mon Jesus.

      Тяжёлые дождевые капли начали всё с большей силой стучать в окно, из-за чего пелену сна дремавшего как рукой сняло. Он отодвинулся от холодного и влажного стекла.       Самое обыкновенное купе, с четырьмя спальными местами, но заняты из них лишь два. Напротив юноши, если так можно назвать человека возрастом двадцати шести лет, спит какая-то пожилая дама, как ни странно, но в её преклонном возрасте она заняла верхнюю полку, а молодой человек остался на нижней напротив. Под потолком их скромного временного жилья, весело дразнясь жёлтым светом, висела лампочка на проводе. Иногда она мигала, а пару мошек и ночных мотыльков опаляли свои крылышки её горячим свечением.       Юноша бросил взгляд на наручные часы, видно плохо, однако он смог разглядеть стрелки, показывающие ровно пять утра. Привычка просыпаться за несколько минут до ровного времени появилась ещё с детства. С чем это связано было — он никогда не задумывался, да и не беспокоили его подобного рода вещи. За окном сумеречный, утренний туман, окутавший собой далёкую, тянущуюся в долгие километры пустошь. Верещатник, длинной змеёй по которому тянулся путь старых рельс, будто не сменялся, пейзаж за окном оставался таким же холодным и однообразным, как и множество километров назад.       Серебристый туман, будто пробирающийся в купе поезда, где сидел юноша, утаскивал всю бодрость и клонил в сон вновь, хотя, возможно, это ему просто казалось. Алые мрачные тучи, склонившееся над пустошью, вот-вот грозились разориться раскатами молний, ибо где-то вдалеке уже был слышен гром. Молодой человек невольно отсчитывал секунды до момента, когда небо должна рассечь первая ударная волна, но со счёта сбила возня за дверью. Он бросил взгляд в сторону выхода, после — снова на часы. Они должны приехать через полтора часа, не раньше, хотя очень часто маршрут задерживают.       Отросшие практически до плечей волосы, чёрного, словно крыло ворона, цвета, бледная кожа, иногда в свете тусклой лампы отдающая болезненной синевой. Острый силуэт плечей покрывает шёлковая тёмно-синяя ткань блузы с объёмными кружевами и тонкие изящные запястья с длинными белоснежными пальцами. Чёткие скулы, даже слишком, ибо по виду лица можно было сказать, что юноша не раз изнурял себя, однако, такая болезненность, словно придававшая некоторой обворожительности, удачно вписывалась. Одной из самых выдающихся черт внешности были алые глаза — слишком странное и вроде как даже ненормальное явление для человека, однако, из-за полуприкрытых век и, и без того тяжёлого взгляда, разглядеть эту кровавую смесь в глазах сложно. Через пару секунд в дверь постучал проводник, а после, не дождавшись ответа, открыл её, сразу увидев странного на вид, словно вышедшего из другой эпохи парня, возраст которого определить максимально сложно. На пару секунд он даже потерял дар речи, Фёдор, как звали этого странного юношу в оборках и кружевах, на это лишь вскинул брови. — Простите, — сразу же откашлялся молодой проводник. — Через десять минут прибытие. — Единственное, что он смог из себя выдавить, и сразу же, громко захлопнув дверь, скрылся под давлением алых глаз.       Брюнет вздохнул полной грудью, потянулся в дорожную сумку и достал чёрные кожаные и на вид слегка потрёпанные перчатки. Что-то недовольно бормоча себе под нос, он накинул плащ, тоже тёмного, практически чёрного цвета, на серебряной заклёпке у шеи и стал собирать остатки вещей. На его «лежанке», которую он использовал как полку для вещей, ибо ложиться и спать на ней брезговал, осталась лишь книга, потрёпанный блокнот и пара ручек. Всё это он аккуратно сложил в сумку, а ещё через пару минут, когда решил двигаться к выходу, вспомнил о старушке, так и лежавшей, по-видимому, крепко спящей на полке. Пару секунд он постоял, вглядываясь и прислушиваясь к еле уловимому дыханию, а после, решив, что не его это дело, открыл дверь и, не забыв забрать свою трость — направился к выходу. В конце тамбура уже видна небольшая суетящаяся и готовящаяся к выходу толпа. Брюнет откашлялся и отодвинул небольшую шторку, прикрывавшую половину окна. Понемногу рассеивающаяся тьма ночи сменялась на сероватую, тёмную утреннюю зарю.       Грозы так и не было, но алые, будто кровью окрашенные тучи, низко лежавшие на пустоши, будто душили и пробирались в мозг. Он прислушивался к стучанию колёс и будто вечность стоял, облокотившись о стену и глядя в окно. Вновь бросает взгляд на наручные часы и тот час слышит гудок, оповещающий о прибытии. Слившись с толпой, Фёдор двигается к выходу, с неким омерзением легонько отталкивает девочку шести-семи лет, которая начала теребить его мантию, ожидая выхода, а после бросает какое-то ругательство сквозь зубы на другом языке и, воспользовавшись замешательством рядом стоящих людей, выходит на перон. Сразу же чувствуя, что дождь усилился, брюнет раскрывает чёрный кружевной зонтик и накидывает капюшон мантии. Пару секунд он ещё стоит, раздумывая куда двигаться дальше, а после, тряхнув головой и словно отбивая каблуками некий ритм, заходит в здание вокзала. Пару минут он ещё осматривается и, видя свободные места, спешит туда. Юноша чувствует тягу во всём теле, ибо не спал почти трое суток, а дорога была слишком уж тяжёлая. Постоянно кричащие дети со своими родителями за стеной, ненавистная ему несобранность персонала поезда, из-за чего ему два раза пришлось менять купе, а напоследок ещё и ругань с каким-то пожилым человеком из-за того же купе. Реагировал он на всё максимально спокойно, настолько, насколько мог, а по прибытию он был несказанно рад «попрощаться» со своими «сожителями».       В завершение он увидел, что подол его брюк смят и вдобавок испачкан. Это окончательно испортило его настроение. Всё здание вокзала так и кишит людьми с багажами, прибывшими вместе с ним. Ещё какое-то время приходя в себя, брюнет набирает номер такси, и ему сообщают, что через пятнадцать минут прибудет его машина на сегодняшнее утро. Он уже молит всех богов, чтобы машина приехала как можно скорее, ибо слишком уж хочется добраться до своего нового жилья и нормально выспаться за последние три дня.       Из-за своей чересчур сильной усталости и затуменности мозга парень пропускает мимо ушей восклицание таксиста, а лишь холодно отвечает что-то насчёт его «Убогого видения мира» и закрывает дверь машины с характерно громким стуком. Алые глаза его метают недобрые огни в сторону таксиста, тот, видимо, будучи далеко не тактичным человеком, начинает говорить что-то юноше, хотя второму глубоко наплевать на жалостливый голос человека, повествующего о своей горькой судьбе и финансовых проблемах. С каждым новым предложением и восклицанием насчёт «необычно дорогого» внешного вида своего попутчика, ярком обсуждении правительства в плохой форме, вскоре, брюнет устаёт от этой неразберихи, и через пару секунд в один конец трости с резным наконечником упирается шея таксиста. Это толстый мужчина средних лет, по-видимому, из разряда тех «Бьющих своих жён и детей, а по пятницам пропивающие последние зарплаты в дешёвых пивных на окраине города. Жалующихся на жизнь и низкую оплату честного и тяжкого по их мнению труда».       — Будь этот мир и вправду так к тебе жесток, как ты об этом твердишь, я бы посоветовал копать себе могилу. Бог покарает тебя за твою неблагодарность. — Голос брюнета низкий, с характерной хрипотцой, подходящий под его внешний вид. Надавливая практически на сонную артерию, юноша чувствует почти что садистское удовольствие, кровь его наполняется демоническим теплом, худые пальцы, крепко держащие трость, надавливают, и он чувствует биение сердца мужчины. Весь оставшийся путь добираются молча, без лишних слов и даже действий. Взгляд вновь тонет в серой массе дождя и утренней зари за окном, кровавые облака и сгустки понемногу рассеиваются, становятся прозрачнее и светлее, хотя дождь так и не прекратился.       Квартира просторная, выполнена в спокойных тёмных тонах, сквозь панорамные окна простилаются блеклые небесные лучи и, словно морской рябью, ложаться на кровать, которая находится прямо рядом с окнами. Тяжёлые и на вид массивные тёмно-красные шторы раздвинуты, Фёдор оглядывает новое жильё. Кухня, в отличие от спальни, которая поглощена синими оттенками, выполнена в бордовых и чёрных, всё как и любит юноша. Он скидывает накидку и вешает её в гардеробе, туда же отправляется и обувь — чёрные лакированные туфли на каблуке с красными вставками на шнуровке. Остаётся он лишь в блузке и брюках на завышенной талии, через пару минут избавляется и от этой одежды и отправляется в ванную. Она смежная с туалетом и оттого тоже довольно большая и просторная. На полочке над умывальником стоят уже зажжённые свечи, чему юноша несказанно рад. О сумке он и позабыл, решив, что разложит вещи после душа.       Ещё около получаса брюнет наслаждается горячей водой и пеной, а после заваливается на кровать, так и не разобрав вещи. Сон крепкий, шторы он предварительно задвинул, чтобы ни один луч света не попал в квартиру, к тому же они изолируют наружные звуки. Алый мрак в небесной черни Начертил пожаром грань. Я пришёл к твоей вечерне, Полевая глухомань. Нелегка моя кошница, Но глаза синее дня. Знаю, мать-земля черница, Все мы тесная родня. Разошлись мы в даль и шири Под лазоревым крылом. Но сзовёт нас из псалтыри Заревой заре псалом. И придём мы по равнинам К правде сошьего креста Светом книги Голубиной Напоить свои уста.