Плоды греховного наследия

Надежды музы нам благоволят, Свобода нам мерещится у гроба, Но с вен опять струится яд, И в старый сад ведет люба дорога Монотонное бормотание гостей и душный спертый воздух, пропитанный дурманами дорогого табака и ярких духов, усыпляет. После месяца ночных прогулок организм готов отключиться лицом в тарелку. Горящее от ударов запястье трется о ткань и немного притупляет сон, но Себастиан все еще выглядит как протухший овощ. Отец неодобрительно косится, готовый в любой миг отвесить затрещину. Сегодня он напряжен больше обычного. Себастиану все равно. Пусть гребанная паранойя живьем сожрет этого невротика, он даже будет рад. Все будут рады. Главное не заснуть. Лидия наряжена как на выданье. Элегантное кремовое платье до пола. В меру скромное, но праздничное. В золотом ореоле волос блестит заколка в виде небольшой веточки и бликует в свете ламп. И все же сестра такая красивая. Как весенний цветочек или жемчужинка. Жаль, что характер отвратительный. Впрочем как и их отношения. Если скосить глаза, можно увидеть святой ореол над ее головой. — Ты чего уставился? Шипит как змеючка. Поджимает свои тонкие, чуть подчёркнутые блеском губы и хмурится. — Красивая. Тебе идет. Лидия не привыкла к комплиментам. К искренним комплиментам. — Не позволишь поухаживать за тобой, Лидия? Моя дорогая сестра, вы великолепны! Не хотите ли еще салата? Главное не заснуть. Отец этого не простит. Несколько ломтиков апельсина и кусочек филе опускаются в тарелку. Себастиан разрезает филе на мелкие кусочки и самым нежным голосом желает сестре приятного аппетита. Лидия прячет недоумение за салфеткой. Вглядываясь в лицо брата, она, усмехаясь, шепчет еле слышно о том, что подарит ему пудреницу и тоналку. Парень отрешенно касается века пальцем. Надо взять перерыв. Иначе Глэм навсегда останется счастливым воспоминанием. Нет. Эту неделю подросток отоспится. Главное дожить до вечера. Не спать. Прибьют. Себастиан кусает щеку изнутри. Салаты, жаркое, десерты — все мелькает как в хороводе. Раньше бы, подросток счел бы это великим Божьим даром. Консервативный Густав редко позволял сладкое. Даже чай употреблялся без сахара. Сегодня все пирожные одинаковые. В голову лезет цитата Толстого «все смешалось в доме Облонских». Только немного переиначенная. Все смешалось в голове Швагенвагенса-младшего. Любимое лакомство от Амори, кругляшка с тремя видами шоколада добровольно отдается Лидии. Пусть хоть кто-то насладится праздником. Главное не мордой вниз. Главное не в торт. Когда отец вытаскивает его из-за стола и всучивает в руки скрипку, в Себастиане просыпается Глэм, который настойчиво просит расшибить инструмент о чужую голову. Раболепный человек внутри побеждает. Парень начинает играть. Медленно растягивая ноты, он ведет свою симфонию. Именно свою. Она рождается так внезапно, без предупреждения. Чистая и светлая. Нежная и мелодичная. Такая расслабляющая. Подросток на секунду прикрывает глаза, и в тот же миг смычок съезжает со скрипящим звуком. Не раздумывая, Себастиан ускоряет темп. Музыка становится громче. Парень начинает кружить по восхищенному залу, ища взглядом отца. И жалеет, что находит. Злые, как у быка на корриде, глаза как всегда замечают только мизерный промах. Себастиан заканчивает на высокой ноте. Улыбается как приговоренный к виселице преступник и торжественно объявляет о том, что посвящает каждую ноту сестре. Весь зал в восторге. Кроме одного человека. Не так давно Чес обозвал его Гитлером с отбеливателем. Почему то очень просто представить отца в нацистской форме. Лидия тронута. Возможно впервые в жизни она смотрит на брата как на равного. Впервые брат смотрит на нее с любовью. В те секунды до расправы Себастиан сомневается, что сможет выбраться из кошмара. Ведь побег, который они с Чесом так долго готовили, может закончиться для сестры плачевно. Жребий мальчика для битья перейдет к ней в руки. «Вот бы на него упала хрустальная люстра… — думает Себастиан — нет человека — нет проблем.» Но увы, крепление хорошее, немецкое. Такое просто так, само по себе не рухнет. Пальцы у отца тонкие, жилистые, а еще мертвецки холодные. Хватка жесткая. Как у хищного зверя. Попавшись в его когти — не жди спасения. Густав уводит сына в кабинет. Себастиану кажется, что на эшафот. Или в подвал Ипатьевского монастыря для расстрела. Звуки воодушевленных гостей остаются вдали. Никто и пальцем не пошевелит ради спасения несчастного скрипача. Господи, как же спать хочется… Как у Чехова в рассказе. И уже плевать с высокой колокольни на отца. Пусть орет. Пусть бьет. Лишь бы поскорее отправил в комнату. А там спать…спать… Себастиан протягивает руку. Еще не отгремело приказа, а он уже готов. Отец что-то говорит и говорит. А в ушах лишь шипение. Со стороны возникает ощущение, что он просто открывает рот. Как рыба. Немецкая рыба. От этого сравнения и грустно и смешно одновременно. Туман отступает не сразу. Как и осознание, что отцовская рука перехвачена. Линейка валяется на полу. Между наказанием и Себастианом стоит крепкая фигура в винно-вишневом пиджаке. «Какая красивая вещь! — думает подросток — Какой восхитительный цвет!» — Герр Кётер, я бы попросил удалится из моего кабинета, куда вы ворвались без приглашения. Отец одаривает гостя презрительным взглядом и пытается освободиться от хватки, но толстые пальцы сжимают запястье сильнее, заставляя того охнуть. Повернув добродушное и мягкое лицо в сторону Себастиана, гость вежливо просит того удалится. -Was für ein süßer Junge! Парень бросает взгляд на отца. — Иди, малыш! Нам с твоим Vater надо поболтать тет-а-тет. Себастиан кивает и выходит за дверь. С наслаждением растягивается в смачном зевке, как вдруг наступившую тишину разрезает пощечина. Обыденный звук в доме Швагенвагенс. За исключением одного фактора. Сегодня бьют не его. Сон уходит на второй план. Подросток прижимается к щелочке. Неизвестный спаситель держит отца за ворот рубахи. Рядом с ним отец кажется таким тщедушно-тощим. — Ты что творишь, Кётер?! Жить надоело? — Wie lustig! Тоже самое мне хотелось спросить у тебя, Густав! — Не смей фамильярничать! Ты не в том положении, чтобы тыкать мне! КётерКомпани разорены! — Хе-хе. Так это и к лучшему! Нечего терять! Моя репутация уже давно разрушена. А что насчет твоей? Как думаешь, сильно она пошатнется если я, скажем к примеру, спущу тебя с лестницы мордой вниз? — Не посмеешь! — Возможно ты прав. Я не поклонник публичного насилия. Но что мешает мне пустить…хм…небольшой слушок? А? — Нет… — Многих людей можно заткнуть деньгами. Но это не значит, что они забудут все то, что услышали… — Ты…жалкий червяк… — О, нет! Единственное жалкое существо здесь — ты. Напомнить ли тебе? Или не стоит? А впрочем… — Заткнись!!! — Ого, как быстро запаниковал! Дежавю прям! — Кётер, я предупреждаю… — И что ты сделаешь? Что ты можешь сделать мне — человеку без репутации! — Кётер, пожалуйста… — А я знаю что! Оближешь мои ботинки! Тебе ж не впервой! Только у меня кож. зам. ничего? — Кётер… — Понятие не имею: отличается ли настоящая кожа от искусственной на вкус или нет? Ты-то мне ответ и скажешь! Лады? Остатки Морфея как рукой снимает. Себастиан стоит с раскрытым ртом, едва переваривая услышанную информацию. Пазл пока не складывается. Но испуганное выражение вместо привычной лицемерной маски радует душу, запускает рой бабочек парить внутри. Как же долго он этого ждал… Гость заламывает отцу руку, заставляя с шипением опуститься на колени, и сует под нос блестящий мокасин. — Ну-с? Не хочешь вспомнить молодость? Вернее, детство… Или такой чести удостаивался только Виктор Генрих Швагенвагенс? Имечко знакомое. Подросток пытается напрячь память, но из прострации его вырывает странный звук. Он не сразу понимает что это. Протяжный и тихий всхлип. Нет, ну сегодняшний день явно решил добить наследничка сюрпризами! Его отец, несгибаемый и холодный, почти что идеальный во всех отношениях, кроме воспитания детей, самодур…плачет. Плачет! Он правда плачет! — Тьфу! Тряпка. Как был дерьмом, так им и остался. Герр Кётер отпускает его и вытирает об себя руки, кривя губы. — Аж, смотреть противно! Запомни хорошенько, сукин ты сын, твой ребенок самый талантливый мальчишка на свете! Нигде я еще не видел второго такого, хотя весь мир объездил. Дважды! Не смей срывать на него свою злобу. Не то все узнают, что кроется за дырявой волчьей шкурой! Мужчина разворачивается на пятках, и Себастиан понимает, что и ему пора уже смываться. Едва дыша парень залетает в длинный коридор. На запыхавшегося Себастиана смотрят сотни глаз. Это все предки. Это чертовы Швагенвагенсы. И он все смотрит и смотрит, смотрит и смотрит, будто видит их впервые. На плечо ложится чья-то рука. На этот раз теплая и осторожная. Герр Кётер улыбается. Но теперь в этой улыбке присутствует нечто зловещее. Мальчишку обнимают за плечи и разворачивают к картине, запрятанной в углу. Гладят по голове и многозначительно кивают. На полотне изображены двое. Взрослый мужчина с козлиной бородкой и жутким, нечеловеческим оскалом, прижимающий к груди мальчика с идеально ровной осанкой. Не сразу, но до воспалённого разума доходит. Себастиан чувствует недоумение. Глэм внутри него желает выматериться. Картина поистине отвратительна и пугает до дрожи в коленях. Золотая табличка под ней пугает еще больше…

«Виктор Генрих Швагенвагенс и его единственный сын Густав»