Балласт

4 января 2023 г.

С той самой рождественской ночи боль стала его постоянным спутником. С ней он засыпал и просыпался, ее пил вместо утреннего кофе, ее слушал в тишине пустой квартиры по вечерам. Она фонила во всех его треках, прорываясь сквозь бит уныло затянутой ми-бемоль первой октавы, и Юнги даже не сразу понимал, что это он просто стонет сквозь зубы, забывшись. Музыка всегда заставляла его забываться. За это он когда-то ее и полюбил. Раньше музыка была его обезболивающим, но теперь не помогала даже она. Сначала Юнги думал, что это все в его голове — что-то вроде фантомной боли после ампутации. Последствия, с которыми они все так или иначе должны были столкнуться. Это бы все объясняло. Но три дня назад, принимая душ, он впервые заметил эти пятна на бедре — синюшные, почти черные пятна, которые словно проступали на коже изнутри. — Некроз мягких тканей, — сказал врач, и только тогда Юнги наконец поверил, что ему не кажется. Что все это происходит на самом деле. Именно тогда он впервые по-настоящему испугался. Сейчас страх почти отступил. Притупился. Боль, в конечном счете, притупляет все, абсолютно все. Подчиняет себе каждое мгновение жизни, каждое движение, каждый вдох. От нее никуда не деться — она прячется внутри, а от себя не сбежишь. — Биопсия ничего не показала, анализы в порядке, инфекции нет, — сказал все тот же врач. Он выглядел озадаченным, но в этот раз Юнги не почувствовал страха. Он даже не удивился. Его случай — это не то, с чем может помочь медицина, его левая нога просто гниет изнутри, и будет гнить, пока не отвалится — он это прекрасно понимал. — Отрежьте ее. Врач, конечно же, ее не отрезал. Он заверил, что если найти причину и остановить распространение некроза, ногу можно спасти, удалив лишь поврежденные ткани, а затем назначил еще обследования и анализы. Но Юнги больше не пошел в больницу. Сейчас он сидел у себя на кухне. Свет из окна рваными пятнами ложился на темную столешницу и потертый паркет, играл бликами на поверхности пустых бутылок из-под соджу, заламывался в толще зеленых стеклянных стенок и, проходя сквозь них, раскрашивал причудливыми сияющими разводами лезвие большого кухонного ножа. Юнги всегда разделывал им мясо, когда готовил. Он любил готовить. Рано или поздно боль подчиняет себе все — даже рассудок. Он не сводил глаз с черной пластиковой рукояти. Просто отрежь… Сквозь пелену тумана от обезболивающих, которые все равно не помогали, вдруг прорвался звук дверного звонка. Юнги никого не ждал и открывать не спешил, но человек снаружи был настойчив. В конце концов пришлось встать, скрипнув зубами, и с трудом доковылять до прихожей. — Кто? — на любезный тон и элементарную вежливость после такого уже не оставалось сил. — Юнги, открой. Голос Чимина. Как из другой жизни — той, что была подчинена не боли, а совсем другим чувствам… — Уходи. — Нам надо поговорить. — Что тебе непонятно в… — Прошу. Юнги резко выдохнул, прикрыв глаза. Провел ладонью по левому бедру вниз, с силой надавливая, затем крепко обхватил пальцами и сжал, но от этого нога не перестала ныть — на самом деле, стало только хуже. Хотелось просто взвыть в голос. Он оперся плечом о косяк, перенося весь вес на другую ногу, и открыл дверь. Юнги сразу уловил, что с Чимином что-то не так, но не сразу понял, что именно. Нездоровая бледность? Волосы в беспорядке? Нечищенное пальто, на черной шерстяной ткани которого были очень хорошо видны светлые волосинки и короткие нити, вылезшие из шарфа? Обычно Чимин не позволял себе быть неопрятным — и уж тем более показываться так на людях, — но… Нет, это все не то. Юнги пристально вгляделся в его лицо. Было что-то неправильное в том, как рассеянно Чимин смотрел на него в ответ. — Ну входи, раз пришел. Несмотря на всю бескомпромиссность, с которой он требовал — и даже просил, что для такого гордеца почти подвиг, — его впустить, Чимин шагнул внутрь медленно и неуверенно, опустив взгляд. Остановился, едва ступив за порог, повернулся к Юнги. Захотелось то ли вытолкать его обратно за дверь, то ли подпихнуть в сторону гостиной — только бы не стоять с ним в тесной полутемной прихожей вот так, нос к носу. Совсем рядом. Они ведь впервые увиделись с того дня… Юнги сложил руки на груди. — Как ты? — тихо спросил Чимин. — А тебе не плевать? — Ты же знаешь, что нет. Юнги готов был рассмеяться ему в лицо — холодным, жестоким смехом. Или просто врезать. Это что, истерика? Он уже начал сходить с ума от тупой непрекращающейся боли? — Ты об этом пришел поговорить? — Он кое-как выдавил из себя ироничную ухмылку. — О моем самочувствии? Чимин ее как будто не заметил. Только упрямо нахмурился. — А если и так? Будешь огрызаться на каждый мой вопрос? Юнги, не веди себя как… Юнги резко захлопнул входную дверь, вдруг осознав, что они так и стоят с открытой. — Видимо, ты надолго, — проворчал совсем неприветливо. Чимин и бровью не повел — давно уже научился не реагировать на его резкий тон. Только губы поджал. Но когда он крепко вцепился пальцами в край шарфа, стягивая его с шеи, то вдруг показался Юнги каким-то взволнованным и… скованным? Эта скованность ощущалась в его движениях, когда он потянулся к вешалке, чтобы оставить пальто, в его походке, когда Юнги все так же неприветливо бросил: — Да проходи уже, не стой. И когда Чимин неуклюже высоко занес ногу, чтобы подняться на порожек, который отделял прихожую от остальной квартиры, до Юнги наконец дошло, что именно с ним не так: Пак Чимин, который танцует с пяти лет, — это вообще последний человек, который мог бы вести себя неуклюже. Внутри все похолодело от внезапной догадки. Неужели он тоже?.. Юнги в неосознанном порыве сделал шаг к нему, но стоило только сдвинуться с места, перенести вес на левую ногу, как ее прошибло спазмом, колено подогнулось, и он чуть не грохнулся на пол. Надо же, на мгновение он даже забыл об этой гребаной боли. Перед глазами заплясали грязные бурые пятна. Юнги часто заморгал, глубоко вдохнул и, сцепив зубы, поковылял за Чимином на кухню — в душе радуясь, что тот этого не видит, — но остановился в проходе, снова подперев плечом стену: так он мог стоять и хотя бы не морщиться. Чимин скользнул ладонью по обивке ближайшего барного стула и опустился на него, так и придерживаясь за край сиденья рукой. — Так как ты себя чувствуешь? — Он поднял глаза, и от его рассеянного взгляда стало откровенно не по себе — словно он смотрел сквозь Юнги. А затем Чимин неожиданно добавил: — Как нога? Как будто что-то знал. Но Юнги не был бы собой, если бы просто признал, что не в порядке. — Цела, как видишь. Чимин шумно выдохнул, лицо его ожесточилось. Казалось, он сейчас скажет что-то колкое, все это выльется в очередную перепалку, они наговорят друг другу глупостей, но… Он вдруг склонил голову и яростно потер закрытые веки. Резко замер. Опустил руки в каком-то бессильном жесте. — Да, ты злишься на меня, я понял. Хорошо. Имеешь право. Но речь сейчас не о наших отношениях, Юнги! Это серьезно. Ах, «серьезно»? Ну конечно, еще бы он пришел поговорить о такой мелочи, как их отношения… — Происходит что-то плохое, — его голос дрогнул в конце фразы и неестественно оборвался. Чимин гулко сглотнул. — Это не только со мной происходит, правда?.. С тобой ведь тоже? И тут Юнги отчетливо понял, что Чимин напуган. Напуган настолько, что даже наплевал на свою гордость и пришел к нему, зная, что его могут послать прямо с порога. И уже не нужно было спрашивать, в порядке ли он сам, что происходит с ним — последствия. То, что им всем пришлось пережить в ту ночь, не могло пройти бесследно. Последствия есть, и они не только в голове. Это все реально. Юнги, не раздумывая больше ни секунды, оторвался от стены и направился к Чимину, сильно прихрамывая, протягивая с тихим шаркающим звуком непослушную ногу по полу. Чимин тут же вскочил с места и перехватил его под локти, позволяя на себя опереться. Обеспокоенно заглянул в лицо. — Она болит, так ведь? — Она гниет. Он распахнул глаза шире, шумно втянул воздух. И только смотрел с немой просьбой во взгляде: скажи, что это неправда. — Я был у врача, это… Это не галлюцинации, не психоз. Нога действительно отмирает. — Черт… — едва слышно выдохнул Чимин; его ресницы задрожали, он крепче сжал пальцы на предплечьях Юнги. На мгновение показалось, что он сейчас просто расплачется. — Черт, Юн-и… Юнги и хотел бы его успокоить, сказать что-то ободряющее, но у него уже не осталось слов утешения — только боль. Непрекращающаяся, ноющая, тупая боль. В конечном итоге она забирает все, даже надежду. Чимин перевел невидящий взгляд куда-то за его плечо, глубоко ушел в свои мысли. Наконец лицо его снова приобрело знакомое решительное выражение. — Звони Чонгуку, — хрипло сказал он. — Я наберу Тэхена. — Думаешь, они тоже?.. — Мы все в этом дерьме, мы же вместе там были. Нужно узнать, что с ними. Все еще тяжело опираясь на правую ногу, Юнги потянулся к стойке и забрал лежащий там телефон. Не глядя смахнул всякий мусор вроде оповещений о пропущенных звонках — в последние дни ему было не до разговоров с кем-либо — и быстро нашел в коротком списке контактов Чонгука. Включил громкую связь сразу же, как пошел вызов. Механический женский голос тут же услужливо сообщил: — Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Тишиной, которая последовала за этим, можно было придавить и задушить в два счета. Юнги тяжело сглотнул и открыл историю звонков контакта: последний вызов — 24 декабря, в 10:53 утра. Входящий. С тех пор Чонгук ни разу не выходил на связь, и в любой другой ситуации в этом бы не было ничего такого, но они — не в любой другой ситуации. — Это ничего не значит, — первым заговорил Чимин. — Он не… У него мог просто разрядиться телефон. Но Юнги по глазам видел, что тот и сам в это не верит — просто точно так же ищет бессмысленные слова утешения, и, в отличие от него, пока еще их находит. — Мы все в этом дерьме. Ты сам сказал. И он по глазам видел, что Чимин думает о том же — дело совсем не в телефоне Чонгука. И если он правильно понял, как эта чертовщина работает здесь, в реальности, то да, они в дерьме. В очень большом дерьме. Но самое паршивое — это настойчивый шепот противного внутреннего голоса, мысль, от которой Юнги предпочел бы спрятаться за своей болью, делая вид, что та способна убить в нем все — даже страх. Даже этот острый, леденящий душу ужас осознания… Это ведь ты втянул Чонгука в это дерьмо, Юнги.