руках он держал коробку конфет и цветы, предназначавшиеся, видимо, для моей мамы. От счастья я расплылся в тёплой улыбке и пропустил парня внутрь квартиры. — Прости, я опоздал, — виновато произнёс он. — В лавочке у дома закончились вкусные конфеты, пришлось побегать по округе. Уже думал, что и не найду. — Всё хорошо, проходи, — я был искренне рад его видеть. Цветы и конфеты, как я и думал, Шурик вручил моей маме. Она была рада подарку, а потому я был уверен, что мой приятель ей понравится. И действительно, таким я его ещё не видел. Он был очень воспитанным и, как выяснилось из дальнейшего разговора, много читал, искренне любил театр. Это шло вразрез с моими представлениями о нём. Я знал, что Шурик не прочь похулиганить, покурить, но не задумывался о столь банальных вещах. Даже когда видел его на нашей маленькой театральной сцене, не до конца понимал, что участие в постановке может ему по-настоящему нравиться. И сейчас он мне казался ещё круче. Такой разносторонний, но всегда интересный, яркий и харизматичный. Одно слово — Шурик. А потом случилось лето. Мы с ним почти не виделись. Он уехал в Израиль, к тёте, а меня родители отправили в пионерский лагерь. Мы слёзно прощались, клялись друг другу встретиться вновь и никогда друг друга не забывать. И я был уверен, что никогда не забуду его, что всегда буду ждать нашей встречи. Я очень сильно скучал. Если в день нашего знакомства я мечтал о том, чтобы пришло лето, то сейчас — чтобы оно больше никогда не наступало. И я знал, что Шура испытывает то же самое, где-то там, очень глубоко в душе. Но было и нечто хорошее. Я понял, что очень даже недурно пишу стихи. Впервые попробовал сыграть на гитаре, когда мы всем отрядом сидели у костра. Получилось плохо, но мы лишь посмеялись, не придав этому никакого значения. На мгновение мне даже удалось забыть о Шурике, но стоило пойти спать, как воспоминания о нём вновь заполнили голову. Как он там? Всё ли с ним хорошо?Я готов проклясть себя за эти мысли.
Первое сентября. Я упорно искал Шуру взглядом в толпе десятиклассников. Вот уж и не подумать, что прошёл почти целый год с тех пор, как мы познакомились. В это даже и не верилось. Однако вот он стоял передо мной, уже совсем взрослый, но всё тот же Шурик, каким я его помнил. — Лёвчик! — весело закричал он, крепко стиснув меня в объятиях. Мы словно не виделись целую вечность. — Я скучал по тебе, Шур, — честно признался я, уткнувшись носом ему в плечо. — Мне столько нужно тебе рассказать, — он аккуратно отодвинулся. Я опять стал пленником его прекрасных глаз. — Если бы ты только мог поехать со мной в Израиль! Там так чудесно! Вокруг море, тёплый песок и ракушки! — Если честно, мне было всё равно, что представляла собой эта страна. Но я готов был слушать о ней денно и нощно, лишь бы Шура не переставал говорить. В этот момент я окончательно понял, насколько мне его не хватало. Очень сильно. — Ты сам-то как? — Я рад за тебя, Шур, — я искренне улыбался ему. — В лагере было неплохо. «Но я бы променял любой лагерь, если бы мог остаться рядом с тобой», — в дополнение подумал я. Но Шуре об этом знать было необязательно. — Это хорошо, — он одобрительно кивнул, утягивая меня подальше от толпы школьников. Скорее всего — покурить. И я не был против. Мы приземлились на шаткую скамейку, которая находилась в ближайшем дворе. В прошлом году иногда приходилось бегать сюда, когда я и Шура понимали, что покурить в школьном туалете сегодня не получится. Иногда там оставляли дежурных — бывало, и сама директриса следила за порядком. Это всё началось, когда в туалете стали курить заметно чаще. Всё же мы были не единственными любителями. — Я тоже скучал по тебе, Лёв, — внезапно признался Шурик, опускаясь на скамейку. Я сел рядом с ним, внимательно изучая каждый контур его лица. — Израиль правда очень классный, но он мог бы быть ещё лучше, если бы ты поехал со мной, — я почувствовал, как мои щёки покрылись румянцем, а потому поспешно отвернулся. Я знал, что Уман скучал, но слышать это от него самого было неожиданно. И приятно. Очень приятно. — Я так же могу сказать о лагере, — краем глаза я уловил его тёплую улыбку. Клянусь, в тот момент мне казалось, что сердце вот-вот пробьёт грудную клетку. — Давай пообещаем друг другу, что никогда не расстанемся? Ну, в смысле всегда будем рядом друг с другом, несмотря ни на что, — Уман осёкся. Кажется, он понял, как неоднозначно только что прозвучали его слова. — Ты мне будто предложение сейчас делаешь, — я звонко захихикал, наблюдая за тем, как он краснеет. — Кто же нас разлучит? Мы ведь Лёва и Шура — лучшие друзья навсегда. — Точнее и не скажешь, — согласился Шурик, одобрительно кивнув. — Навсегда, Бортник.***
— Что ты здесь забыл? — со злостью произнёс я, стоило только увидеть Умана сидящим на лавочке. На той самой, где мы когда-то пообещали друг другу, что будем друзьями. Друзьями навсегда. И вот сейчас, стоя здесь, мне хотелось только с силой прописать ему в челюсть. И уйти. Далеко, где он меня не найдёт… Хотя вместе с тем я понимал, что, если захочет, он отыщет меня везде. Прятаться не имело никакого смысла. Да и ещё чего! — Тебя жду, — недовольно фыркнул в ответ Шурик. — Нахуя? — мне не казалось уместным любезничать. Не теперь. Не после всего, что произошло. — Слушай, Лёвчик, не груби, — его голос оставался спокойным. Это бесило ещё больше.Когда же всё так изменилось, Шурик?