Страдание, молодость и любовь

Дазай с замиранием сердца и неподдельным интересом смотрит, как медсестра вставляет ему иголку в вену. Ах, сколько уже раз так было? Руки мальчика были напрочь исколоты, ранки не успевали заживать, так что в уже проколотую вену вставлять толстую иголку было больно… Но Дазай не плакал. Хотя в его слабом сердце все сжималось. Но он этого не показывал. Нельзя показать, что он слабый. Он часто слышал, как другие дети в палатах плачут от уколов и капельниц. Даже те, которые старше него. Осаму никогда не плакал. Отчасти у него это даже вызывало интерес. Только вот дети сменялись другими, они выздоравливали и выписывались, а Дазай так и оставался лежать в своей палате. Да, ему даже выделили маленькую отдельную палату, где хранились все его вещи. Потому что находился он уже здесь очень долго. Если Дазай вспомнит, то кажется около года. Возможно стоило начать раньше, не было бы таких последствий. Но раньше нельзя было Девушка закрепляет на тонкой ручке иголку с трубкой, проверяет содержимое пакета сверху и уходит, оставив мальчика одного. Он уже знал, что надо крикнуть, когда лекарство закончится. Дазай глядел на внутривенный диффузор и иногда переводил скучающий взгляд на свою руку, из которой так неестественно торчала иголка, а на конце шприца была заранее приготовлена ватка, чтобы закрыть рану при окончании процедуры. Дазай лежал ровно и почти не двигался. Иногда он смотрел в окно слева от себя. Ветер проникал в помещение, однако стойкий запах спирта все равно не выветривался. Лежать нужно было долго, около часа. Осаму иногда двигал пальцами проколотой руки — сегодня левой — чтобы та не затекла от одной позы. Это странное место стало для него домом. Больницу он мог описать как место борьбы за жизнь. Но в его случае борьбы бессмысленной. Уже как год каждый день уколы и капельницы, но его здоровье лишь медленно ухудшается. Сердце затихает, и Дазай на секунду пугается, что оно перестало стучать совсем. Через минут двадцать дверь в палату открывается, и приснувший Дазай глядит на гостя. — Ты опоздал, Чуя! — обидчиво говорит он и показывает здоровой рукой на диффузор, что мол, капельницу ему уже поставили. Чуя Накахара долго извиняется и снимает с себя плащ. — Ну тише, тише, прости меня. Мне нужно было срочно уладить дело по работе. — Работа важнее меня? — Нет, как раз нет… — Накахара виновато кусает нижнюю губу и садится осторожно на койку рядом с Дазаем. Ах, в каком ужасном состоянии он был, когда Чуя впервые нашел его. Брошенный, грязный, голодный и холодный, и с разбитым сердцем… Не слишком хорошие родители избавились от него, как только поняли, что лечить мальчика бесполезно. Чуя нашел его совершенно случайно, и что-то произошло… Что же в итоге произошло? Дазай не знал о том, что Чуя — молодой исполнительно портовой мафии. Убийца. Дазай не видел, на что способен Чуя. Не видел, как тот убивает людей без жалости. Накахара даже сам не знал, почему так вышло. Почему несчастного ребенка он решил спасти, хотя и питал презрение к людям и в частности к детям. Ведь детей, как правило конечно, любят, холят и лелеют. А у Чуи детства не было, и ему было противно смотреть на счастливых детей. Внутри — завидно и горько. Дазай стал для него особенным. Может, отличие было в нем самом, ведь Осаму отличался от обычных детей своего возраста. Или делал вид, что отличался. Делал вид, что сильный, что не плачет, что ему на все наплевать, и что он все понимает. Но об этом позже. Наверное, Чуя просто увидел себя в этом ребенке и решил дать хоть кому-то что-то, похожее на счастливое детство. Ведь вряд ли таковое может быть в бесконечном скитании по коридорам больницы из кабинета в кабинет… Накахара наклоняется и нежно целует мальчика в лоб, осторожно, чтобы не зацепить капельницу. — Зато смотри, что я тебе принес, — с улыбкой говорит юноша и достает из пакета около килограмма мандарин, яблок и бананов. На лице Дазая сразу расцветает улыбка, которую дано видеть только Чуе. Отчасти он до сих пор не понимал, почему Чуя заботится о нем, когда их ничего не связывает. И почему ничего не требует взамен. Но Чуя стал единственным человеком, который был дорог Дазаю, и кому был дорог сам Дазай. — Мандаринки! — радостно восклицает он и осторожно приподнимается с кушетки, — ты ведь почистишь их? — ах, этот взгляд… Его можно спутать с обычными милыми глазками, с которыми дети обычно просят в магазине очередную игрушку, но Чуя знал, что на дне этих карих глаз скрывается боль и тревога быть брошенным. — Конечно почищу, — Чуя снимает перчатки и облачает бледные кисти без единого изъяна с нежной нетронутой кожей и слегка сбитыми костяшками из-за тренировок. И теперь, раз Чуя уже показал ему свет, он обязан довести Дазая до конца. И не бросать. Он начинает чистить мандарин, и по палате разносится приятный запах цитруса, который так любил Дазай. — Тебе нужно есть больше фруктов, там витамины, — Чуя кладет дольку мандарина в открытый ротик и с улыбкой смотрит на довольного мальчика, — сладкая попалась? Дазай радостно кивает и через минуту снова открывает рот. Он видит слегка поврежденную кожу на руках Чуи, но спрашивает о ней лишь позже, когда они уже шли после капельницы в кабинет медсестры, чтобы заклеить ранку. Да, обычно их оставляют подсыхать, но из-за болезни Осаму его кровь была довольно жидкой, и начинала течь из вены почти сразу, когда иголку убирали. — Чуя, ты где-то ударился? — спрашивает мальчик, когда Чуя, присев к нему на одно колено, поправляет вязанный новогодний свитер на тонкой шейке. На вопрос рыжеволосый неоднозначно хмыкает и говорит: — Да, ударился. Немного. Тренировался. Дазай, ты знаешь, что такое спортзал? — спросил он, когда они пошли дальше по коридору. — Знаю, но мне туда нельзя. — Просто я там занимался, поэтому кожа немного стерлась. — Тебе больно?.. От такого вопроса Накахара на мгновение замирает и опускает глаза в пол. Чтобы кто-то искренне спросил, больно ли ему?.. — Ну что ты, Дазай, конечно нет, это для меня мелочь, — он улыбается, берет мальчика на руки и заносит в кабинет на осмотр. Во время приема Дазай смотрел на руку Чуи, которая лежала рядом. Он на мгновение забылся и прикоснулся пальчиками к стёртой коже на костяшках, отчего Чуя вздрогнул, а медсестра сказала, чтобы Осаму не крутился. Дазаю заклеивают вену на внутреннем сгибе локтя, и Чуя с улыбкой целует его в макушку. — Ты молодец, Дазай, я горжусь тобой, — они выходят из кабинета, — ты очень сильный. «Нет. Это неправда…» — думает Осаму. Чуя гуляет с ним по территории больницы и рассказывает разные смешные истории, чтобы подбодрить его. После они садятся на лавочку, и Дазай с удовольствием съедает банан. Чуя гладит его по голове и прижимает к себе его хрупкое для восьми лет тельце. — Я тебя так люблю, Чуя, — шепчет ласково Дазай на ухо юноши, и тот с улыбкой трётся своим носом об лицо мальчика. — Я тебя тоже люблю, сокровище мое. Ну что, пойдем обратно? Тебе еще укол надо сделать. Дазай недовольно вздыхает и говорит: — Не хочу укол! Это больно… — Я знаю, но нужно потерпеть, — Дазая за руку ведут вниз по лужайке и заводят обратно в больницу. Ещё пол часа они находятся в палате, Чуя садит мальчика к себе на колени и рассказывает сказку про отважного моряка, который преодолевал любой шторм. И где это видано, чтобы исполнитель мафии проявлял такую нежность?.. Вскоре к ним заходит все та же медсестра со шприцом, и Дазай уже сам со вздохом поворачивается на живот. Чуя садится в сторонку и гладит его по каштановым волосам, невероятно красивым… Дазай закрывает глаза и переносит укол без единого писка, и даже Чуя удивляется такой мужественности. После Накахара заботливо держит ватку на месте укола, чтобы не пошла кровь. Его рука осторожно поглаживает ягодицы мальчика, которые были все в шрамах от телесных наказаний. Возможно, поэтому Дазай до сих пор боится, что Чуя начинает злится или недоволен чем-то. Хотя юноша ни раз говорил, что не поднимет руку на него. Однажды Чуя смог прийти только поздно вечером. Дазай уже думал, что тот не сможет прийти из-за работы, поэтому плотно укутался в одеяло и заплакал. На самом деле он не сильный. И на самом деле он уже так устал от всех этих капельниц. Его сердце стучало быстрее обычного, и в его случае это было даже вредно, но Дазай ничего не мог с собой поделать. Он и так слишком долго терпел и подбирал момент, кода сможет нормально поплакать. Но, видимо, подобрал он не слишком умело. Хотя может быть и не стоит винить его, ведь Чуя зашёл к нему уже после отбоя, когда лишь в коридорах горел свет. — Дазай, ты спишь?.. — шепотом спросил парень и поставил пакеты на пол. Мальчик вздрогнул от открывающейся двери и мигом спрятался под одеяло, делая вид, что спит. Однако рваные всхлипы ещё доносились, и пришлось закрыть рот рукой. Чуя, не включая свет, прошел к кровати Дазая и присел рядом. Конечно, он понял, что тот плачет, но не стал его останавливать и даже не убрал одеяло. Только положил руку в перчатке на темную макушку, озаренную луной, и пробормотал: — Я так люблю тебя… — Я… Я… — послышались тихие всхлипы, и только тогда Чуя поднял одеяло, — я так уже устал от всего этого… Мне так плохо и больно… — мальчик медленно поднимается на колени и хватает ручонкой Чую за воротник рубашки, отчего тот даже опешил и замер. В лунном свете можно было разглядеть бледное лицо Дазая с блестящими от слез щеками, — знаешь, я уже устал быть сильным, — сказал наконец он, и хватка на воротнике сжалась ещё сильнее, совсем не по-детски. Чуя смотрит на него с уважением и восхищением и удивляется, отчасти даже завидует, такой смелости, воле и отчаянию в таком возрасте, — знаешь, как это тяжело? — Знаю, — практически сразу говорит Чуя и осторожно убирает мокрые пальцы от своей рубашки, — однако… Ты и не обязан быть сильным. Теперь с тобой буду я и буду тебя оберегать. Ты можешь плакать, если тебе больно, я буду с тобой. Пожалуйста, так будет тебе намного легче, — Дазая гладят по щеке и укладывают обратно в кровать, так как время позднее. На удивление мальчик засыпает довольно быстро. Близились выходные, и Чуе разрешили остаться с Дазаем в палате на ночь, ведь по сути он был единственным, кто опекал его. На утро Чуя умылся в маленькой каморочке и вытер руки детстким полотенцем. Дазай ещё спал, и Накахаре предстояло его разбудить, ведь скоро придет врач его осмотреть и сделать укол. Юноша садится возле кровати на колени и осторожно ворошит волосы Осаму. — Эй, Дазай, просыпайся, — мальчик сонно открывает глаза и с удивлением смотрит на такого же соннного взлохмаченного Накахару. — Чуя? Разве ты не ушел? — Дазай сразу с улыбкой поднимается и обнимает парня за шею. Ах, Накахара не перестает удивляться его теплоте. Он обнимает мальчика в ответ и садит на колени. — Нет, мне разрешили остаться на выходные с тобой. — То есть ты будешь все два дня со мной? — засиял младший, — и даже ночью? — Да, и даже ночью, — с улыбкой проговорил исполнитель и стал составлять завтрак из купленных заранее продуктов. Дазаю было приятно с Чуей, во время нахождения с ним он забывался и был так раскрепощен, что ощущал боль, когда ему снова приходилось вернуться в скучную реальность с уколами и кровью. Так и сейчас. Улыбка мальчик мгновенно пропадает, когда заходит врач и зовёт Дазая на капельницу. Осаму грустнеет, недовольно вздыхает, а в голову почему-то лезут мысли о вчерашней ночи. Накахара кивает доктору и берет Дазая на руки. Сегодня раствор другой, который нужно капать под присмотром, поэтому мальчика несут в другой кабинет. Чуя считал, что сможет вернуть ему тактильные чувства. Часто обнимал, носил на руках, хотя Дазай мог ходить сам. Только у кабинета Чуя слышит над ухом дрожащий десткий голос: — Чуя, я не хочу… Мне больно... устал… Юноша поджимает губы и понимающе кивает. Если бы это были просто витамины, возможно, он смог бы уговорить медсестер один день не колоть Дазая, но то лекарство было важным для его больного сердца. У исполнителя мафии вызывало искреннее сожаление, когда мальчик задирал рукав, и открывался вид на исколотую напрочь ручку, которая к тому же нередко была в кровоподтеках из-за плохой свёртываемости крови. — Дазай, пожалуйста, я буду рядом с тобой. Я куплю тебе все, что захочешь. Я хочу, чтобы ты был здоровым, тебе нужно полежать… — Накахара неоднократно сравнивал даже свои травмы после заданий с ранами Осаму и делал вывод, что Дазай терпит даже больше, чем он. Потому что дело в количестве, — я буду с тобой от начала и до конца. Они заходят в кабинет, где уже заранее был приготовлен диффузор с лекарством. Дазаю делали укол в одну и ту же вену, а расстояние, где ее можно проколоть, занимало лишь около сантиметра. Поэтому по сути мальчику прокалывали вновь незажившую рану, отчего было еще отвратительнее. Он никогда наверное не забудет уже этот запах и это ощущение, когда довольно толстая длинная иголка проскальзывает в вену и выпускает в нее капли раствора. Чуя помогает Дазаю залезть на кушетку и замечает, что сейчас его лицо намного печальнее. Обычно ведь шатен был невозмутимым. Точнее, делал вид, что ему всё равно на боль. Видимо, сегодняшняя ночь имела куда больший смысл, чем думал Чуя. И его опасения подтвердились. Дазаю только стали протирать кожу спиртом, а на его глазах уже заблестели слезы. Чуе было противно от своего положения и от того, что не он не мог ничего сделать. Почему он просто не мог увезти его заграницу? Быть может, там его болезнь поддается лечению. Но нет, Накахара думал об этом и даже консультировался у иностранных врачей. Увы… Он сжимает другую руку мальчика, когда иголка плавно входит под кожу. И тут раздается крик… — Больно! Больно, больно!— Дазай кусает губы до крови и вырывает руку из хватки врача, а иголка выходит из вены. Струйка крови неспешно начинает течь по коже, и врач недовольно вздыхает и приводит иглу в должное состояние спиртовой салфеткой. По щекам Дазая текут слезы, впервые за все время каких-либо болезненных процедур. И текут очень обильно, ведь этот ребенок никогда не плакал, а теперь его боль вырвалась наружу, — Чуя, мне очень больно! — снова восклицает он и смотрит заплаканным карими глазами на потерянного Накахару, ищет спасение в его присутствии. Прямо как в день их первой встречи. Накахаре ещё противнее, что он не может помочь. Он ощущал себя предателем, ведь отдавал каждый раз Дазая на эти пытки. Возможно, думал Чуя, Дазай и правда так думал о нем. Ведь не понимал, что это нужно для поддержания здоровья. Или понимал?.. — Извините, — чуть охрипшим голосом обращается к доктору Чуя несколько секунд спустя, — мне приходилось лежать под капельницей, и я знаю её устройство. Позвольте мне, — юноша снимает черные перчатки и берет в руки наконечник иглы, внимательно прежде его осматривая и после сканируя взглядом руку Дазая. Нужно было попасть в тот момент, когда сердце только замедляется, ведь тогда кровь по венам бежит на мгновение тише, и игла не так ощущается. В ответ на это мальчик побледнел от страха и поджал ноги, чтобы закрыть свою руку. В его лице впервые читался такой дикий страх по отношению к Чуе. Ему казалось, что даже он его предал и теперь на стороне врага. — Нет… Я не хочу… — говорит он сипло и боязно трясется перед двумя взрослыми. Забегая наперед, следует сказать, что впоследствии этот взгляд надолго впечатался в память Накахары. Он часто вспоминал испуганные глаза и чувствовал, как его собственная грудь сжималась. Он делал очередную затяжку в кабинете, выдыхал дым и качал головой. И фраза Осаму отзывалась в ушах и груди. И Чуя себя ненавидел. Потому что самое страшное, что было для него — что Дазай узнает о его деятельности и будет бояться. Но этот страх проявился не из-за этого. Но Чуе было от этого не легче. — Дазай, я обещаю тебе, что больно не будет, — с дрожащими нотками проговорил рыжеволосый и мягко уложил Дазая обратно. Да, он боялся, что причинит ему боль. Но видеть, как он страдает и при этом якобы мирно стоять в стороне — преступление в его случае. Чуя сглатывает, улавливает пульс на запястьи мальчика и в нужное время осторожно вводит иглу уже в образовавшуюся дырочку под кожей, — больно?.. Он внимательно следит за реакцией Дазая и после сам закрепляет капельницу на его руке, причем довольно умело. Но лучше Дазаю не знать, откуда у Чуи этот навык. — Немного… — шепотом произнес мальчик и вздрогнул, когда юноша привстал и также самостоятельно открыл диффузор. Он гладит его по волосам, а как только доктор уходит, нежно целует в лоб, — прости меня… — зашептал он, — ты не обязан быть сильным… Через минут сорок Чуя уже нежно клеит пластырь на локоть Дазая и с улыбкой треплет его по голове. — Видишь, я же обещал, что будет не больно, — разумеется, больно было, но намного меньше, и лишь из-за открытой раны, — а сейчас я отведу тебя в палату, а сам схожу в магазин за вкусненьким. Накахара несёт его на руках, потому что видит, что Осаму после такого даже на ногах не может устоять толком. Тот так забавно и наивно прижимался к плечу исполнителя и обвивал шею ручками, что у Чуи даже сердце начинало трепетать. — Неподалеку открылся новый магазин сладостей, — сказал он в палате, — я хочу сходить туда и скупить там все, что ты любишь. — А там продаются мои любимые шоколадные рыбки? — Дазай глядит на свою руку, и даже возле пластыря кожа была покрасневшей. — Конечно продаются, — улыбается Накахара, в после осторожно берет мальчика за проколотую руку, — эй, не смотри туда. — Почему? — спросил прямо Дазай, взглянул в голубые омуты, и тот даже растерялся. — Просто… Не надо… Чуя позже приносит большой пакет со всякими сладостями и фруктами. Ах, это меньшее, что он сделать для Дазая. Хотя, по началу, когда они только познакомились, ребенок вечно спрашивал «Почему ты это делаешь?» и «Что я тебе должен взамен?» — Вот, я принес тебе, — Чуя видит Дазая и сразу роняет пакет, — Дазай, солнышко, что случилось?.. — он подбегает к мальчику и хватает его за плечи. Дазай был весь в слезах, а пластырь был отклеен. — Эй, что ты делаешь, тебе нельзя его снимать!.. — парень наскоро находит в кармане новый и заклеивает кровоточащую рану. После садится рядом и обнимает дрожащее тело, — Ну ты чего, что случилось? Я же только на десять минут ушел. — Я… Я… — всхлипывает Осаму и сжимает до боли ладонь Накахары, а после опускает голову, и горячие слезы капают на кожу Чуи, — мне просто страшно… Я… Боюсь… — Чего ты боишься, солнце? — его нежно гладят по голове и прижимают очень близко, чтобы Дазай чувствовал себя под защитой. — Мне страшно… Мне страшно, что ты увидел меня слабым… И что теперь ты перестанешь любить меня… Ведь я жалкий и беспомощный, — подобные слова и ассоциации с трудом можно было слышать от маленького ребенка. Кто ему только вбил подобное в голову? — Ну что ты, Дазай, — вздохнул юноша, — я всегда буду тебя любить. И буду любить просто так и любым. Нет ничего плохого в том, что ты слабый. Я не позволю другим этим пользоваться, слышишь? Я буду защищать тебя. Всегда, — ему утирают нос, потому что Дазай из-за соплей толком вздохнуть не мог, — ты самое дорогое, что есть в моей жизни. И я никогда не перестану любить тебя. И запомни: ты ничего мне не должен. Я сам хочу о тебе заботиться. Когда Дазай успокаивается, Чуя решает его немного развеселить. Кроме конфет он достает черный маркер, которым иногда пользовался на работе, и взял младшего за руку. — Смотри, что нарисую, — Чуя выводит линии на пластыре, и через минуту Дазай смотрит с восхищением на красивого барашка. — Я тоже хочу! — радостно говорит он, выхватывает маркер и рисует на другом пластыре, что на коленке, что-то, похожее на рыбку. — У тебя очень красиво получается, — похвалил его Чуя и поцеловал в макушку. Да, мальчику было тяжело отпускать Чую обратно, но тому приходилось уходить на работу. Дазай боялся, что однажды Чуя забудет про него и не придет. Но юноша приходил всегда. Даже не заходил домой и приходил прямо с документами в рабочей одежде. Правда, если та была не запачкана в крови. А кинжал приходилось умело прятать на бедре под брюками. Чуя не представлял реакцию Осаму, если тот узнает о том, что он убийца. Дазай отличается от других детей, он очень умный и понимающий, но страх присущ всем живым существам. Лучше ему не знать… Поэтому однажды, чтобы Дазаю было не так грустно и одиноко, пока Накахары нет рядом, он купил ему красивый альбом и много разноцветных мелков. А ещё набор для рукоделия. Дазаю было полезно концентрироваться на мелких вещах, которые требуют усидчивости. — Эй, ну я же не девочка! — возмущался первое время тот. — Конечно же нет, — рассмеялся старший, — но ведь не только девочки могут плести из бисера. Тут есть инструкция, я тебе почитаю. Мальчик попросту не знал многих иероглифов из-за того, что даже не успел нормально побывать в школе. Но юноша с удовольствием рассказал, как правильно плести кольца и браслетики. Позже, оставшись один, Дазай вечером разложил бисер на столе и стал надевать его на леску. Он часто вспоминал пальцы Чуи, хотя тот редко их облачал из-под перчаток. Однажды даже мальчик спросил про это, на что Чуя ответил: — Просто так нужно для моей работы. А ещё у меня чувствительная кожа, и иногда больно даже самые простые вещи делать, — это было отчасти правдой. Осаму плетет красивое колечко для Чуи в зелёных тонах и откладывает его в укромное и безопасное место. До прихода Чуи он его не вытаскивал. А когда днём они пошли гулять по ближайшему скверу возле больницы, Дазай попросит ненадолго оставить его посреди поля. Накахара согласился, но все равно наблюдал за Дазаем издалека, чтобы сразу оказать помощь, если малышу станет плохо. Мальчик собирает самые красивые цветы и наконец возвращается к Чуе, пряча букет за спиной. — Ну наконец, — с облегчением говорит исполнитель и двигается, чтобы дать мальчику сесть рядом с ним на лавку. Он не сразу замечает, что шатен что-то прячет за спиной, однако Дазая выдает его состояние. Он смущённо глядит в землю, щёчки чуть краснеют. Он очень переживает, его сердце колотится, а Чуя не понимает, что происходит. Осаму наконец достает из кармашка приготовленное колечко. — Дазай, ты в порядке? — окликает его Чуя, и мальчик чуть улыбается. — Чуя… — начинает он, а его голосок предательски дрожит, — это тебе… — рука протягивает из-за спины пестрый букет, а у Чуи даже глаза округляются, но он не успевает ничего сказать, — и это тебе, — мальчик показывает колечко из бисера и ждёт, пока Чуя снимет перчатку и протянет правую руку. Дазай надевает колечко на безымянный палец юноши, и то прекрасно закрепляется на месте, — спасибо… Спасибо за все, что ты делаешь для меня, — продолжал Дазай, а из глаз покатились слезинки, — мне очень приятно… Ты единственный дорогой мне человек, и я… — Ох, Дазай… — Чуя был очень тронут и прижал взволнованного Осаму к себе, — мне… очень приятно это слышать, — проговорил он. — Я тебя очень люблю, — прошептал младший и уткнулся носом в темный плащ. Сердце Накахары на мгновение замерло, и на губах покалась нежная улыбка. — И я тебя люблю, Дазай. Это чудесный подарок, я обязательно буду носить это кольцо, а букет поставлю в самую прекрасную вазу. — Но кольцо не подходит под твой костюм, — вздохнул Дазай, но Чуя сразу его ободрил и сказал, что будет носить кольцо под перчаткой. Чуя и правда носил его, даже когда находился в мафии. Лишь когда ему предстояло активировать Порчу, он снимал перчатки вместе с кольцом, ведь то явно просто сгорит… Ах, Накахара дорожил этой маленькой вещью, ведь это был едва ли не единственный подарок, сделанный кем-то от сердца. Через день Чуя снова приходит к мальчику с самого утра. После ночной миссии он поспал только два часа и поспешил сразу к Дазаю. Ведь худшее, что может еще произойти с Дазаем — он перестанет верить даже Чуе. — У тебя синяки под глазами, — сказал тихо Дазай, пока Чуя сидел с ним на кушетке, а тому капали в кровь очередной раствор, — ты хорошо спишь? Честно, Чуя даже сейчас засыпал. Дазай был таким тихим и даже зашуганным, что почти никогда не издавал лишних звуков. Поэтому юноша опустил голову и уже сопел, сидя возле него. — Чуя! — окликает громче его Дазай, — что с тобой? — А… — парень открывает глаза и щурится от дневного света, — я в порядке, — пробормотал он, — да, не выспался, но это ничего. Я просто очень хотел побыть с тобой. Дазай млеет от такой заботы, но все же отвечает: — Тебе нужно больше спать, Чуя, ты совсем бледный. Я… беспокоюсь, — смутился мальчик, а Чуя лишь улыбнулся и потрепал его по голове. После капельницы Накахара купил шатену его любимых шоколадных рыбок, и они прогулялись по территории больницы. Присев на скамейку, Дазай устроился на коленях Накахары и кушал сладость. Чуя лишь мирно поглаживал его по голове. В такие моменты он старался забыть о мафии и о проблемах. У него наконец появился смысл жизни, кроме убийств и подчинения. Появился стимул развиваться самому. Чтобы быть лучшим во всем. Ради Дазая. Однако сообщения от босса все же иногда зудели в кармане, но Накахара отвечал позже, так, чтобы мальчик даже в этом его не заподозрил. Ведь этот ребенок намного умнее, чем кажется. Дазай держал в пальцах последнюю рыбку и пока не съедал. Чуя склонил голову, ведь тот заметно притих, словно о чем-то задумался. Чуя уже хотел было окликнуть его, но Дазай сам заговорил, и слова его повергли исполнителя в шок. — Чуя, скажи, а умирать больно?.. — Что?.. — Накахаре пришлось на секунду застыть, чтобы справиться с эмоциями, — Дазай, ну что ты такое говоришь?.. Тебе ещё рано умирать, и ты не умрёшь, я обещаю. Накахара винит себя даже в его словах. Почему он так думает? Неужели рыжеволосый делает недостаточно?.. — Я люблю тебя, Чуя… Спасибо тебе за все… — рыбка падает из ослабших пальцев, и Дазай вскрикивает от боли. Его сердце сжимается, из глаз брызгают слезы. Даже в такой страшный момент мальчик пытается казаться сильным. От боли он сжимает руку Чуи и бледными губами шепчет, — спасибо… — Нет, Дазай, нет!.. Честно, Чуя испугался. Так сильно наверное впервые в своей жизни. Он видел, как умирают люди, но то были взрослые, причем не самые хорошие. А здесь умирал маленький невинный ребенок. Может, это потому, что у Накахары до этого не о ком было переживать. А на себя ему было все равно. И эта фраза… Ах, она надолго останется в голове Чуи… «А умирать больно?..» Больно — думал Чуя, — но больнее видеть, как умирает близкий тебе человек. Исполнитель со скоростью света прибежал в больницу на руках с обессилевшим Дазаем и кричал на всех, чтобы мальчику немедленно помогли, и что тот должен непременно выжить. Но через пару минут все стихло. Дазая забрали на операционный стол, а Чуя остался один в коридоре. Из глаз брызнули горячие слезы, юноша скатился по стенке на пол и горько заплакал. Мы становимся слабее, когда обретаем то, что можно потерять. Но мы не будем живыми, если не будем ощущать боль. Исполнитель портовой мафии, Накахара Чуя, один из сильнейших, сейчас горько плакал на полу и умолял только об одном всех несуществующих для него доселе богов. Чтобы Дазай выжил. Чуть позже он дрожащей рукой достает из кармана сигареты и затягивается прямо в здании. Одиноко стоящая девушка на ресепшене даже не выразила желания его трогать, и дело было не только в том, что Чуя секунду назад поднял тут всех на уши. Выкурив одну сигару, он сам вышел на улицу, и уже там выкурил ещё около пяти. Пальцы тряслись, на улице уже был мороз, а Чуя дрожал не от холода, а от страха. Даже после Порчи его так не колотило, как сейчас. Слезы продолжали капать, и когда Чуя растоптал оставшийся окурок, то только спрятал свое лицо в колени, ведь ему было стыдно, что он, мафиози, плачет. Хоть никто его и не видел. Через часа два к Накахаре подошёл мужчина, который оперировал Дазая. Сейчас этого человека он боялся больше, чем босса, больше, чем самой смерти. Сердце защемило уже у Накахары, но он терпеливо выслушивал речь доктора. — На сей раз нам удалось его спасти. Произошел приступ, видимо из-за сердечной недостаточности вкупе с волнением и стрессом. Артерия на мгновение отказала, и сердце остановилось, — на этих словах Чуя сглотнул, руки под перчатками сжались, губы побледнели ещё больше, — Вы не переживайте, он жив, но ещё под наркозом, и вероятно, приходить в себя будет долго из-за слабости. — Я могу его увидеть?.. — прошептал сбивчиво юноша. — Да, он в другой палате на втором этаже. Пришлось подключить его к кислородному баллону. Я честно вам скажу, — продолжим врач, — его организм слаб. Нам удалось завести сердце, но вероятность, что он просто не очнется, составляет половину. — Я слышать ничего не желаю, — наконец выразил свои эмоции Чуя и побежал в указанную палату. Можно было подумать, что он неблагодарный, ведь все же Дазая спасли, однако почему произошел приступ из-за недостаточности, если Дазай сутками был в больнице, терпел уколы и антибиотики?.. Ради чего все это?.. Если даже так его жизнь под угрозой. Чуя ворвался в палату, где тускло горел свет. Дазай лежал на застеленной кушетке рядом со стеной. Чуя снова разрыдался, его губы задрожали. — Дазай!.. — он бросился к нему, упал на колени и приложил ухо к груди мальчика. Теперь уже обе руки шатена были проколоты. В одну вену поступала потерянная при операции кровь, а в другую какой-то соляной раствор. У рта Дазая была закреплена кислородная маска, он был по пояс обнажен, а на груди красовались еще следы крови, а в районе сердце были перебинтованы свежие швы. Но мальчик дышал. Медленно, тихо, но он боролся за жизнь. Чуя обнял его, насколько позволяли приборы. — Прости… Прости меня, — шептал он и сжимал ладонь ребенка, — это я виноват… Я не уследил… Пожалуйста, прости за все это… На темные брюки мафиози капают горькие слезы, а сам он дрожащими мокрыми пальцами гладит мальчика по животу и бёдрам. Где-то наверху стоял прибор, и от него велась трубочка к руке Дазая. Он периодически пикал и показывал на экране ломанные линии. Чуя оглядел Дазая. Сколько у него повреждений?.. Процентов восемьдесят?.. Был ли он сам в таком же состоянии после Порчи хоть раз?.. Чуя не помнил. Да, ему вливали кровь, он терял сознание и лежал под капельницами, но уже через пару дней вновь носился по коридорам с бумагами. Возможно, Дазай намного сильнее Чуи, и из него бы вышел отличный мафиози. Такой высокий порог боли, такой характер… Юноша тряхнул головой. Нет, не бывать этому. Мальчик не станет таким, как он. Чуя всю ночь сидел с Дазаем. Периодически он засыпал на минут тридцать, уложив голову на край кушетки, но после тут же вскакивал, смотрел на приборы и на Дазая. Подносил руку к его телу, наклонялся и слушал, как его сердце тихо стучит в израненной груди. Чуя постоянно проверял, жив ли Осаму вообще. На утро мальчиком занялись врачи, и Чуя уснул в палате Дазая. Ведь не спал уже трое суток. Пачка сигарет, которой доселе хватало почти на месяц, опустела за две ночи. Накахаре ворочался во сне и вздрагивал, а губы бормотали что-то невнятное. Даже сообщения босса оставались без ответа все это время. Дазай пришел в себя через пять дней. Он был в тяжелом состоянии, однако жизни его больше ничего не угрожало. Ходить он не мог до тех пор, пока швы не затянутся. К вечеру следующего дня Чуя, когда хоть немного выспался, зашёл тихонько к нему. Осаму глядел на него стеклянными глазами и молчал. Накахара тоже не знал, что сказать. Он рефлекторно кусает губы и опускает глаза в пол. — Прости меня, — в который раз повторяет он и садится рядом с мальчиком, — я же говорил… Тебе ещё рано умирать… — Чуя… — хрипло прошептал тот, — умирать очень больно… Чуя… Я… Не хочу умирать… Мне страшно… — детская ручка хватает рукав рубашки юноши и сжимает. — Я знаю, знаю, ты и не умрёшь, я тебе обещаю, — также шепчет Чуя и целует Осаму в лобик и щёчки. Он осторожно ложится рядом с Дазаем и прижимает его к себе. — Я очень испугался за тебя… Я обещаю тебе, что буду заботиться о тебе ещё лучше, и ты проживёшь долгую счастливую жизнь. Дазай проводит дрожащей ручкой, которую только недавно освободили от капельницы, по рыжим вихрам юноши и слабо улыбается. — Пожалуйста, не вини себя, — сказал младший, — ты не виноват в том, что я болен… Я очень рад, что ты заботишься обо мне, правда… Спасибо тебе большое… Чуя с нежной улыбкой наклоняется к его груди и прижимается к ней ухом. Он слушает стуки сердца мальчика, и тот продолжает: — Я буду жить ради тебя. Только почти через месяц только Дазай смог полноценно ходить без посторонней помощи. Чуя по-прежнему лакомил его мандаринами и сладостями, читал книжки и проводил с ним все свое свободное время. Он знал, что этот приступ сильно подкосил дух Дазая, но тот этого не показывал. Главное, чтобы Осаму не думал, что даже Чуя его оставит. Наступал вечер, и Дазай, устроившись возле окна, как и прежде ждал Накахару. Он уже считал минуты, но вдруг вспомнил, что пора было выпить антибиотики. Дазай спрыгивает с кровати и видит пустой стакан воды. Со вздохом он берет его и выходит из палаты. Коридор вел на маленькую кухню, где обычно обедали врачи, и где Дазай хотел набрать воды. Он услышал голоса медсестер возле открытой двери и остановился, потому что немного стеснялся входить. — Ты думаешь, ничего нельзя сделать? — спрашивала молодая медсестра другую. — Сама посуди, не помогает ничего. Я думаю, это лишь вопрос времени. Но мы можем только поддерживать общее состояние, но думаю, ещё максимум лет пять, и все закончится. — Ох, так жалко… Старший наверное очень расстроится, он так ухаживает за ним, — тише сказала девушка. Дазай сжал в кулаке стакан до побеления костяшек. — Старшему пока не нужно ничего знать. Дазай вернулся в палату с пустым стаканом. Он увидел Чую на своей кушетке и немного улыбнулся. — Привет, — радостно воскликнул Накахара и сразу поднял мальчика на руки, — ты где был? Я уже подумал, тебе назначили ещё что-то так поздно. — Нет, я просто ходил в туалет. Рука юноши проводит по непослушным волосам, и Осаму улыбается. — А таблетки чего не выпил? Вот, у меня есть вода, — Чуя достал из небольшого кожаного портфеля бутылку воды и наполнил стакан. «Старшему пока не нужно ничего знать.» — Чуя, — позвал мальчик, когда расправился со всеми таблетками. Накахара лениво потянулся на кровати шатена и с улыбкой позвал его к себе ближе. Чуя очень уставал и был готов заснуть прямо так, в одежде на кровати Дазая, но все же хотел побыть с ним хоть немного времени. — Что такое? Иди сюда, — мальчика усаживают к себе на колени, — ты какой-то бледный сегодня, Дазай. Ты хорошо покушал? Дазай взял себя в руки и улыбнулся своей самой лучезарной улыбкой. — Конечно, Чуя. Но я хочу, чтобы ты тоже чем-нибудь меня покормил. Юноша усмехается и тянется рукой в открытый пакет на полу. — Смотри, я купил на этот раз бананы, — Чуя отламывает один и снимает с него кожицу. Дазай устраивается на коленях у Чуи и с улыбкой берет почищенный банан. — Ну, рассказывай, чем занимался сегодня? Дазай с набитым ртом рассказывает о том, что выходил на улицу, потом лежал под капельницей, а после немного порисовал. Накахару заставляет улыбаться его спокойное, наивное отчасти поведение, и он целует мальчика в щёчки. — Чуя, Чуя! — снова зовёт его Дазай, когда рыжеволосый отвлекается на что-то своё. — М? Что такое? — Покажи что-нибудь на компьютере! Чуя с немного усталой улыбкой достает из портфеля свой серый рабочий ноутбук и располагает его у себя на коленях, а Дазая усаживает рядом. Осаму всегда завораживало наблюдать за тем, как Накахара двигает пальцами и перемещает курсор на экране. Как запускает разные программы и что-то в них печатает. Хотя лично самому Чуе это казалось такой мелкой обыденностью, что он не находил в этом никакой романтики. И не понимал, что интересного в этом видел Дазай. Чтобы не нагружать лишней непонятной информацией голову младшего, юноша в пару кликов включает один из любимых мультиков Дазая и слегка убавляет громкость. Осаму и правда вливается в сюжет, и Чуя на мгновение может достать телефон, где видит порядка пяти непрочитанных от босса. «Я вас понял» — кратко отвечает он и убирает телефон в карман. Он снимает с рук перчатки и начинает нежно массировать темные вихры волос, видя, как Осаму блаженно закинул голову. — Хах, приятно? — Чуя слегка чешит за ухом мальчика, словно кота. Утром Чуя, который специально остался на ночь в больнице, повел Дазая на процедуры в другой корпус. Ему предварительно сказали взять пеленку и полотенце. — Чуя, а это не больно? — спрашивал Дазай, пока едва поспевал за Накахарой. Иногда Чуя забывался, погружался в свои мысли и ускорял шаг, будто не замечая Дазая. Но такое было редко, и тогда мальчик просто дёргал того за рукав. — Ну что ты, Дазай, это совсем не больно, ты даже ничего не почувствуешь, — ободряюще улыбнулся Чуя и слегка сбавил шаг, потому что спешить им вовсе не нужно было. С некоторых пор Дазай должен был ходить на электрофорез в области груди. Чуя постучал в нужный кабинет и убедился, что им уже можно входить. Дазай прижимал к себе пакет с простынкой и напряжённо метался взглядом по кабинету. Он был настолько зашуган, что даже у сидящих возле окон врачей вызвал подобие сожаления. — Проходите в пятую кабинку, — сказала одна из них, и Чуя кивнул. — Идем, Дазай. — Чуя, это правда не больно? — шепотом спросил мальчик, когда юноша помогал ему снять обувь и верхнюю часть одежды. — Конечно не больно, Дазай. Это не уколы и не капельницы. Ты просто полежишь минут пятнадцать. Я буду с тобой. Дазай ложится на кушетку и внимательно смотрит на Чую. На прикроватной полке стоял аппарат, регулирующий электрические разряды. В очень маленьких количествах они приносили оздоровительный эффект, а на коже ощущались только покалывания. — Ну что, готов? — К ним зашла женщина в белом халате и положила на грудь Дазая мокрую тряпку, подсоединила электроды и накрыла все это дело простынкой. Затем покрутила что-то на приборе, тот запищал, и Дазай почувствовал слабые покалывания на коже, — вот и все, лежи спокойно. Чуя погладил мальчика по щеке. — Вот видишь, я же говорил, что ты ничего не почувствуешь. — Разве ток не больно бьёт? Почему иногда Дазая тянуло задавать такие вопросы?.. Юноша поджимает губы и старается не напрягать память. — Конечно больно, но здесь у тебя совсем маленькие разряды, поэтому они оказывают хорошее влияние на твое сердце и кровь. Дазай смотрел в потолок и иногда сжимал в пальцах ладонь Накахары. — Скучно, — протянул он, — долго ещё? — Ну потерпи, — отвечал Чуя, — всего десять минут, Дазай, даже не час, как на капельнице. — Мне неприятно так лежать… — стал жаловаться мальчик и слегка стал елозить на кушетке, отчего прибор подозрительно запикал. — Потерпи, — снова настойчиво повторял Накахара и поправлял съехавшие проводки, — так нужно. — У меня швы болят… — хныкал Дазай уже когда его освободили. — Сейчас полежишь в палате, и все будет хорошо, — Чуя ведёт его за руку по коридорам. Они заходят в палату, и Чуя снова читает Дазаю сказку и чистит мандарины. Когда Осаму просит, Накахара включает для него мультики на ноутбуке, на котором обычно писал отчёты по выполненным миссиям. Но Дазаю это знать совершенно не обязательно. Как не обязательно Чуе знать, что Дазай безнадёжен. Любовь всё-таки сильнее смерти.