Балласт

Возможно, Юнги не иронизировал, а действительно знал какой-то секретный рецепт — возможно, это просто алкоголь творил чудеса… Но, как бы там ни было, вечер становился все веселее с тем, как сокращались их запасы вина, а Чонгук смог расслабиться настолько, что даже смирился с неизбежным злом — то есть с рождественскими песенками. Он осознавал, что рано или поздно это все равно бы случилось и кто-то затянул бы бессмертную классику вроде «звенящих колокольчиков», да и Чимин, любовно напевающий «все, чего я хочу на Рождество — это ты» запеченной индейке, которую нес к столу, выглядел забавно. К слову, голос у него оказался действительно красивым. Юнги с ужином превзошел самого себя. Чонгук, впрочем, понимал, что тот просто рисуется перед Чимином, а впечатлить человека, у которого наверняка есть личный повар, — задача не из легких… Не понимал только — зачем. Вроде как эту стадию с брачными танцами «смотри, какой я крутой» сладкая парочка должна была пройти еще полгода назад, или когда они там начали встречаться? Но Чонгук не жаловался. Стоило приехать сюда как минимум ради этого восхитительного пирога с орехами и сладкой пастой из красной фасоли. Определенно, Юнги-хен знал толк в экспериментах. Тэхен, хоть он и пил меньше всех — даже, можно сказать, практически не пил, — тоже попал под волшебное воздействие глинтвейна и стал заметно активнее и разговорчивее. Чонгук все чаще замечал озорной блеск в его глазах и порой откровенно засматривался на эту угловатую, странным образом привлекательную улыбку — и, в конце концов, пришел к мысли, что лучше бы Тэхен не пил вообще. Во всяком случае, отвести от него взгляд было проще, когда он был сдержаннее… — А может, сыграем в игру? — вдруг предложил он, облокотившись на стол. Их праздничный ужин к этому моменту как раз перешел в ту стадию, где все блюда испробованы и есть уже не хочется, но и расходиться тоже пока желания нет. — Ты знаешь что-то приличное на четверых кроме «правды или действия»? — без особого энтузиазма в голосе спросил Юнги. — А ты имеешь что-то против «правды или действия»? — Я имею, — встрял Чимин, и Тэхен отчего-то хитро усмехнулся. — Хрена с два я буду играть с тобой снова, Ким Тэхен. — А почему? — Чонгук попытался сделать вид, что ему не так уж и любопытно, и скучающе подпер рукой подбородок. — Да, почему? — поддержал Юнги и отзеркалил его жест. Тэхен неожиданно сделал то же самое и посмотрел на Чимина с выражением крайней заинтересованности на лице, тем самым откровенно передразнив их, и Чонгук не хотел признаваться в этом даже самому себе, но… Господи, да он очарователен. — Он ужасен, я серьезно, — обтекаемо ответил Чимин. — Я просто люблю подловить его на действие, — шепнул в сторону Тэхен. — Ага, и заставить прыгать голой задницей в снег. — Эй, да мне же пятнадцать было! До конца жизни вспоминать будешь? Чимин растянул губы в мстительной ухмылке и пожал плечами. — Ладно, — Тэхен резко выпрямился, хлопнув ладонями по столу, и приобрел очень деловой вид, словно у них тут шли важные переговоры. — Сделка. Я могу торжественно пообещать, что твоя задница останется неприкосновенна… — А вот я этого обещать не могу, — тихо, словно сам себе, пробормотал Юнги и уставился в потолок. На секунду за столом образовалась тишина, а затем до Чимина, видимо, дошло, что его парень сказал именно то, что сказал. — Юнги! — возмущенно воскликнул он, и хотя глаза выдавали его веселье, он покачал головой и прикрыл лицо рукой. — Боже, ты и правда… — Что? Я сказал это вслух? А Тэхен, все еще подпирая ладонью подбородок, плавным, немного ленивым движением повернул голову и встретился с Чонгуком глазами, и было в его взгляде что-то заговорщическое, немного лукавое, словно он хотел сказать — смотри, я же говорил, что они не такая уж плохая компания. И Чонгук вдруг поймал себя на том, что улыбается ему, легко и открыто. В это самое мгновение он как будто снова смог почувствовать его — то особенное, уютное ощущение праздника, которое почти позабыл. Огни гирлянды за спиной Тэхена теперь мигали приветливо, а не раздражающе, чужое веселье не казалось глупым, несмотря на то, что было вызвано откровенно глупыми шутками, и если бы сейчас кто-то пожелал Чонгуку счастливого Рождества, ему бы не пришлось делать над собой усилие, чтобы сказать в ответ что-то приятное. Он словно все это время пытался догнать ускользающий от него призрачный образ и наконец смог дотянуться до него, коснуться кончиками пальцев, ощутить это тепло… Именно в этот момент мир погас, окунувшись во тьму. Вдоль позвоночника пробежали тревожные мурашки. Сначала показалось, что мрак поглотил все, но огонь в камине, который они разожгли перед ужином, продолжал гореть, и как только глаза привыкли к слабому освещению, Чонгук разглядел силуэты остальных. В образовавшейся тишине можно было услышать лишь треск огня и завывания метели за окном. Она все-таки добралась до них. — Я надеюсь, это пробки выбило, а не проблемы на линии, — первым заговорил Юнги, и голос его звучал недовольно. — Остаться совсем без света будет хреново. — Я бы не надеялся, — возразил Чимин, оглянувшись на окно за спиной. — Скорее всего, это ветер оборвал провода. Слышишь, какая там вьюга? Да, теперь ее было хорошо слышно. Странным образом один и тот же звук кажется очень разным в ярко освещенной гостиной и в полумраке, где неясные тени пляшут на стенах, потому что свет дают лишь несколько горящих поленьев. Если в первом случае приглушенный вой метели можно не заметить, то во втором — он звучит так громко, словно стены вдруг стали бумажными. Человеческое восприятие вообще очень ненадежно, потому что относительно. В темноте все чувства обостряются. Чонгук обхватил себя руками и прошелся ладонями от локтей к плечам, словно пытаясь согреться, хотя ему не было холодно. Ощущение безопасности ведь тоже относительно. — Я проверю пробки, — сказал Тэхен, поднимаясь из-за стола и включая фонарик на телефоне. — Не переживайте, в любом случае мы не останемся без электричества, здесь есть генератор. Когда он ушел, Юнги с Чимином тоже засветили фонарики, и стало повеселее. Чонгук попытался полностью сосредоточиться на их разговоре о том, что, наверное, в горах это обычное дело из-за частой непогоды, раз хозяин дома озаботился альтернативными источниками энергии. Их слова звучали разумно и очень, очень рационально. Конечно же, это просто случайность. Дело совсем не в том, что он… Забыл обо мне?.. Тэхен наконец вернулся, разговаривая по телефону, и, судя по тому, что он спросил, заправлен ли генератор — разговор был с хозяином. — Мне понадобится помощь, — сообщил он вполголоса, слегка отвернув телефон от лица. — Нам в подвал. И первым направился к двери, которая находилась рядом с лестницей и, как оказалось, вела к еще одной лестнице вниз. Поскольку он не уточнил, сколько человек ему нужно, спустились все, но в итоге «помощь» Чонгука с Чимином сводилась лишь к тому, чтобы держать включенными фонарики, пока Юнги и Тэхен заправляли и подключали все. Чимин поначалу пытался оспорить такое распределение ролей, но Юнги сказал ему «не марать руки». — Да хватит уже вести себя так, словно я беспомощная принцесса, — проворчал на это Чимин. Юнги устало вздохнул и не менее ворчливо ответил: — Хватит воспринимать простую заботу как оскорбление. Впрочем, к их мини-перепалкам за этот вечер все уже привыкли. Чонгук где-то слышал, что для влюбленных пар ссоры по мелочам — один из способов флирта, и, быть может, так оно и есть. Как минимум вот эти двое могли сцепиться вообще на ровном месте, а уже через секунду бросать друг на друга нежные взгляды. — Щелкните кто-нибудь выключателем, — наконец попросил Тэхен. Чонгук стоял к лестнице ближе всех, он и поднялся — выключатель находился у двери. Как только внизу зажегся свет, послышалось удивленное: — Ни хрена себе. — Сколько здесь вещей? — протянул Чимин. Естественно, ведомый любопытством Чонгук тут же спустился обратно, выключив ненужный уже фонарик. И, оглядевшись, мысленно повторил за Юнги — ни хрена себе. Они как будто попали в обиталище хордера. — Кажется, этот подвал размером с весь дом, — заметил Тэхен — и наверняка был прав. И все это огромное пространство оказалось буквально завалено кучами хлама. Хотя, присмотревшись, Чонгук заметил, что здесь есть определенная система. От лестницы тянулся один главный проход-коридор, от которого шли ответвления вглубь помещения между островками барахла… Да и барахла ли? Заглянув в ближайший проход-ответвление, Чонгук нашел там спортивное снаряжение — где-то расставленное так, чтобы к нему имелся доступ, где-то просто сваленное в кучу. Здесь обнаружились как минимум несколько десятков пар лыж, сноуборды, детские сани и даже снегоход. Некоторые вещи выглядели откровенно старыми, но некоторые — вполне себе приличными и явно дорогими. — Гляньте на это, — подал голос Чимин, и Чонгук с Юнги зашли к нему в соседний проход. Здесь были какие-то коробки, в большинстве своем они стояли открытыми, и в ближайшей нашлись елочные игрушки. Чимин подцепил из другой коробки гирлянду и приподнял, показывая ее всем: — Их тут столько, что можно обмотать все деревья вокруг дома, я серьезно. Тот аджосси, видимо, большой фанат Рождества. — Ты лучше посмотри, что здесь у меня, Чимин-а, — позвал Тэхен откуда-то слева, и они втроем поспешили к нему. Минув один проход, они нашли его в следующем, и обстановка здесь выглядела как рай для костюмера: яркие парики, пиджаки в пайетках и блестках, вычурные вечерние платья и парадные костюмы, шляпки, обувь на невообразимых каблуках, откровенно странные наряды, место которым разве что на хеллоуинской вечеринке, и даже огромная косматая шуба, вызывающая стойкие ассоциации с Чубаккой. И… это что, плюшевый банан? — О, вот это тебе подойдет, — вдруг хохотнул Тэхен и напялил на Чимина шапку, изображающую голову песика. — Вы посмотрите, какой милашик! «Милашик» в ответ наградил его тяжелым немигающим взглядом, в котором читалось откровенное «ты совсем дурак?», но уже через секунду беззаботно улыбнулся, стянул с головы глупую шапку и отточенным пижонским движением поправил волосы. Он действительно отлично владел лицом, и в этом чувствовалась наработанность. Оглядевшись, Чимин вдруг многозначительно хмыкнул. — А как вам это? — Он указал рукой дальше в проход: там стояли манекены, и ближайший из них был одет в костюм из латекса, а на голове красовалась угловатая маска с кроличьими ушами и — внезапно — ветвистыми рогами. — Не удивлюсь, если мы здесь и реквизит для садо-мазо найдем. Они направились вглубь, мимо неровного ряда гладких белых фигур. Большинство из них не были одеты, как этот экземпляр в латексе, но на каких-то виднелась то шляпа, то костюм или пальто. И, быть может, это уже профдеформация, но Чонгук всегда цеплялся взглядом за несовершенства в композиции или неудачную асимметрию даже в обыденной обстановке, вот и сейчас он заметил пустое место, в котором как будто не хватало чего-то, например, еще одного манекена. Но ничего удивительного — вряд ли кто-то стал бы расставлять вещи в подвале по законам композиции, выстраивая красивый кадр, их просто бросили здесь как попало… Чонгук на ходу развернулся и едва не столкнулся с Юнги, который стоял и разглядывал что-то с другой стороны прохода, на самой верхней полке открытого стеллажа. Там были свалены в кучу маски самых разных видов и форм, от детских и карнавальных до тех, которые больше походили на шаманские. — Прикольно, здесь есть даже маски Хахвэ, — он кивком указал на одну из них, маску из темного дерева, которая изображала лицо мужчины с довольно неприятной улыбкой. Глаза-прорези изгибались тонкими черными щелочками, но милым это отчего-то не выглядело. — Только не могу вспомнить, это кто? Янбан? Чимин подошел к Юнги сзади, скользнул по его плечу ладонью и пристроил на нее сверху подбородок. Проследил за его взглядом. — Это Бэкджон, — сообщил со знанием дела и сморщил нос. — Знаешь, они стремные, никогда мне не нравились… Пойдем лучше посмотрим, что тут есть еще. Они переместились к соседнему стеллажу, где лежали украшения и всякая пестрая бижутерия, и Юнги, выцепив в этом ворохе блестяшек усыпанную дешевыми стразами диадему, со смехом предложил Чимину смириться со своей участью и принять уже титул принцессы официально. — Иди ты к черту, Мин Юнги, — с выражением ответил тот, ухватил со стоящего рядом гримерного столика бутафорский пластиковый меч и от души шлепнул Юнги по заднице. А вот и садо-мазо подвезли — подумал Чонгук, закатив глаза, а затем оглянулся, пытаясь понять, куда делся Тэхен. Впрочем, долго его искать не пришлось. — Черт побери! — услышал он его восторженный громкий шепот где-то рядом, как только вышел из прохода. — Это не может быть оригинал, да вы шутите… Он завернул за огромную вешалку с шубами непонятного происхождения и обнаружил Тэхена в небольшой нише, где на полках была собрана впечатляющая коллекция пластинок, одну из которых тот и держал в руках — она была в простом черном конверте с изображением, вроде бы, павлина. По центру ниши, на небольшом столике, стоял виниловый проигрыватель. — Что там у тебя? — поинтересовался Чонгук. Тэхен поднял взгляд, и в этот момент он был так похож на восторженного ребенка, которого привели в детский отдел в торговом центре, что это вызвало непроизвольную улыбку. — Она существует в единственном экземпляре, понимаешь? — в глазах его вспыхнул яркий азарт, и Тэхен, вернув пластинку на полку, принялся бегло просматривать остальные конверты. — Охренеть просто. Если это оригинальная коллекция, черт побери… Она стоит больше, чем весь этот дом. Он и правда в чем-то вел себя как ребенок — ему всюду надо было заглянуть, все рассмотреть и потрогать. Если бы он и проигрыватель включил, Чонгук бы не удивился. Впрочем… — Ох, это что за прелесть? — Впрочем, сделать это мог не только он. Юнги, замерев рядом с Чонгуком, ровно с таким же восторженным интересом, как и Тэхен пластинки, рассматривал — ну конечно же — этот самый проигрыватель. — Только почему он здесь? Кто вообще додумался хранить такую технику в подвале? Или он неисправен?.. — О нет, — где-то за их спинами пробормотал Чимин и как вихрь прошелся по нише, цепляя за запястье сначала Тэхена, а потом и Юнги, и решительно утягивая их за собой. — Мы уходим. — Но… — Уходим, Юнги. Они продолжали исследовать подвал, находили порой очень странные вещи, перебрасывались шутками и предположениями, что за человек мог все это собрать, и ощущали себя все свободнее. Это на самом деле оказалось увлекательно — заглядывать в очередной проход, не имея ни малейшего представления, что можешь там обнаружить. Хотя случались и откровенно жуткие находки — в одном из дальних углов, например, стояли чучела животных. Свет от ближайшей лампы сюда почти не доставал, и в полумраке их глаза казались такими живыми, что Чонгук, уходя оттуда, не мог отделаться от ощущения, что за ним внимательно следят. По правде, несмотря на всеобщее веселье и исследовательский азарт, он чувствовал себя здесь слегка неуютно. Что-то было не так, но он никак не мог уловить, что именно. Возможно, это просто тревожность, которая не давала ему покоя весь день. И Чонгук старался не обращать внимания на это беспокойное ощущение — в конце концов, остальные ничего не замечали, и он не хотел выглядеть в их глазах трусишкой, который боится каждой тени. Тэхен шел впереди всех, его интерес быстро переключался на что-то новое, но, тем не менее, все не угасал. Казалось, этот любопытный ребенок собирался осмотреть здесь каждый уголочек. Свернув за колонну, он исчез в новом проходе и вдруг протянул: — Ого… Я уж думал, меня больше нечем удивить, но — ладно, признаю: такое вижу впервые. Сильное заявление — подумал Чонгук, но когда зашел в этот проход следом за Чимином и Юнги, мысленно согласился: пожалуй, такого количества снежных шаров в одном месте он еще не встречал. До самой стены в два ряда стояли разнокалиберные стеллажи и шкафы со стеклянными дверцами, и все полки в них были заставлены шарами — большими и маленькими, простенькими и вычурными, новыми и старинными на вид. Чонгук двинулся дальше, но вдруг остановился, зацепившись взглядом за один из них: на фоне своих соседей, которые выглядели дешевыми сувенирами из супермаркета, этот казался настоящей ценностью. Он был большим, размером с шар для предсказаний, и стоял на массивной серебряной подставке без ножек, которую украшала изящная гравировка. Внутри него, в сугробах мелкого искусственного снега, окруженный высокими елями, спрятался дом, выполненный так тонко и детально, что создавалось впечатление, будто он настоящий, просто Чонгук видит его через уменьшительное стекло. Он присмотрелся внимательнее и почувствовал, как тянет по спине холодком. Дом словно смотрел на него в ответ черными дырами вместо окон, заброшенный и мертвый, и если бы не это, он был бы как две капли воды похож на тот, в котором они находились сейчас: та же крытая терраса вдоль всего фасада, та же завернутая двускатная крыша, та же труба от дымохода… Чонгук невольно сделал шаг назад и столкнулся плечом с чем-то большим и мягким. На талию легла крупная ладонь, аккуратно останавливая. — Осторожнее, — со смешком произнес Тэхен у него возле уха. Чонгук тут же вспомнил, что он здесь не один, и эта мысль, как и глубокий тембр голоса Тэхена, как и прикосновение его руки, словно заземлили его. Они дарили чувство защищенности и… всколыхнули волну тепла в груди. Он бросил на Тэхена короткий смущенный взгляд и отошел в сторону, пробормотав тихое «прости», но тот уже обратил все свое внимание на необычный шар, явно им заинтересовавшись. Вот только его, казалось, ничего не смущало, и Чонгук, снова взглянув на шар, недоуменно моргнул. Теперь за стеклом, в сугробах мелкого искусственного снега, окруженный высокими елями, стоял совсем другой дом — незнакомый на вид. И он вовсе не выглядел заброшенным и мертвым. Что за?.. — Мир отражений, — пробормотал себе под нос Тэхен. — Что? — Здесь так написано. — Он протянул руку и аккуратно прошелся пальцем по гравировке на подставке — там действительно были выведены несколько слов латиницей, только для Чонгука они остались непонятным набором символов. — Точнее, если переводить дословно — «мир, который ты видишь, когда смотришь сквозь зеркало», но это звучит как-то странно. Разве можно смотреть сквозь зеркало?.. — Стой, — нахмурился Чонгук, — как… что это вообще за язык? — Немецкий. — Ты знаешь немецкий? — Учил в школе, — ответил Тэхен таким тоном, словно в этом нет ничего необычного, все так делают. — Английский казался мне простоватым, надо же было что-то выбрать вместо него. Чонгук открыл рот, но не нашел, что сказать, и захлопнул обратно. Этот Ким Тэхен… Английский ему, черт побери, казался простоватым. Но Тэхен снова не обратил на его растерянность никакого внимания: он уже снял с полки шар и теперь, развернувшись к проходу, разглядывал его на свету, вертел в руке — может быть, искал еще надписи. — Что там у вас, что-то интересное? — спросил Юнги. Он стоял со скучающим видом, сложив руки на груди. Его однообразные сувениры явно привлекали не так сильно, как, например, звуковая аппаратура, оставшаяся в нише с пластинками. Чимин в нескольких шагах от него рассматривал стеллаж по другую сторону, но после вопроса Юнги оглянулся через плечо. — Здесь есть еще гравировка снизу, — заметил Тэхен, мазнув пальцем по дну подставки, и перевернул шар. — Ого, сколько текста… Это что-то вроде… инструкции? — К снежному шару? — насмешливо переспросил Чимин. — Не знаю, может и нет… Сейчас, я попробую. Тэхен бегло облизал губы, выражение его лица сделалось предельно сосредоточенным; взгляд то метался от строчки к строчке, то застывал, когда он беззвучно проговаривал что-то. С рассеянным видом он поднял руку к затылку и пригладил волосы, несколько раз пропустив непослушные темные кудри сквозь пальцы. А затем вдруг хмыкнул. — Ладно, ты прав, это скорее реклама. Как вам такое? — И принялся патетично декламировать: — «Оживите свои самые невероятные фантазии, окунувшись в мир, созданный вашим подсознанием. Реальность, которую вы не захотите покидать, ждет вас»… — И мы все еще говорим о снежном шаре, — вставил Чимин с издевкой, но Тэхен вдохновенно продолжил: — «Путешествие станет еще увлекательнее, если вы разделите его с друзьями. Не бойтесь заглянуть в себя и позвольте заглянуть другим — кто знает, сколько невообразимых открытий вы можете сделать, встретившись с тем, что прячется в самых потаенных закоулках вашей души»… — Одно невообразимее другого, это я вам гарантирую, — подключился с комментариями Юнги. Его, наверное, все это тоже начало веселить. Вот только Чонгуку с каждым словом Тэхена становилось все больше и больше не по себе. Смутная тревога теперь поселилась зудящим беспокойством под кожей, где-то между лопаток, и он вдруг понял, что дело было совсем, совсем не в чучелах животных со слишком живыми глазами. Дело было в том, что он не верит в совпадения. — «От вас может потребоваться все ваше мужество и отвага, чтобы пройти этот путь до конца, — продолжал Тэхен, — но незабываемые впечатления, которые вы получите благодаря Путешествию, останутся с вами на всю жизнь. Хотите сыграть?» — Это ты предлагаешь? — уточнил Юнги. — Нет, это здесь так написано. — О, ну вот! Ты же хотел сыграть во что-то, — припомнил Тэхену Чимин. — Вперед, игра сама пришла к тебе в руки. — Ну да, знать бы еще, как она работает, — заметил тот и, не отрывая взгляда от металлического дна, аккуратно ощупал его. — Путешествие, мир фантазий… Слушайте, а может, там внутри не снег, а, не знаю, кокаин? И надо всего лишь встряхнуть, разбить стекло и вдохнуть… Он резко поднял голову и задорным тоном предложил: — А давайте попробуем! Вы со мной? — Ага, подышать коксом я всегда рад, — съязвил Юнги. — Но только если мы погрузимся не в мое сознание. То, что там творится, не для чужих глаз. — Почему? — Чимин смерил его насмешливым взглядом. — У тебя там устраивают оргии? — Убивают любопытных мальчиков, — ответил Юнги, повернув к нему голову, и криво ухмыльнулся. Чимин фыркнул, вернулся к шарам, которые до этого рассматривал, и, помолчав с секунду, задумчиво прошептал себе под нос: — А жаль. Иногда мне очень хочется знать, что творится в твоей голове, Мин Юнги… Но Тэхен его, видимо, все же услышал и весело уточнил: — Так ты в деле? — Да, но не надо бить чужие вещи, придумай что-нибудь получ… — Давайте уйдем, — перебил Чимина Чонгук. Он честно пытался сдерживаться, говорил себе, что у него просто снова разыгралась фантазия, что он как всегда себя накручивает, но… Что-то словно щелкнуло в мозгу, и множество деталей, безобидных поодиночке, наконец сложились в единую картину. И тот дом, что ему привиделся, и эти чертовы редкие пластинки среди барахла, и дорогие вещи, которые нельзя хранить в холодных сырых помещениях, и то, что огромная коллекция шаров блестела в свете ламп на чистых полках, и ни на одном из них не было пыли. И самое главное — слова. Некоторые слова никогда нельзя произносить вслух. Некоторые слова нельзя даже думать. — Да ладно, Чонгук-и, мы же просто шутим, — примирительным тоном начал Тэхен. — В любом случае, это всего лишь снежный шар, единственное, что можно с ним сделать, это потрусить и поставить обратно на полку. И он действительно вернул его на место, перед этим хорошенько встряхнув, а затем с мягкой полуулыбкой повернулся к Чонгуку и пожал плечами, мол, вот и все. Что-то тихо скрипнуло, и зазвучала мелодия. Тэхен удивленно оглянулся на шар. — О? Так это еще и музыкальная шкатулка?.. Сначала ритм казался сбитым и невнятным, музыка то и дело некрасиво прерывалась паузами, и сложно было понять, что это вообще за песня, но с каждой следующей нотой она выстраивалась все четче. Как будто старый механизм, который долго не использовали, не смог сразу заработать нормально, но постепенно шестеренки раскручивались и мелодия приходила в норму. Теперь ее можно было узнать — и Чонгук сразу узнал. Вдох застрял у него в горле, словно воздух вдруг стал слишком плотным и тяжелым, чтобы им дышать. Это же… — Это же «Гимн колокольчиков», только очень замедленный, — тоже догадался Юнги. Но Чонгук слышал его голос как-то отстраненно, словно Юнги стоял очень далеко, а музыка наоборот казалась предельно громкой, почти оглушала. Звук ее врезался в барабанные перепонки сотней острых зубцов, ввинчивался в мозг, лишая возможности думать хоть о чем-то еще, и вызывал противную дрожь внутри, глубоко в солнечном сплетении — ощущения были, как от скрежета ножом по стеклу. Хотелось просто заткнуть уши и забиться в угол, закричать изо всех сил, только бы это прекратилось. Но все, что смог Чонгук — это выдавить из себя беспомощное: — Выключи. Он поднял глаза на Тэхена, но тот лишь с недоуменным видом покрутил шар на полке. — Здесь нет кнопки или ключа, я не зна… — Выключи! Тэхен вздрогнул и наконец тоже посмотрел на него, и тут же нахмурился, а взгляд его с удивленно-растерянного сделался пристальным. — Эй, ты в порядке?.. Чонгук не ответил, он сорвался с места и схватил с полки злосчастный шар. Перевернул, другой рукой судорожно ощупывая дно. Дрожащие пальцы почти не слушались, и он готов был уже и правда разбить эту дурацкую стекляшку обо что-то, лишь бы выключить чертову музыку. Хватит, заткнись, замолчи уже! Наконец он нащупал маленький паз, подцепил ногтем тонкую металлическую пластину и сдернул ее. Ожидал увидеть там обычные батарейки и собирался просто вынуть их, но под задней крышкой действительно скрывался старый механизм. Чонгук едва сдержал отчаянный стон. Он тупо смотрел на крутящиеся шестеренки, все метался взглядом от одной к другой, но ни черта не понимал, как это остановить. Нет, господи, замолчи… Он сжал кулак и почувствовал, как впиваются в кожу острые края пластины — и, недолго думая, вонзил ее уголком прямо между зубцов. Жалобно скрипнув, шестеренки остановились, мелодия оборвалась на пронзительно-фальшивой ноте, но под действием остаточных сил пластина резко сдвинулась и царапнула ладонь. Чонгук отдернул руку и заметил на коже тонкий след, вдоль которого стремительно проступали крошечные капельки крови. Эта короткая боль отрезвила его. В образовавшейся тишине он вдруг отчетливо услышал собственное тяжелое дыхание; сердце загнанно трепыхалось в груди, его стук громко отдавал в ушах. А следом на Чонгука обрушилась реальность — внезапно, словно он вынырнул из воды. Еще секунду назад существовала только ненавистная мелодия и это жгучее чувство внутри, требующее выхода, требующее бить, ломать и кричать, а теперь он как-то разом вспомнил, где находится, с кем и почему. Глубоко вдохнув и помедлив еще немного, он осторожно поднял глаза. Чимин и Тэхен выглядели ошарашенными, но Чонгук не стал задерживаться на их лицах слишком долго — он бы просто умер со стыда, если бы пересекся с кем-то из них взглядом, — и сразу нашел глаза Юнги. Тот смотрел обеспокоенно, а затем неуверенно позвал: — Чонгук-и… Чонгук умоляюще свел брови и едва заметно мотнул головой в сторону. И хен его понял, но, к сожалению, вместо него этот вопрос все же задал Чимин: — В чем дело, Чонгук-и? Ты в порядке? — Я… — собственный голос прозвучал так хрипло и неприятно, так чуждо, что на мгновение показалось, будто рядом есть кто-то пятый. Чонгук сглотнул, но во рту пересохло, и это совсем не помогло. У него не было ни одной идеи, как им все объяснить и не показаться при этом чокнутым психом, и он продолжал умоляюще смотреть на Юнги, но тот был растерян не меньше остальных. — Я… Любая мысль, которая пыталась сформироваться во что-то связное, разбивалась о странное тупое оцепенение, и Чонгук услышал себя словно со стороны — прежде, чем осознал, что это говорит: — Я же просил, хен. Но после этих слов в нем как будто сорвало невидимую пружину. Злость — обжигающая, неконтролируемая ярость — вспыхнула в груди, обдавая жаром спину и затылок. Потому что он действительно просил. У него была всего одна чертова просьба, одна единственная просьба — никаких рождественских гимнов, никаких праздничных песенок! Это так много? Неужели это так много?! Не говоря больше ни слова, Чонгук пихнул в руки Тэхену сломанный снежный шар — сделал это слишком резко, непреднамеренно толкнув его в грудь, — а затем направился к выходу. Он не оглянулся, проигнорировав Юнги, который снова окликнул его. Быстро преодолел лабиринт из проходов, взбежал по лестнице, перескакивая сразу по две ступеньки, и сразу же направился в прихожую. Мимоходом подумал, что — да, вот теперь уж точно все решат, что он чокнутый псих, — но эта мысль лишь разозлила еще больше. И только когда он схватил с вешалки куртку и открыл входную дверь, холодный пронизывающий ветер, который ворвался в дом вместе со снегом, наконец привел его в чувства: он словно отвесил Чонгуку смачную пощечину огромной ледяной рукой, заставив почувствовать себя глупым истерящим ребенком перед лицом неукротимой стихии. Захлопнув дверь обратно, Чонгук судорожно вдохнул и медленно, очень медленно выдохнул. Ужасно хотелось курить, но выходить в такую метель на улицу — дурость, граничащая с самоубийством. Так что, не придумав ничего лучше, он ушел наверх. Оказавшись в «своей» спальне, первым делом открыл окно на проветривание, а затем накинул на плечи куртку, надел капюшон и сел прямо на пол под подоконником, прислонившись спиной к стене. Он вспомнил, как в детстве так же прятался с головой под одеяло, чтобы вернуть себе ощущение безопасности. Правда тогда этого было достаточно, а сейчас он уже стал слишком взрослым и знает, что это всего лишь обман восприятия. Просто приятная иллюзия. Чудовища ведь не исчезают, если закрыть глаза и сделать вид, что их нет, — они выжидают. Затаившись в тени, они ждут момента, когда глупый человек о них забудет и поверит, что все еще может быть хорошо, а затем напоминают о себе, чтобы забрать последнее, что у него есть — надежду. Чонгук подтянул к себе согнутые колени и достал из кармана сигареты. Их осталось всего три. Он саркастически усмехнулся, откинул голову назад, упершись затылком в край подоконника, и с протяжным тихим стоном прикрыл глаза. Да, он сильно переоценил свою нервную систему. Надо было все же купить пачку про запас.

***

Юнги дал ему достаточно времени на то, чтобы остыть в одиночестве, и Чонгук был за это благодарен. Поэтому, когда в дверь постучали и просунули в проем встрепанную темноволосую голову, он лишь кивнул и устало произнес: — Входи, хен. Он сидел все на том же месте, все в той же позе, и у него все еще было три сигареты. Слишком поздно он осознал, что оставил пепельницу на террасе, а в стерильной, совершенно чужой комнате не нашлось ни одной подходящей ей на замену вещи. Юнги принес ее. Снова. Возможно, ту самую — и это означало, что он искал его на улице в метель, — возможно, нашел другую, вряд ли она в этом доме одна. Он присел рядом и поставил эту чертову пепельницу на пол между ними. Чонгук тупо уставился на нее и подумал, что если бы недавний срыв не опустошил его, он бы сейчас почувствовал раздражение. И точно не сдержал бы его, сказал бы Юнги — «да хватит уже быть со мной таким милым и заботливым, бесишь». К этому моменту своей жизни он очень хорошо усвоил одну вещь: чувство вины удобнее и проще всего прятать за злостью и раздражением. Юнги протянул руку и подергал двумя пальцами на себя: — Дай и мне одну. — Ты же бросил, — напомнил Чонгук, подсовывая ему открытую пачку. — Бросил. Он достал зажигалку, дал прикурить Юнги и прикурил сам, а затем спрятал ее вместе с пачкой обратно в карман куртки, пообещав себе, что продержится весь завтрашний день исключительно на силе воли. Как-нибудь. — Чимин не любит сигаретный дым, — пояснил Юнги, сделав первую затяжку и выдохнув дым вверх. Белое облачко потянулось в сторону двери, стремительно рассеиваясь на сквозняке. — Связки бережет. Не то чтобы он меня о чем-то просил, но мне проще бросить совсем, чем сдерживаться при нем. «Ты просто слишком стараешься, хен», — хотел сказать Чонгук, но лишь пробормотал короткое: — Ясно. Некоторое время они молча курили под приоткрытым окном, и он малодушно надеялся, что каким-то волшебным образом на этом молчании все и закончится. А потом все сделают вид, что ничего необычного не произошло и Чон Чонгук вовсе не странный — он просто на перекур вышел. Но в реальной жизни, конечно, так не бывает. Проблемы — не сигаретный дым, они не рассеиваются на сквозняке сами собой. Вот только… — Прости меня, мелкий. Вот только он ждал справедливого в такой ситуации «Это что вообще было?», а не этого. Он перевел взгляд на Юнги и поймал совершенно дурацкое ощущение дежавю. Ну и какого черта все сегодня извиняются в ситуациях, где именно он — тот, кто повел себя грубо? — Тебе не за что просить прощения, — возразил он, но Юнги упрямо продолжил: — Мне не следовало так легкомысленно относиться к тому, что ты не любишь этот глупый праздник. — Он глубоко вздохнул — и вдруг склонил голову и яростно потер лоб. Пепел с сигареты упал ему на джинсы, но он даже не заметил. — Я просто… В этот момент он показался Чонгуку таким… отчаявшимся? Уставшим? Его сгорбленная спина напряглась, словно он пытался удержать на ней огромную тяжесть. Дело не могло быть только в том, что его друг в общей компании повел себя как придурок — даже в мыслях звучало глупо. Есть ведь что-то еще, да? Что-то, о чем он не говорит — или, может, просто не знает, как сказать? Иногда Чонгук думал, что у Юнги тоже есть определенная профдеформация. Этот человек так привык делиться переживаниями через музыку, вплетать чувства в мелодии и прятать невысказанные слова за надежным щитом из рифмованных метафор, что уже разучился говорить открыто. И, может, Чонгук и спросил бы сейчас, что беспокоит Юнги, — иногда ему все же удавалось выйти с ним на откровенный разговор — но тот уже взял себя в руки, выпрямился и добавил: — Я просто не подумал, прости. — Ты просто не знал, — поправил его Чонгук. — В этом и дело. — Взгляд Юнги был таким участливым, что Чонгук не выдержал и отвернулся. — Я никогда не спрашивал, потому что знаю, как достают все эти расспросы и попытки левых людей лезть в душу, но… Может, мне все же стоило спросить? — Нет, не стоило. Ответ получился слишком резким. Как обычно. Чонгук опустил голову и глубоко затянулся, позволяя горечи наполнить легкие. Но Юнги все равно, немного помолчав, сказал: — Мы можем об этом поговорить, если захочешь. Я просто… Просто надеюсь, что ты это знаешь. — Я знаю, хен. Иногда им действительно удавалось это — быть откровенными друг с другом. И Чонгук мог говорить с Юнги о том, о чем больше ни с кем не стал бы — о своем влечении к мужчинам, например. О сомнениях и тяготах, о боли и слабости. О важном и о глупом, не боясь показаться глупым. Но есть вещи, о которых он никогда не расскажет даже ему. Есть вещи, которые хочется спрятать так глубоко в себе, что найти их никто не сможет. Их хочется спрятать так, чтобы и самому о них забыть. Таким не делятся с друзьями, и дело здесь не в недоверии и не в пренебрежении дружбой. Просто есть вещи, которые прячут от близких — и прячут тем тщательнее, чем ближе человек. Чонгук не хотел сейчас снова погружаться в эти мысли, но Юнги больше не нарушал молчания, и когда сигарета догорела до фильтра и весь дым развеялся, он заговорил сам: — Теперь твои друзья считают меня больным на голову? Он пристыженно прятал лицо в тени капюшона и ковырял окурком дно пепельницы, но в ответ услышал тихий смех и мягкое: — Не драматизируй, Чонгук-и. Я им все объяснил. Он вскинул голову и непонимающе посмотрел на Юнги, а тот неожиданно выдал: — Сказал, что у тебя на носу итоговые экзамены, и ты переживаешь за оценки, потому что если съедешь в рейтинге, не получишь стипендию, и придется брать академ и устраиваться на подработку развозчиком молока, чтобы накопить на учебу, а развозчиком тебе никак нельзя, ведь для тебя отдать кому-то молоко — это стресс похуже экзаменов, и вот как тут не быть нервным? Чонгук не сдержался и насмешливо фыркнул, выгнув бровь. — И в это поверили? — А почему нет? Я ж правду сказал. Юнги нагло ухмыльнулся, и Чонгук с шутливым возмущением заехал ему в плечо, отпихнув от себя, но тот удержал равновесие, схватившись за рукав его куртки, которая на одном только капюшоне и держалась, а потому Чонгук чуть не уткнулся носом в пол сам. Где-то посреди этой возни на его лице как-то сама собой появилась улыбка, и Юнги ее заметил. — Ну что, пойдем вниз? — предложил он, как только они успокоились и Чонгук подтянул съехавшую с плеч куртку. — Тэхен уговорил Чимина на «правду или действие». — А голой задницей в снег? — удивился Чонгук. — А голой задницей в снег, — Юнги наклонился ближе и подмигнул, — отправим самого Тэхена. И Чонгук уже готов был согласиться — он хотел бы на это посмотреть, конечно, — но вдруг остро почувствовал, что будет лишним на этом празднике. Ему, на самом деле, не стоило на нем появляться с самого начала. — Хен… — осторожно начал он. — Я действительно устал сегодня, и не выспался, и… С вами весело, правда, но мне не помешало бы отдохнуть. Ничего, если я просто лягу спать? Вы не обидитесь? На мгновение во взгляде Юнги снова промелькнули грусть и сожаление, но затем он понимающе кивнул. — Конечно нет. Все в порядке, мелкий, ложись спать. Он встал и закрыл окно, прежде чем уйти, и напоследок пообещал заснять Тэхена голой задницей в снегу, чтобы Чонгук завтра смог заценить это зрелище. — Как мило с твоей стороны, — ответил Чонгук с легкой ухмылкой, провожая Юнги взглядом, но как только остался в комнате один, ухмылка увяла. Он долго смотрел на дверь, все больше погружаясь в задумчивость, но когда собственные мысли стали невыносимы, обнял согнутые колени и уткнулся в них лбом, чтобы не видеть, как сгущаются по углам тени — тени прошлого, которое он не имел права забывать. Тишину нарушал лишь приглушенный вой метели за окном. Он словно укрывал все вокруг непроницаемой вуалью, и слова, которые всегда давались Чонгуку тяжелее других, которые словно застревали в горле каждый раз, когда он чувствовал, что должен их произнести, сдавленным шепотом затерялись в отзвуках бушующей стихии, так и не достигнув того, кому были предназначены: — Прости меня, хен.