1986
Наступила зима. Не за горами был Новый год, подарки и оливье с мандаринами. Я огляделся. Вновь шёл белый снег. Воздух был пропитан атмосферой свежести, а всё вокруг словно начинало жизнь заново. Мороз приятно пощипывал щёки, заставляя морщить нос. Я шагал по обрамлённой шапками сугробов тропе, держа в руках большую коробку, украшенную подарочной бумагой. Вот-вот должны были нагрянуть каникулы — долгожданный отдых от учителей и домашнего задания. Так хотелось поскорее закончить школу, но и одновременно с этим я испытывал желание остаться в ней навсегда. Меня очень сильно пугал вопрос о том, что будет после выпуска. Продолжим ли мы общаться с Шуриком? Или забудем друг друга и найдём себе новую компанию? Впрочем, я старался отбросить эти мысли как можно дальше — сейчас грядущее не представлялось таким уж важным. Шурик позвал меня к себе в гости. Он сказал, что это нечестно, ведь он был у меня, а я у него нет, и вообще я просто обязан прийти. Я лишь посмеялся и согласился. Это был очередной повод увидеть его, а потому я в ближайшие же дни помчался выбирать ему подарок на все карманные деньги, которые только удалось накопить. И купил конфеты для его мамы. Из-за таких трат даже пришлось отказаться от сигарет на какое-то время, благо периодически получалось стрельнуть штучку-другую у Шурика. Он никогда не спрашивал, почему я не мог приобрести их сам, лишь молча протягивал пачку. Но все мучения того точно стоили. — Шури-ик! — как только друг открыл дверь, почти завизжал я, впихивая ему в руки подарок. — Это тебе! Он вопросительно оглядел коробку, затем потряс её в руках и выдал крайне серьёзное: — Не взорвётся? — после чего расплылся в тёплой улыбке, с хрустом разворачивая бумагу. Развязывая шарф и практически не моргая, я наблюдал за ним в ожидании реакции. И она не заставила себя долго ждать. Стоило Шурику понять, что же находится под упаковкой… — Лёвка, она же дохрена денег стоит! — казалось, он почти не дышал, покручивая перед собой и рассматривая со всех сторон новенькую кожаную куртку. — С наступающим, Шурка, — я ощущал себя довольным, как кот. Всё же дарить подарки мне нравилось гораздо больше, чем их получать. — Теперь будешь как самый настоящий панк. — Спасибо, Лёв, — не удержавшись, Уман быстро натянул куртку и оглядел себя в зеркале. Его глаза счастливо сияли, словно ярчайшие звёзды. — Тебе очень идёт, — наконец, стянув с себя ботинки, прошептал я. Шурик же одобрительно кивнул в ответ и потянул меня за стол. С его мамой мы быстро нашли общий язык. И готовила она, правда, очень вкусно. Я пообещал, что буду приходить в гости почаще, хоть и не совсем был в этом уверен. Но был бы рад. Потом Шурик показал мне свою комнату. Как выяснилось, он неплохо играл на бас-гитаре, а научил его дядя — музыкант, который состоял в группе «Солнечная сторона». Я не соврал, когда сказал, что хотел бы тоже овладеть этим мастерством. Только гитары у меня тогда ещё не было. Зато я впервые всерьёз задумался о её покупке и впоследствии поделился планами с родителями. Заветный инструмент мне подарили на Новый год, заручившись обещанием, что я научусь на нём играть, а не оставлю его пылиться в углу. Впрочем, до этого мы ещё не дошли. В тот момент мы находились в комнате Шурика, где я с горящими глазами осматривался по сторонам. А потом я увидел то, от чего даже невольно открыл рот. Множество виниловых пластинок, красочных, самых разных. И не только отечественных — знакомая «Мелодия» мелькала лишь изредка. Названия преимущественно были на английском языке. Такое я встречал в первый раз и не думал, что увижу вообще когда-нибудь. — Шурик, это зарубежные! — моему восхищению не было предела. Для нас, тогда ещё советских людей, нечто иностранное означало недоступность. — Они ведь стоят целое состояние, да их и не найти нигде! — Дядя присылает иногда, — парень просто пожал плечами, будто не было в его богатстве ничего необычного, совсем никакой магии, пока я, перебирая пластинки по очереди, яркой лампочкой светился от увиденного и еле сдерживался, чтобы не запрыгать по комнате. Но, кажется, что-то придумав, спустя пару секунд Уман расплылся в хитрой и довольной ухмылке. — Хочешь послушать? — Хочу, — искренне признался я. А затем достал одну из пластинок наугад, ведь не знал ни единой из них — даже не разглядывал. И протянул ему. — Вот эту. — Неплохой выбор, — я испытал радость из-за того, что Шурик похвалил меня за вкус, хоть это и была чистая случайность. — Значит, любишь рок-н-ролл. Он аккуратно включил проигрыватель, что стоял неподалёку от окна, и положил на него пластинку. Всего пара секунд… И комната наполнилась мелодией. В голове воцарился диссонанс. Это было что-то новое, совершенно не похожее на то, что я слушал раньше. Но мне определённо нравилось. Я даже и не заметил, как начал пританцовывать. А когда осознал это, стало даже немного неловко. Наблюдая за мной и оттого негромко смеясь, Шурик опустился на кровать. — Да чё ты, стесняешься меня, что ли, Бортник? — стоило мне остановиться, весело и с возмущением протянул он. — Нет, — я соврал. Но в душе чувствовал себя очень глупо. — Чего тогда замер? — Шура вскинул левую бровь. Мне срочно требовалось что-то придумать, чтобы переключить его внимание. — Я сейчас вспомнил, подожди, — недолго думая, я метнулся к куртке. Вытащил из кармана скомканные листочки и вручил их другу. — У меня товарищ есть, он пишет стихотворения. Ты не мог бы как человек, который точно лучше меня разбирается в поэзии, сказать, это стоящий материал или нет? — я принялся бегло читать ему строчки, даже не дожидаясь ответа. И, лишь когда закончил, наконец понял, как сильно хотел провалиться под землю. А Шурик молчал. Он задумчиво смотрел на меня, пока я мысленно отсчитывал каждую секунду. «Молодец, Бортник, так держать. Всегда стоит позориться до конца!» В будущем мой дорогой друг признается, что это были самые ужасные стихи, которые он только слышал. — Можно мне их взять? — вдруг спросил Уман, заставив меня вздрогнуть. Терять было уже нечего, а потому я послушно отдал ему записи. Даже не стал спрашивать, для чего он их забрал. Конечно, потом я узнал об этом. В один из дней Шурик подбежал ко мне, задорно улыбаясь. Я смотрел на него с недоумением, хотел было поинтересоваться, в чём же причина. Вновь победил Сансаныча в споре? Удачно разыграл Марьиванну? Но он поспешил огласить её сам, чем практически выбил у меня из-под ног твёрдую землю. — Помнишь стихи, которые ты мне тогда дал? Я отправил их дяде, он сказал, что в них есть потенциал. При мысли о том, что его известный дядя прочитал мои вирши, у меня по коже пробежали мурашки, а глаза округлились. — Я передам другу, — еле выдавил из себя я, вот-вот готовый задохнуться от волнения, накатывавшего вперемешку со стыдом. Мне эти стихи никогда не казались чем-то выдающимся. — Да ладно тебе, Лёвчик. Я же знаю, что их написал ты. Можешь не скрывать и говорить спокойно. Не съем я тебя, — Шура хихикнул, а у меня уже начало темнеть в глазах. Чтобы избежать обморока, я прижался к стене, спиной чувствуя её холод. — Ты неважно выглядишь. Не заболел случайно? — Всё хорошо, — я постарался выдавить из себя подобие улыбки. — Просто надо покурить. Пойдём? Так и закончился этот год. Наступил 1987-й. Он пролетел совсем незаметно. Я почти не запомнил его, ведь был постоянно занят учёбой и подготовкой к экзаменам. Шурик же погрузился в работу. А дальше всё стало ещё хуже, оценки были ниже и ниже. Перейдя в десятый класс, я окончательно прекратил попытки их подтянуть. Напротив, понял, что мне по душе своеобразный протест. Отрастил косичку, от которой мама пришла в ужас настолько, что в один момент отрезала её, пока я спал. Желая отомстить, в ответ искромсал школьный костюм и отправился в нём на уроки с самым гордым видом. Мне казалось это очень забавным. А вот учителям — нет. Я знал, они мечтают от меня избавиться. Единственное, в чём между нами установилось взаимность. Постепенно я начал слушать психоделику, покупая на рынке палёные кассеты. Родители мой выбор не одобряли, ведь это было «не под стать настоящему советскому человеку», которым мне предстояло стать, согласно их мечтам. Но мне было всё равно. И они в итоге смирились. Смирились, потому что знали — если конфронтация продолжится, то она перерастёт в соревнование, ведь я никогда не отступался от своего.1988
— Что значит «закрывается»? — жалобно прокричал я, стоило руководителю «Ронда» объявить о трагическом финале нашего с Шуриком театра абсурда, в ответ на что лишь получил разъяснения, дескать, это решение минского партбюро, оно окончательное и пересмотру не подлежит. Мы успели поставить всего один или два спектакля, но я уже полюбил эту студию, ведь столь многое было запланировано. К потом, как же Шурик? Он же так мечтал о сцене! — Пойдём, Лёв, — тронув меня за плечо, с сочувствием произнёс мой лучший друг. Мне только оставалось послушно идти за ним. — Не расстраивайся ты так, — через какое-то время вновь начал парень, — найдём мы себе другое занятие, вот увидишь. — Ты прав, плевать, — уже спокойнее согласился я. На самом деле мне было безразлично, чему посвятить себя. Я мог бы отправиться хоть на край света, главное — чтобы Шура был рядом. За всё прошедшее время мы с ним очень сблизились. Мне казалось, что я мог доверить ему что угодно. Он стал всем моим миром. Возможно, это была даже влюблённость? Нет, любовь. Я любил его глаза цвета коньяка, любил его светлую улыбку. Каждый раз, когда он звал меня Лёвчиком, где-то в животе словно порхали бабочки. Но следовало ли мне об этом ему сказать? Я боялся. Боялся, что если он узнает, то отвернется от меня. Назовёт «гнусным пидором». Но самое ужасное — мы больше никогда с ним не увидимся. Я просто не мог этого допустить. И потому готов был страдать от неразделённой любви, плакать по ночам в подушку от боли, раздиравшей изнутри, наблюдать, как Шурик говорит ласковые слова девушкам, хотя я мечтал, чтобы он посвящал их лишь мне, только бы всегда быть рядом с ним. Быть его лучшим другом. Его тенью. — Слушай, а ты не думал попробовать заняться музыкой? — Предложение Шурика показалось мне очень даже интересным. — Я же не умею играть на гитаре. — Так я научу! — он гордо ударил себя в грудь, а я в ответ тепло улыбнулся. И, разумеется, согласился. К Шурику я приходил раза три в неделю. Он показывал мне аккорды, объяснял, как правильно держать в руках инструмент и как обращаться со струнами. Поначалу получалось плохо, но со временем становилось всё лучше и лучше. Когда мне впервые удалось сыграть полноценную мелодию, я был полон гордости за себя. Но больше всего мне нравилось получать похвалу от Шуры. Это мотивировало стараться ещё сильнее, а потому я иногда даже не спал, дополнительно тренируясь дома. Играл я на своей старенькой гитаре, которую мне когда-то подарили родители. Она была дешёвенькой, но не сразу же все звёзды с неба, верно? Вот станем известными, соберём группу, и куплю себе хорошую! И Шурику подарю. Обязательно подарю. Нам повезло. Михаил Карасёв, дядя Шурика, был очень рад его тяге к музыке, а потому часто помогал нам со всем необходимым, если появлялись вопросы. Порой он даже позволял нам ассистировать в периоды записи песен для «Солнечной стороны». В его студии мы проводили огромное количество времени. Это был незабываемый опыт! В итоге мы собрали группу, которую назвали «Братья по оружию». Репетициям в ДК бобруйского шинного комбината, где в тот момент работал Шурик, мы посвящали все свободные часы. Я отвечал за тексты, играл на гитаре. Нашим вокалистом стал Костыль, он же Александр Сергеев. Не самая приятная личность, но приходилось мириться с этим. Другого кандидата мы не нашли. Более того, Костыль нагрянул к нам сам, твёрдо заявив, что хочет занять место вокалиста. Весь в татуировках, недавно вышедший из колонии… Мы решили, что он будет «панком». Это такие крутые пацаны, которые ходят в галифе, в сапогах, на всех «забивают», и девчонок у них просто до балды. Шура играл на басу. А также, кроме нас, было несколько человек из группы «Шанс». Не звучит как история коллектива, который обречён на успех, верно? Но это ведь было ещё только начало. — У тебя отлично выходит, Лёвчик, — довольно протянул Шура. Мы сидели на холодной ступеньке после очередной репетиции и курили. Я видел, как много для Шуры значила группа. Она, казалось, стала смыслом всей его жизни… И я мог это понять. Музыка у него была в крови. — Твоя заслуга, — я подмигнул другу, выдыхая дым. — Как думаешь, сможем мы хорошо выступить на фестивале? Одно дело — играть здесь, в этой… — я хотел сказать «дыре», но сдержался, — ты сам понимаешь. Другое дело — там, на сцене, перед зрителями. — У нас всё получится, Лёвчик. Вот увидишь, — Шура накрыл мою руку своей, успокаивая. И я ему поверил. Он всегда был прав, а значит, по-другому и быть не могло. — Запишем альбом, сделаемся известными и заживём! Но знаменитостями так просто не становятся, это я знал и понимал. Путь к славе представлялся долгим и сложным. Как минимум, нам было необходимо где-то выступать. Но пока что мы лишь репетировали, много и усердно. Я совсем перестал видеть Шурика вне стен студии, но старался об этом не переживать. В конце концов, не занимались ли мы тем, о чём грезил и я? Что представлял себе, включая старенькие папины пластинки, выпущенные «Мелодией»? И я свято верил, что это так. Когда было тяжело, когда хотелось бросить всё и опустить руки, говорил себе: «Но это же твоя мечта, Лёвчик!». Наверное, каждый так думал в трудные моменты своей жизни. Впрочем, с каждым днём мне становилось сложнее себя убеждать. А потом мы начали ругаться. Сперва — из-за того, что меня задержали после учёбы, ведь «ты же обещал не опаздывать!», потом — из-за того, что я обозвал Костыля мудаком. Цитирую: «Он же наш вокалист, Лёвчик, прояви уважение!». В конце концов моих нервов перестало хватать, и я впервые послал Шурика куда подальше, после чего неделю молчал на репетициях, лишь перебирая струны, а когда мы заканчивали играть, просто собирал вещи, разворачивался и уходил. Много курил во дворе. Постоянно размышлял о том, как сильно хотелось вернуть то время, когда мы с Шуриком вместе убегали по школьному коридору от Палпалыча, которому подбросили в шкафчик водку, и об этом прознала директриса. Когда мы вместе смеялись, делились всем самым тайным и сокровенным… И, казалось бы, вот оно. Ещё немного, и коллектив просто развалится. Но наступило лето, и нас пригласили поучаствовать в рок-фестивале, причём с конкурсом между группами. Это открыло нашей компании новое дыхание. Мы с Шуриком помирились. Я опять стал писал тексты, а он говорил, какой я молодец. Всего за пару дней мы наконец собрали свой первый сонг-лист, с парой песен из которого в итоге решили отправиться на фестиваль. — Да где опять Костыль шляется, мать его? — вскипал Шура на очередной репетиции. До выступления оставалось всего ничего. Он так хотел, чтобы всё прошло идеально, а потому часто волновался. — Лёвчик, давай к микрофону. — Чего? — оторвавшись от гитары, недоумённо переспросил я и вскинул бровь. — Костыль не пришёл, мы договорились репетиции не пропускать. Да и невозможно же репетировать без вокалиста. А лучше тебя твои песни никто не споёт, — Шурик был абсолютно серьёзен. Хоть мне идея хорошей и не показалась, но я не стал с ним спорить и послушно поднялся со своего места. Так я превратился в вокалиста «Братьев по оружию», а с Костылём мы порвали все связи. Записали его в «друзья группы». И вновь принялись усердно готовиться. Первое время я совсем не понимал, как музыканты вообще играют и поют одновременно, ведь стоило только отвлечься, как из головы сразу вылетали и слова, и ноты. Но на фестивале мы в результате заняли первое место, а я почувствовал, что нахожусь именно там, где должен, и понял, что мои усилия действительно того стоили. К тому же было приятно наблюдать за счастливым Шуриком. Он, казалось, светился от счастья. А я, смотря на него, вновь ощутил себя тем мальчишкой, который постоянно бегал за ним на школьных переменках, пытаясь получить как можно больше внимания. — Мы сделали это, Лёвчик! — заключая меня в объятия, произнёс Шура. — Мы сделали это, Шурик, — соглашаясь с ним, почти шёпотом повторил я и расплылся в тёплой улыбке. От него так приятно пахло одеколоном. В ту ночь мы закатили вечеринку. Пили и смеялись до самого утра. А потом решили, что название необходимо поменять. «Братья по оружию» звучало слишком грубо и совсем не подходило нашему романтично-готическому образу. Остановились на «Береге истины» — в честь одной из песен «Солнечной стороны». Новое название предложил Шурик, и оно понравилось всем. С ним же ближе к началу 1989-го года мы отправились на гастроли по Беларуси. Расставаться с родителями было тяжело. Я пообещал им, что обязательно вернусь живым и здоровым, а они в ответ — что будут меня ждать. Собрав чемоданы, мы все направились к поезду. У нас с Шуриком на двоих было целое купе. А за окном проносились поля. Я уезжал всё дальше и дальше от родного Минска и лишь сейчас задумался, так же сильно ли скучал Шурик по Бобруйску. — Давай выпьем, — внезапно подал голос парень, отвлекая меня от созерцания пейзажа за мутным стеклом и возвращая в реальность. Я кивнул в знак согласия.Но лучше бы я тогда отказался.
Я плохо сохранил в памяти тот вечер из-за количества выпитого алкоголя. Кажется, Шурик выпил меньше, чем я. Мы с ним обсуждали планы на ближайшее будущее, смеялись. Вспоминали прошлое — годы, проведённые на школьной скамье, и то, как бегали от учителей, как курили в мужском туалете. Я вновь отметил, каким же прекрасным был Шура. Он вобрал в себя всё самое хорошее и солнечное. А потом… Я помню, что поцеловал его. Мой пьяный мозг наотрез отказывался мыслить здраво. И только когда я отстранился, то наконец осознал, что сотворил. Успел себя проклясть, люто возненавидеть. Но Шурик просто промолчал, медленно отвернувшись к окну. Я боялся даже представить, какие мысли могли крутиться в его голове. Вероятно, я одним махом испортил всё, что мы оба так долго строили и к чему шли. — Шур, прости, — мой голос дрожал. То ли от чувства вины, то ли от страха. — Мы не можем, Лёвчик, — после недолгой паузы, которая показалась мне вечностью, произнёс он. — Ты же сам знаешь, что это неправильно. Его слова звоном отдались в ушах. И правда, произошедшее было таким чертовски неправильным. Мне не стоило этого делать. Почему я опять толком не подумал, перед тем как совершить очередную глупость? Невольно я потянулся за очередной порцией коньяка. А потом ещё и ещё. Весь мир поглотил туман горячительного пойла. И я хотел в нём раствориться навсегда. Кроме того, я помню, как молился. Молился, чтобы Шурик не злился на меня за поцелуй. Обманывал себя, надеясь, что он, скорее всего, тоже был пьян и этого никогда больше не вспомнит, что всё будет как раньше: мы выйдем из поезда, сядем в такси, отоспимся и отправимся на саундчек перед очередным фестивалем. Будем вновь разговаривать по душам, смеяться и курить на крыльце. Я желал этого больше всего на белом свете. На следующее утро мы уже были на месте. Голова трещала от похмелья и нахлынувших воспоминаний. Повезло, Шурик вёл себя так, как будто бы ничего не случилось. Забыл либо решил, что поднимать щекотливую тему не стоило, ведь я был очень пьян, а по пьяни бывает всякое. И от осознания этого факта становилось гораздо легче. Мы с ним вышли из поезда, таща за собой тяжёлые чемоданы, принялись взглядом искать остальных ребят. Хоть и с трудом, в толпе куда-то спешащих людей всё же получилось их найти. Уставшие и сонные, мы направились в сторону прибывшего такси, которое должно было отвезти нас в отель. Поездка прошла в тишине. Я периодически поглядывал на задумчивого Шуру, гадая, что же у него в голове.Какой же ты всё-таки дурак, Бортник.